Детство Лермонтова - Толстая Татьяна Никитична - Страница 13

Часть вторая

КАТАСТРОФА

Глава I

Рождение Михаила Юрьевича Лермантова. Болезнь и огорчения Марии Михайловны. Отъезд в Тарханы

В ночь со 2 на 3 октября Мария Михайловна родила сына, но общее ликование в доме было нарушено страхом за ее жизнь: она тяжело болела и долго лежала в жару. Арсеньева отчаивалась и рыдала, но приходилось сдерживаться, чтобы не волновать молодых. Лекари не выходили из дому. Арсеньева яростно бранила повивальную бабку. Почему она не постаралась? Разве ей мало заплатили? Ведь ее же позвали потому, что о ней идет слава по всей Москве!

Бабка долго оправдывалась, говоря, что Мария Михайловна очень молода и болезненна от природы, и так закончила свою речь:

— Зато могу сказать про новорожденного: помяните мое слово, будут у него две жены, а он сам будет великий человек.

— Великий человек? — переспросила Арсеньева с изумлением. — С чего ты взяла? — И, рассердившись, крикнула: — Подумаешь, какая Ленорман[3] объявилась! Своим бы делом как следует занималась!

Арсеньева вернулась в комнату дочери и рассказала ей пророчество бабки. Мария Михайловна горячо приняла его. Мальчик лежал рядом с ее кроватью, в колыбели; он похож был на мать: те же выпуклые губы и громадные тяжелые глаза. Беспомощный, но сильный, он еще не пришел в себя после появления своего на свет. Он много спал, и выдающийся лоб его возвышался среди пуховых подушек.

Мария Михайловна с нежностью смотрела на сына. К вечеру молодой матери поднесли мальчика, и ребенок потянулся к ее груди, но, не насытившись, недовольно крикнул. Мать нехотя передала его кормилице, и она, в светлом новом сарафане, повязанная косынкой, здоровая и румяная, охотно взяла младенца на руки и села кормить его.

В комнате Марии Михайловны стало тесно. Две няньки не отлучались от колыбели, наблюдая за малейшим движением новорожденного. Бонне-немке пока что совершенно нечего было делать, и она, сидя у окна, вязала детские башмачки, зевая и поглядывая на улицу. Она пыталась занимать разговорами Марию Михайловну, но неудачно: больная была молчалива и стеснялась присутствия молодой, хорошенькой девицы, завидуя ее здоровью и веселости.

Арсеньева не отходила от больной дочери, восхищенно разглядывая внука.

До чего же мил! Свой, родной! Он похож и на мать и на Михаила Васильевича. Дай бог, чтобы и умом был в него. Очень приятно, что он не в отца, что за толк иметь наружность купидона?[4] С рождения чувствуется, что это с характером ребенок: головка большая, а голос требовательный, командный…

Все собирались теперь у постели больной. Юрий Петрович вился возле жены, умоляя выручить его деньгами — он проигрался. Сегодня он был бледен и не так самоуверен, как обычно. Мария Михайловна вздохнула и с надеждой посмотрела на мать:

— Маменька, не дадите ль вы мне денег?

Арсеньева удивилась неожиданной просьбе:

— А зачем?

Мария Михайловна, волнуясь, попросила:

— Дайте, маменька, для Юрия! Он проигрался.

Но Арсеньева отрезала:

— Он на свои деньги играл, так пусть своими и платит! А я свою копейку на крестины берегу.

Мария Михайловна просила повременить с крестинами — ведь она себя так плохо чувствует, что встать не может. Однако решили не откладывать и разослать приглашения на 11 октября. Все равно мать, по обычаю, не может присутствовать при церемонии, пусть принимает гостей лежа.

Юрий Петрович, рассеянно взглянув на сына, промолвил:

— Не подозревает Пьер, сколько из-за него хлопот!

Арсеньева удивленно переспросила:

— Какой Пьер? (Разговор велся на французском языке, чтобы няньки не понимали.)

Юрий Петрович удивился, в свою очередь, и указал на сына. Тогда Арсеньева поняла: ребенка хотят назвать Пьером. В роду Лермантовых чередовались два имени — Юрий и Петр. Отец — Юрий Петрович, значит, сын должен быть Петр Юрьевич. Но Арсеньевой полюбился ребенок, как свой, ей захотелось назвать его заветным именем, в честь Михаила Васильевича.

Тут начался крупный спор. Арсеньева доказывала, что имя Михаил приятней для нее и для Машеньки, чем имя Петр.

— Но ведь он Лермантов! — сдвигая брови, убежденно доказывал Юрий Петрович.

Мария Михайловна, волнуясь и чувствуя, что Арсеньеву переспорить невозможно, неожиданно предложила:

— Уступи, Юша, для меня! Маменька тебе выкуп даст за свой каприз… Маменька, вы заплатите проигрыш Юрия Петровича?

Юрий Петрович задумался и заметил с досадой:

— Неудобно как-то второго сына называть родовым именем. Старший должен быть Петром…

Тем временем Арсеньева зорко наблюдала: согласится ли зять? Это надо будет знать наперед… Она велела Олимпиаде принести шкатулку с деньгами, и — о радость! — проигранная сумма была принята благосклонно.

Юрий Петрович галантно поблагодарил тещу. Молоденькая бонна, полуоткрыв рот, оторвалась от вязанья и внимательно взглянула на молодого отца. Юрий Петрович, поцеловав руку жены, уже выходил из комнаты, напевая и торопясь. Арсеньева сурово посмотрела ему вслед и пошла распоряжаться насчет крестин.

Крестины прошли пышно. Гости пили здоровье новорожденного, а Юрий Петрович, выпив, жаловался гостям, что теща упросила назвать ребенка Михаилом, а не Петром; но все хвалили его за уступчивость, уверяя, что ребенок будет счастливее от заботы такой хорошей бабушки.

Пили много: и за новорожденного, и за мать, и за бабушку, и за отца — участника Отечественной войны.

Юрий Петрович восклицал:

— Разве мы не доказали в двенадцатом году, что мы русские? Такого примера не было от начала мира!

Веселый звон стаканов долго не умолкал.

Через несколько дней после крестин начались новые неприятности. Мария Михайловна упрекала мужа, что он мало времени бывает дома. Постоянные ссоры супругов губительно отзывались на здоровье больной женщины.

В доме было шумно и тоскливо. Постоянные гости у Арсеньевой, непрерывная суета и беготня вокруг новорожденного, слезы Марии Михайловны, которая волновалась, куда уходит Юрий Петрович…

Юрий Петрович в самом деле редко бывал дома; знакомые говорили, что он пьет, играет в карты и кутит. Мария Михайловна однажды так с ним поссорилась, что сплетники стали говорить, что они совсем разошлись.

Врачи хмурились.

— Она тает… Медленная лихорадка губит ее здоровье. Если так будет продолжаться, то чахотка неминуема. Организм слабый, нервический. Столичный шум утомляет больную — не лучше ли выехать в деревню? Там меньше впечатлений, свежий воздух, здоровая пища…

Арсеньева стала уговаривать дочь ехать в Тарханы. Мария Михайловна соглашалась, что и Мишеньке там лучше, чем в городе.

Юрий Петрович азартно спорил:

— Неужели плохо здесь? Прекрасно живем! Затрачено много на устройство квартиры, а главное, московские доктора лучше сельских. Они должны вылечить Машеньку. И еще надо подумать, что можно погубить ребенка, если такую крошку в мороз везти в деревню.