Жук и геометрия. Рассказы - Третьяков Юрий Федорович - Страница 3

— Дедушка, а дедушка! — позвал он.

— Ты чего? Забыл чего-нибудь?

— Сказать, дедушка, забыл… Там у вас в заборе дыра есть… Пойдемте, я покажу…

Подвел сторожа к дыре, отодвинул доску, вылез наружу и сел на корточки, довольный эффектом. Карабас крякнул:

— Ишь, озорники, выдумают ведь!

— Мы больше не будем, дедушка… — торопливо и жалобно заговорил Вовка, правдивыми глазами заглядывая старику в лицо. — Честное слово, не будем! А вы ее, пожалуйста, забейте… А то еще залезет кто из чужих ребят… Никто, правда, не знает, но могут пронюхать.

До реки Вовка летел птицей. Он подхлестывал себя сорванной веточкой, и на душе у него было легко и весело.

2. ОСЬМИНОГ

Самая глубина была у свай старого моста. А вся река — по пояс да по колено, на дне чистенький желтый песочек, видно все камушки и ракушки, видно, как плавают стаи пескарей. Присядешь в воде, замрешь на минуту — они и соберутся кругом и незаметно примутся чуть трогать тебя губами. Крупной рыбы как будто не было. Но все мальчишки верили: она есть. В каждой реке должна быть. Она жила, очевидно, в той самой яме у моста, иначе где же ей еще находиться? Там, по соседству со скользкими от водорослей и бодяги сваями, наверное, и прятались огромные щуки, язи, а может, и сам сом, черный, усатый. Притаившись где-то в темноте, дремал сом и ждал — когда же его кто-нибудь поймает.

А поймать его было некому, кроме Тимки Утенка. И Тимка знал: поймает и пронесет через весь поселок — на зависть и удивление остальным. Но сом — это не пескарь: ловить его полагалось особым способом. Утенок ловил его спиннингом, который сильно усовершенствовал: вместо латунной блесны привязал к крючку живую рыбку… Потому что сом тоже не дурак — станет он есть железку! Живая же приманка — другое дело: любой рыбе, не только сому, куда приятнее ловиться на живца. Пусть себе другие рыбаки-чудаки этого не знают! Утенку сом попадется — не им!

Одно плохо: живцы как будто сговорились сразу же умирать. Не успеет какая-нибудь самая жизнерадостная рыбешка попасть на крючке в воду и — готова, перевернулась кверху животом… Спасибо маленькому соседскому Диму: тот удочкой — самой обыкновенной, ерундовой — таскал пескаря за пескарем и отдавал Утенку. Диму очень хотелось поглядеть на живого сома. Он его еще никогда не видел. И поэтому постоянно торчал на берегу, ожидая, когда Утенок этого сома вытащит. И отдавал Тимке за это всех своих пескарей.

Сом, конечно, был бы давным-давно пойман, если б не оказалось страшно много людей, желавших этому помешать.

Во-первых, девчонки. Они с утра приходили целыми толпами, бултыхались в воду, начинали барахтаться, брызгаться и визжать, и так целый день — барахтались, брызгались и визжали. Мелководье так и кишело ими, как головастиками. Когда девчонки ели, или отдыхали, или еще что-нибудь делали, — неизвестно…

Маленькие ребятишки туда же: решили было дразниться, кидать в воду щепки и камни, плеваться с моста, но когда кое-кому досталось удилищем по спине — сразу перестали.

Хуже всего, когда являлся длинный Горька со своей компанией. Если ребята приходили с удочками, было еще терпимо. Правда, у Горьки обязательно или крючок оборвется, или еще что-нибудь случится, или ему просто надоест глазеть на поплавок, и вот он начинает слоняться по берегу — надоедает всем разговорами о разных книгах (он их очень любил и читал даже за едой) и во все сует свой нос. А что ему сделаешь, если за него все мальчишки от Набережной до Полевой…

Сегодня, например, ребята притащили откуда-то здоровенную доску и плавали на ней, как на лодке. Вообще-то изобретение интересное. Но Горька и его друзья подняли такой шум и волны, что не только сом, но и пескари у Дима перестали клевать.

Только через полчаса после того, как мореплаватели окончательно выбились из сил и, стуча зубами, разлеглись на припеке, Диму удалось подсечь калинку. Калинки — это такие маленькие симпатичные рыбки с тонкими, как из папиросной бумаги, чешуйками — совсем еще не выросшие лещевы дети.

Горька тотчас увидел, как Дим вытащил рыбку, и, конечно, подплыл к свае:

— Калинку поймал? Это что — калинка? Ребята, смотрите, — калинка! Какая маленькая… Давай выпустим калинку, а?.. Ну, выпустим, что ли?.. Пусти, тебе говорят!

И когда калинка уплыла, повернул свое совсем черное от загара лицо к Утенку:

— А ты что на меня уставился, как Бармалей? Жалко, что ль?

— Не жалко… — буркнул Утенок, отворачиваясь, — только я рыбу ловлю, а вы купаетесь тут…

— Ну и что?

— А то, что мешаете… Совести нет…

Горька подумал минутку и сказал:

— Это у тебя нет совести. Ты кто?.. Твоя речка?.. Речка — общая. А если ты так говоришь, значит, ты — единоличник.

Он поплыл прочь и загорланил:

— Эгей-гей! Смотрите все сюда! Смотрите, как обезьяны плавают! Сейчас покажу!

Нырнул, перевернулся в воде вниз головой, заболтал руками, ногами — все нарочно, конечно.

За ним опять полезли в воду остальные ребята, о сваи забились такие волны, что Утенок плюнул, смотал свою снасть и ушел. Конечно, так не только сома — лягушку не поймаешь…

Через день Утенок опять пришел к мосту.

Солнце только всходило. Кругом — ни души. Лишь эскадра чьих-то уток с селезнем впереди, вытянувшись строгой цепочкой, с кряканьем пересекала речку, плывя к камышам на другой стороне. За ними по воде разбегался след, как за настоящими кораблями.

Оглядевшись, Утенок подошел к телеграфному столбу у моста и на видном месте прилепил бумажку:

Это все сам Утенок сочинил и написал.

— Покупаетесь теперь… — сказал он, прихлопывая бумажку кулаком. — Увидим… Ладно… Это мы увидим… кто «единоличник»… «Бармалей». Сам-то ты и есть Бармалей, длинноногий черт! В другой раз будешь знать!

Затем он спустился на сваи, размотал свой спиннинг, прицепил к крючку принесенного в консервной банке полуживого пескаря, ожидавшего своей участи еще со вчерашнего дня, и забросил его в воду.

Но тут появилась стайка самых вредных девчонок, Тимка еще издали услышал, как они хохотали и визжали. Одна задержалась у столба, прочитала объявление и окликнула прошедших вперед подруг. Те вернулись, столпились вокруг нее и загалдели все разом. Потом трусливо приблизились к берегу, сели на траве и уставились в воду, тихо о чем-то переговариваясь. Посидев так немного, они поднялись и побежали обратно в поселок.

Утенок самодовольно ухмыльнулся.

Вскоре за девчонками прибыл и Горька с друзьями. Он шел в середине и что-то указывал старшему Димову брату — Вовке—и Юрке, сыну врача, которые вдвоем волокли за ошейник лохматого Горькиного пса Барбоса. Его вели купаться, а он упирался и не хотел идти. Следом шли Женя, который в прошлом году ездил в Крым, а плавать все равно не научился, и Дим со своей удочкой.

Горька первый увидел объявление, лениво подошел, глянул мельком и вдруг заорал и запрыгал, будто его змея ужалила в пятку.

Он догнал ребят и уже не шел, а пятился задом, не переставая что-то говорил и махал руками, прямо как дирижер оркестра в парке.

Барбоса бросили, и он удрал.

Горька скатился вниз по свае кубарем, чуть Утенку на голову не сел.

— Тимка, читал, а? Видал, а?

Не больно-то Утенку хотелось с ним разговаривать, но он кивнул — просто так. Горька же ничего не заметил.

— Ты скажи, а? Осьминог! У нас — осьминог! А? Осьминог живой!.. Ты не знаешь — он еще никого не утаскивал? Нет?

— Почем я знаю…

Остальные ребята тоже слезли на сваи. Горька вертелся, вздыхал и, жмурясь, тряс головой: как будто это и вправду такое большое счастье — осьминог в реке. Но такой уж человек был Горька!..