Повелитель императоров - Кей Гай Гэвриел - Страница 67

Мрачный Клеандр появился в дверях очень быстро. Рустему пришло в голову, что парень мог бы нарушить родительский приказ и удрать из дома, но, кажется, на сына Боноса очень повлияли эти два случая насилия в течение одних суток, и пока что он решил слушаться отца.

Его мачеха, задав несколько поразительно точно поставленных вопросов, узнала у покрасневшего юноши, что именно Клеандр привел возничего ночью к Рустему, и откуда, и при каких обстоятельствах. Рустем этого не ожидал. Она проявила поразительную способность к логическим выводам.

Он невольно отметил смущение парня, но знал, что сам не выдал никаких его тайн. Он даже не знал, что тот инцидент произошел перед домом танцовщицы. Он не спрашивал, да его это и не волновало.

Эта женщина оказалась на удивление умной, вот и все. Рустем решил, что поэтому она держится с таким спокойствием и самообладанием. Те, кто способен держать в узде и контролировать душевные порывы, смотреть на мир холодными глазами, лучше всех способны все продумать.

Конечно, эта холодность, возможно, является причиной того, почему ее муж держит в сундуке определенные приспособления и игрушки в другом доме, в отдаленной части города. В целом, однако, решил Рустем, он одобряет жену сенатора. Собственно говоря, он и сам пытался вести себя так же во время исполнения профессиональных обязанностей.

Но он не ожидал встретить эти качества у женщины.

Он также не ожидал, что поедет на Ипподром вместе с ней.

Крайнее смущение Клеандра сменилось — как это свойственно слишком нервным юношам — изумлением и восторгом, когда он понял, что его мачеха берется частично отменить назначенное ему наказание ради долга перед гостем и обязательств самого Рустема перед пациентом. Она сказала, что будет сопровождать их, чтобы проследить за хорошим поведением Клеандра и его быстрым возвращением домой и чтобы помочь лекарю, если потребуется ее вмешательство. Ипподром может оказаться опасным местом для иностранца, сказала она.

Клеандр немедленно пойдет вперед, взяв с собой управляющего, и воспользуется именем матери, если потребуются расходы, а также своими сомнительными знакомствами на Ипподроме и прилегающем к нему форуме, чтобы достать подходящие места после полуденного перерыва — не стоячие и, уж конечно, не на трибунах для болельщиков факций или личностей, не умеющих себя прилично вести. И ни в коем случае он не должен надевать зеленые цвета. Понял ли Клеандр?

Клеандр понял.

Не пожелает ли Рустем из Керакека разделить с ней скромную полуденную трапезу, пока Клеандр будет решать вопросы, связанные с их проходом на Ипподром и получением подходящих мест?

Рустем согласился.

У них полно времени на обед, а потом ей понадобится более подходящая одежда для выхода на люди, сказала она, откладывая в сторону свое письмо и поднимаясь с сиденья без спинки. Ее движения были спокойными, точными, умелыми, а осанка безупречной. Она напоминала ему знаменитых матрон Родиаса в прежние времена, до того, как Империя пришла в упадок и рухнула.

Он внезапно подумал о том, — поразив самого себя, — смогли бы Катиун или Ярита выработать в себе подобную выдержку и властность, если бы выросли в другом мире. В Афганистане не было подобных женщин, и, уж конечно, их не было в Бассании. Дворцовые интриги среди запертых в гарем жен Царя Царей — совсем другое дело. Потом он подумал о своей малышке, о своей девочке — и заставил себя остановиться. Иниссу у него собираются отнять, ее уже нет — вот что принес ему счастливый случай.

Перун и Анаита правят миром, Азала необходимо постоянно сдерживать. Ни один человек не может предвидеть, куда его приведут собственные шаги. Щедрость следует приветствовать, даже если приходится платить определенную цену. Некоторые дары дважды не предлагают. Он не может позволить себе думать об Иссе и о ее матери.

Он может думать о Шаски и Катиун, так как он увидится с ними в Кабадхе довольно скоро. «Если будет на то воля Богини», — поспешно прибавил он про себя и быстро повернулся лицом на восток. Ему дали задание кое-кого здесь убить. Теперь за щедрый дар требуют выполнения определенных условий.

Жена Плавта Боноса смотрела на него, слегка приподняв брови. Но она была слишком хорошо воспитана, чтобы высказаться.

Рустем неуверенно пробормотал:

— Я отводил беду… как требует моя вера… на востоке. Мне пришла в голову безрассудная мысль.

— А! — ответила Тенаис Систина и кивнула головой, как будто теперь ей все стало совершенно понятно. — Это случается со всеми время от времени. — Она вышла из комнаты, и Рустем последовал за ней.

В катизме группа тщательно подобранных придворных деловито выполняла предписанные ей задачи. Гезий ясно распорядился, чтобы в это утро под рукой оказалось именно такое количество видных обитателей Императорского квартала, пышно разодетых, сверкающих яркими красками и драгоценностями.

Они умудрялись — с легкостью, привитой воспитанием, — одновременно развлекаться и прикрывать своей ясно видимой и слышимой реакцией на события на дорожках отсутствие императрицы, верховного стратига, канцлера и начальника канцелярии. Они также маскировали тот факт, что император непрерывно тихим голосом что-то диктовал секретарям, которые сидели, скорчившись, у передней стенки ложи, невидимые с трибун.

Валерий бросил белый платок, давая сигнал к началу гонок, ответил на приветственные возгласы народа древним жестом всех императоров, уселся на мягкое сиденье и сразу же принялся за работу, не обращая внимания на бег колесниц внизу и стоящий вокруг шум. Всякий раз, когда вышколенный мандатор шептал ему что-то на ухо, Валерий вставал и приветствовал очередного победителя, совершающего круг почета. В то утро это почти всегда был Кресенз из факции Зеленых. Кажется, император этого не замечал или ему было все равно.

На мозаичном панно на крыше катизмы был изображен Сараний, основавший этот город и назвавший его в свою честь, который правил квадригой, увенчанный не золотой короной, а лавровым венком победителя гонок. Звенья этой символической цепочки были необычайно прочными: Джад в своей колеснице, император — смертный слуга и священный символ бога, возничие на песке Ипподрома — любимцы народа. «Но только, — подумал Бонос, — этот преемник в длинной цепочке императоров некоторым образом… отделил себя от этой цепочки ассоциаций».

Или пытался отделить. Народ вернул его обратно. Ведь он все-таки здесь, смотрит гонки колесниц, даже сегодня. У Боноса имелась своя теория насчет привлекательности гонок. И он готов был поделиться ею с другими, если его попросят и даже если не попросят. По сути, считал он, Ипподром является идеальным противовесом ритуалам Императорского квартала. Придворная жизнь полностью строится вокруг ритуалов, предсказуемых как ничто на свете. Для всего установлен порядок начиная с первого приветствия императора при пробуждении (кто, в каком порядке) до последовательности зажигания ламп в Палате Приемов и процессии с подарками императору в первый день нового года. Слова и жесты, установленные и записанные, заученные и отрепетированные, никогда не меняющиеся.

«А на Ипподроме, напротив…» — подумал Бонос и пожал плечами. Остальная часть мысли совершенно понятна всем. На Ипподроме все непредсказуемо. Неведомое — сама его сущность, так он мог бы выразиться.

Бонос этим утром, беседуя и издавая крики вместе с остальными в ложе императора, испытывал гордость по поводу далеких перспектив такого рода. Несмотря на преклонный возраст, он не мог полностью справиться с возбуждением, которое охватило его сегодня, и оно не имело ничего общего с непредсказуемостью коней или юных возничих.

Он никогда не видел Валерия таким.

Император всегда был очень напряженным, когда занимался государственными делами, и всегда раздраженно рассеянным, когда вынужден был присутствовать на Ипподроме, но в это утро в его свирепой сосредоточенности и в бесконечном потоке заметок и распоряжений, тихим голосом продиктованных секретарям — их было двое, они чередовались, чтобы поспеть за ним, — чувствовался ритм, непреодолимый темп, который в мыслях у распорядителя Сената ассоциировался с настойчивым грохотом копыт на дорожках Ипподрома.