Детство Лермонтова - Толстая Татьяна Никитична - Страница 20

Арсеньева вздрогнула и похолодела. Что делать? Боже мой, что делать?.. Бедная, бедная, что с ней?

Вдруг в темноте послышались шаги по лестнице, и на пороге спальной, со свечой в руке, в черном бархатном халате, появился Юрий Петрович. Он тяжело дышал.

— Идите, только скорее! Скорее идите: Мария Михайловна кончается…

Чувствуя, что ноги ее стали тяжелыми, как утюги, Арсеньева вскочила и, дрожа, поспешила вниз. Мария Михайловна лежала на кровати, бессильно склонив голову набок и закрыв глаза. Изо рта ее обильно текли кровавые струи.

Стоя на коленях у кровати, Арсеньева распорядилась позвать врача, прибывшего из Москвы.

— Девочка моя, ангел мой, очнись!

Мария Михайловна медленно приоткрыла глаза.

— Жива! — в восторге крикнула Арсеньева и стала оттирать ей руки и ноги.

Но судороги участились, и вскоре тело молодой женщины вытянулось. Последний вздох ее был так долог, что вспоминать об этом было нестерпимо…

Страшное объяснение было у Арсеньевой с зятем поутру. Она сказала, что Мария Михайловна так страдала, что желала себе смерти. Он оправдывал себя во всем, но Арсеньева упрекала его… Юрий Петрович утверждал, что он приехал не ссориться с женой, а мириться, что болезнь Марии Михайловны была разгадана врачами уже давно. Арсеньева ничего не хотела слушать.

— Проклинаю! — хрипела она задыхаясь. — Ты ее убил! От чахотки ли она умерла или от чего другого — все ты виноват! Ступай с глаз моих вон! Злодей! Змея!

Она выпрямилась, гневная и громадная, и вытянула руку.

Юрий Петрович в ужасе поспешил выйти из комнаты. Арсеньева тяжело повалилась в кресло. У нее отнялись ноги.

Глава VI

Похороны Марии Михайловны. Спор Арсеньевой с Юрием Петровичем, кто возьмет себе ребенка. «Заемное письмо»

Тело Марии Михайловны в желтом глазетовом гробу поставили в зале и усыпали оранжерейными цветами.

В зале с утра сновали и стояли чужие люди. Дьячок заунывно и монотонно читал псалтырь. Служили панихиды. Миша ходил в зал вместе с Арсеньевой; она садилась в кресло, потому что не могла долго стоять.

Мария Михайловна лежала высоко — гроб стоял на столе; мальчика подняли на руки и показали. Его поразило изменившееся лицо матери с бумажным венчиком на лбу, и он тихо спросил у бабушки:

— А скоро она встанет?

Арсеньева отвечала в слезах:

— Никогда она не встанет…

Погребли Марию Михайловну в Тарханах рядом с отцом. Арсеньева, обливаясь слезами, твердила одно: что Юрий Петрович довел жену до могилы.

На другой день после похорон Юрий Петрович послал лакея на половину Арсеньевой — с предупреждением, что он через час намерен выехать в Кропотово и возьмет с собой сына в отчий дом.

Арсеньева лежала на софе в кабинете Михаила Васильевича, под своим собственным портретом. Миша сидел рядом с ней, разбирая кубики, и внимательно прислушивался к беседе.

Вокруг Арсеньевой собрались ближайшие родственники — брат Афанасий и все Арсеньевы: братья мужа с их женами и золовки Дарья, Марья и Варвара.

Услыхав неожиданное решение зятя, Арсеньева задрожала и побледнела. Привстав, она обвела присутствующих блуждающим грозным взором:

— Пусть только попробует отнять у меня Мишеньку! — Она схватила ребенка в объятия и крепко прижала к себе. — Пусть только попробует!

Мальчик вздрогнул, заплакал и крепко обнял бабушку за шею.

Афанасий Алексеевич в раздумье зашагал по комнате. Он заложил за спину руки, подошел к Арсеньевой и молвил предостерегающе:

— Вы с ним поосторожнее, сестрица! Отец имеет больше прав на ребенка, нежели бабка.

Арсеньева беспомощно озиралась. Григорий Васильевич и другие братья подтвердили мнение Столыпина.

— Разве я могу расстаться с ним? — плача и лаская ребенка, говорила Арсеньева.

Взволнованный мальчик, сочувствуя бабушке, прильнул к ее щеке.

Гости молчали волнуясь.

— Попробую его улакомить! — решительно сказал Афанасий Алексеевич.

— Веди его сюда! — вдогонку крикнула ему Арсеньева, откидываясь на подушки.

Афанасий Алексеевич нашел Юрия Петровича в саду. Он сидел на садовой скамейке, одетый по-зимнему, готовый к отъезду, и чертил хлыстом узоры на снегу.

— Едешь? — спросил Афанасий Алексеевич, сердечно здороваясь с Юрием Петровичем. — И Мишу тоже забираешь? Эх, ты!

— И возьму. Мой сын!

— А что ты с ним будешь делать без матери?

— Сестры его будут воспитывать.

— Оставь. Сестрицы твои замуж повыходят и своих качать будут, а сейчас они заняты уходом за больной матерью. А тебе… будет ли у тебя время с ним возиться? Разве что жениться соберешься… Эх, бедная Мария Михайловна!

— Я не женюсь, — искренне сказал Юрий Петрович. — Я не женюсь. Пусть сестры…

— Нужен ли он твоим сестрам? Вот уж на твоем месте я никогда бы не связывался с ними — просить сестер об одолжении, чтобы всю жизнь упрекали: «Ты нам, девушкам, навязал своего сына, жизнь нам загубил, мы из-за тебя замуж не вышли…»

— Ты думаешь, они попрекать станут?

— Вестимо. Скажу тебе, что наблюдал: девицы не умеют ходить за ребенком, пока своего не родят.

— Ну, няню приставлю и бонну…

— Чужим людям доверишь сына? Нет, брось, Юрий Петрович, эту затею, брось. Такую глупость сделаешь, если возьмешь к себе сына!.. Подумай: сестрица моя рассердится, денег на его воспитание не даст. Или ты сам вместо свободной жизни сядешь колыбель качать?

— Ты так думаешь?.. — раздумчиво спросил Юрий Петрович.

— Ему сейчас женская рука нужна, друг ты мой милый, Юрий Петрович! Бабушка его червонцами осыплет — оставь лучше ей. И для людей прилично: дескать, все врет теща на зятя, зять-то хороший, какую жертву ей принес! В уважение к ее горю ей сына родного оставил, охраняя ее священные чувства. А ежели тебе охота сына иметь, ты можешь это осуществить… Другие дети, может быть, еще лучше будут.

— Не знаю… — раздумчиво произнес Юрий Петрович. — Мне мальчик нравится. На нее похож. Я теперь решил жить в Кропотове, буду заниматься хозяйством, поэтому и хотел бы взять сына…

— А ты спроси Лизавету Алексеевну, возможно, она тебе поможет хозяйничать, а то ты ведь не при деньгах…

— Она не даст, — убежденно сказал Юрий Петрович. — Жена у нее для меня каждую копейку выпрашивала.

— Пойдем, пойдем к ней! — говорил Афанасий Алексеевич, обнимая и подталкивая нежнейшим образом Юрия Петровича своими могучими руками, способными гнуть подковы.

— Да я же одет по-дорожному! — протестовал Юрий Петрович.

Но, пока он упирался, Афанасий Алексеевич уже ввел его в дом, и вскоре они оказались у двери кабинета.

Он так и предстал перед тещей, в шубе, в высоких сапогах, с шапкой в руке.

— Едва его поймал! — говорил Афанасий Алексеевич, не выпуская из объятий свою добычу и подводя Юрия Петровича все ближе к Арсеньевой. — Подумайте, стеснялся идти прощаться! Нет, дружок, от тещи, как говорится, никуда не уйдешь.

Юрий Петрович молчал. Лакей подставил ему стул, и он машинально сел, нервно играя шапкой.

— Ты в Кропотово собираешься? — спросил Григорий Васильевич.

— Да. Придется заниматься делами имения. Я решил тоже осесть, заняться хозяйством, растить сына.

Юрий Петрович обращался главным образом к Григорию Васильевичу.