В тени горностаевой мантии - Томилин Анатолий Николаевич - Страница 61

— Lassen sie mich in Ruhe. Ich benцtige mich nicht in der Hilfe…

— Ja, aber Sie sind verwundet.

— Das ist ihre Verdiеnst.

Он снова закрыл глаза и лишился чувств.

Франц озадаченно посмотрел на Анну:

— Was wollen wir machen?

Из?за кустов раздалось ржание.

— Они оставили его лошадь! — сказала Анна. И, поколебавшись немного, добавила: — Отвезем его ко мне.

Дня два Зорич пролежал в покоях фрейлины почти без сознания. Анна пригласила доктора Роджерсона, и попросила до времени никому не рассказывать о нем. Впрочем, об этом шотландца можно было и не предупреждать. Врач внимательно осмотрел гусара, сказал, что все заживет, и обещал вечером принести микстуру и мази. Горничная Дуняша, сменяя хозяйку, преданно ухаживала за неожиданным постояльцем. То ли благодаря уходу и микстурам, то ли собственному богатырскому здоровью, но на третий день Зорич пришел в себя. Он поблагодарил Анну за заботу, попросил прощения за доставленные хлопоты и спросил, где его одежда.

— Лежите, лежите, господин Зорич, — ответила фрейлина, улыбаясь. — Дуняша выстирала и починила, что было можно. Пожалуй, я давно не видела свою горничную столь прилежной…

Зорич засмеялся, обнажив крепкие, как у жеребца, желтоватые зубы. Анна отвела глаза. Он по?прежнему волновал ее. Сейчас, пожалуй, даже больше, чем раньше. Слишком близко находилось это здоровенное, заросшее черной шерстью, мужское тело. Оно так восхитительно пахло, что способно было свести с ума… Надо полагать, что и гусар не остался в неведении по поводу тех чувств, которые он внушал хозяйке покоев. Но… виду не подал.

Во всяком случае, когда она на следующий вечер вернулась с дежурства, печальная Дуняша встретила ее в одиночестве.

— Я им сказывала, погодите мол, барышня придут, тогда и пойдете. Да куды там. Как с печи сорвался. Идтить, говорит, надоть, а барыне передай еще раз нашу благодарность и тебе тож. Мол увидимся опосля — все расскажу… С тем и ушедши…

Анна подивилась несколько необычной форме благодарности, но виду не подала. Императрица была последние дни не в духе, и забот у фрейлины прибавилось. Екатерина дважды посылала ее в Петербург за Завадовским и беседовала с ним при закрытых дверях. Потемкин, убедившись, что прежних отношений с Екатериной ему не вернуть, и что все его усилия тщетны, решил любым путем избавиться от соперника. В душе он побаивался, что «Петруша», несмотря на свою робость, способен занять его место в делах. Уж больно положение в государстве была тяжким…

Август всегда начинается на Руси большим церковным праздником Происхождения Честных Дерев Креста Господня, слывущего в народе под именем «Первого Спаса». «Спас — всему час!» — говорит русская пословица. Когда?то этот день означал и первый сев озимого хлеба, и первый медолом. Из ржаной муки нового урожая, замешанной на первом, выломанном из лучшего улья меду, пекли жертвенный каравай…

После ранней обедни и к столу государыни было доставлено блюдечко «новой новины», янтарного меда в сотах, благословленного в церкви. С некоторого времени императрица укрепилась во мнении, что необходимо добрыми примерами исправлять придворные нравы и потому, как это часто бывало, летом на какое?то время проникалась истовой любовью к русской старине.

Время в Царском Селе проходило в тихом благочестии и всеобщем умилении. В последние дни перед Спасом, по деревенскому обычаю, ездили на пруды купать лошадей. Анна знала, что в народе с давних пор бытовало мнение: «После Первого Спаса лошадь выкупаешь — не переживет зиму, кровь застынет»…

Вечерами, также не шумно, играли в синем кабинете в карты, договорившись, что весь выигрыш пойдет в церковную кружку. Императрица рано отослала дежурных фрейлин. И девушки ушли к себе.

Анна еще с утра отпустила горничную, и в покоях было темно и пусто… Она зажгла свечи, сняла тяжелое форменное платье, корсет и нижние юбки, и облачилась в пеньюар. Распустила волосы. Взяла с этажерки журнал Новикова «Кошелек», вызвавший столько неудовольствия своими статьями против галломании, процветавшей при Дворе. Впрочем, государыня и сама с интересом читала статьи о строгих нравственных началах старорусских обычаев, «о великости духа предков, украшеннаго простотою», которые ставились в противовес модному французскому воспитанию…

Толстый, обильно потеющий, bon vivant, статс?секретарь Яковлев, постоянный переписчик и правщик литературных упражнений императрицы, дал Анне, по дружбе, список одной из последних комедий государыни — «Именины госпожи Ворчалкиной». Директор придворного театра обещал вот?вот представить ее на сцене.

Анне надо было заранее познакомиться с написанным, чтобы следить за актерами, а потом что?то дельное сказать государыне, которая весьма ревниво относилась к оценкам своего творчества.

Не так давно Анна уже допустила в этом отношении нечаянный промах. В деревянном манеже, сооруженном еще во времена императрицы Елисаветы Петровны на Царицыном луге, давал свои спектакли театр Книппера.[118] И, наряду с немецкими и французскими пьесами, актер Иван Дмитревский поставил комедию Фонвизина «Недоросль», в которой сам же и играл роль Стародума. В спектакле заняты были также Шумский и Плавильщиков — актеры хорошо известные при Дворе.

Екатерина всегда досадовала большему сценическому успеху чужих пьес. Фонвизин, приведенный однажды Потемкиным на малое собрание в Эрмитаж, произвел на нее приятное впечатление. А прочитанные им несколько монологов из комедии заставили от души посмеяться. Надо сказать автор великолепно их читал… И вот, узнав о подготовленном спектакле, императрица загорелась желанием посмотреть его. Но как? В придворный театр труппу не пригласишь и в Манеж не поедешь — много чести… Как быть? Решила поехать с небольшим сопровождением инкогнито, облачившись в офицерский костюм. Анна должна была быть дамой, и еще предполагались два?три спутника — все в масках… Подготовка к походу проходила в величайшей тайне. Но… шила в мешке не утаишь. И буквально за день до спектакля Никита Иванович Панин задал Екатерине вопрос, действительно ли она идет в театр Книппера, о чем все говорят? Разгневанная императрица заявила, что никуда не собирается и что ей вполне достаточно придворной сцены.

Вечером она долго плакала в спальне и жаловалась на свою судьбу Анне, сетуя на то, что шагу не может сделать, чтобы это не явилось поводом для обсуждений при Дворе. Анна, как могла, успокаивала императрицу, и в конце концов договорились, что в театр инкогнито и с сопровождающими поедет Анна, которая, посмотрев спектакль, расскажет о своих впечатлениях. Тогда можно будет решить, не пригласить ли господина Дмитревского в Эрмитаж…

Вечером следующего дня старое деревянное строение на Царицыном лугу буквально содрогалось от дружного хохота зрителей, и, по выражению современников, «театр был переполнен и публика аплодировала пиесу метанием кошельков». Анна тоже не удержалась и бросила свой вязаный кулек с золотыми монетами на сцену.

Вернувшись, уж как ни была она осторожна, а не смогла удержаться от восторга, пересказывая свои впечатления от спектакля и от поведения публики. Опомнилась, только заметив, как закусила нижнюю губку ее слушательница, и как скучно отвела глаза… Фрейлина осеклась, но было поздно. Екатерина сухо поблагодарила ее, пожелала доброй ночи и отпустила раньше обычного. На казенную сцену Эрмитажного театра «Недоросль» так и не попал.

Повторить подобную промашку Анна не хотела. Она читала и представляла себе забавные сцены с дурно воспитанным слепым приверженцем французской моды петиметром Фирлюфюшковым и прожектером Некопейкиным. Но основательно углубиться в чтение на сей раз не удалось. В коридоре послышался какой?то шум, бряканье и глухое неразборчивое бормотание. Затем кто?то сильно постучался. Анна подошла к дверям и спросила: