Льды возвращаются - Казанцев Александр Петрович - Страница 16

Славный Рыжий Майк, коммунистический сенатор Майкл Никсон, за руководство вооруженным восстанием на основании закона Меллона специальным решением сената лишен депутатской неприкосновенности и заключен в тюрьму.

Мистер Ральф Рипплайн, вернувшись из Европы, как известно, присутствовал на похоронах своего отца Джорджа Рипплайна и встал во главе могучего концерна, заняв также место в Особом комитете промышленников. Он уже больше не бегал в маскарадном костюме под пулями бастующих рабочих своего завода. Он научился разговаривать с самим Большим Беном, вызывая его к себе на беседу.

И у такого человека запросто бывал мой босс!

Босс доверял мне и готов был направить меня в Африку, где я мог сделать настоящий бизнес.

Так сплелись наши с ним карьеры».

Глава третья

«Когда наутро после веселья с Эллен и боссом я явился в редакцию, голова моя трещала и во рту было ощущение, словно я приютил в нем вчера нечищеный зверинец.

Меня вызвал босс.

Он был бодр, энергичен, подвижен, и его несонные сегодня глаза смотрели насмешливо.

– Хэлло, Рой, – сказал босс. – Четыре дня отпуска славному парню. Летите со своей шикарной девушкой на Лонг-бич, в Майами или Калифорнию.

– О'кэй, – сказал я. – Мы поедем с Эллен на ферму к отцу.

Босс расхохотался.

– Всякая истинно деловая женщина на ее месте послала бы такую деревенщину, как вы, к отцу на ферму и обратила бы внимание, скажем, на меня. Но мы друзья. Возьмите чек.

Босс был просто очарователен.

Клянусь баром, я не надеялся, что Эллен согласится. Никогда нельзя было сказать наперед, как она поступит. А она свистнула, подмигнула мне.

– О'кэй! – И собралась в одну минуту.

Ее аристократический предок, в присутствии которого она была почти чопорной, как дама из Армии спасения, неодобрительно смотрел на меня из-под великолепных бровей царедворца.

Через полчаса мы переправляли наш автомобиль на пароме, древнейшем из всех суденышек, когда-либо плававших по мореподобному Хедсон-риверу. Ноев ковчег, модернизированный «двумя тоненькими трубами раннего геологического периода»!

Эллен стояла, перегнувшись через перила, и смотрела в воду. Там отражались небо, облака и след реактивного самолета, который, кудрявясь, расплывался в синеве.

– В чем красота? – сказала она, может быть, мне, а может быть, себе.

Я благоразумно промолчал.

– Почему красиво небо? Почему красива вода? Почему вообще красив простор? Вы не думали об этом, Рой? Почему женскую красоту осмеливаются измерять с портновским сантиметром в руках? Вероятно, красиво то, что неизмеримо и недосягаемо... Совершенной красоты, как и полного счастья, нельзя достигнуть.

Я посмотрел на Эллен и подумал, что если стоишь рядом с Эллен Сэхевс, то расстояние до совершенства и умопомрачительного счастья, пожалуй, измеряется дюймами. Я постарался высказать эту сверкающую мысль пояснее, но Эллен не рассмеялась. Она была в мечтательном настроении. Предложить ей вылить стаканчик в такую минуту рискованно.

А потом мы мчались по бетонному шоссе. У меня был открытый кар. Эллен пожелала наклонить лобовое стекло, чтобы ветер завладел ее волосами. Он сделал это с ветреной бесцеремонностью, о чем я с приличествующей ревностью счел необходимым заметить, но она опять не рассмеялась.

– Послушайте, Рой. Вам не кажется, что эти скучные плакаты с рекламой кока-колы, сигарет «Кэмел» и зубной пасты «Жемчуг» оскорбляют природу?

– Я не думал, мэм, что природа способна оскорбиться, как старая леди.

– Эх, Рой! Неужели вы парень только за стойкой!

Решительно мне сегодня не везло. А она продолжала:

– Иногда я завидую индейцам из резерваций, живущим в вигвамах.

– Там нет газа, ванн и клозетов.

– Молчите. Я хотела бы сейчас скакать верхом на мустанге, а не кататься по этой застывшей блевотине бетономешалок.

Вот такой она была всегда. Хоть кого словом перешибет!

Я сказал, что мы будем проезжать мимо одной индейской резервации. Можно сделать небольшой крюк.

Навстречу летели бензозаправочные станции крикливых раскрасок ненавидящих друг друга фирм. Парни в форменных комбинезонах по обязанности переругивались с конкурентами через дорогу и тщетно зазывали проезжих, которых приучили в конце концов к высоким ценам на бензин.

Наконец мы увидели на обочине индейцев. Красивые, широкоскулые женщины с густыми черными волосами и угрюмыми бурыми лицами – красной ведь была только краска военных походов! – сидели чинно в ряд прямо на земле и торговали экзотической дрянью.

Эллен велела остановиться, купила на восемь долларов сувенирного хлама, напоминавшего о былой благородной дикости краснокожих, – нож для снимания скальпов и томагавк (несомненно, Рипплайнстил корпорейшен!), туфли с мягкой подошвой ручной работы, орлиное перо – и сетовала, что нет головного убора вождя. В вонючую резервацию мы, к счастью, не пошли и отправились дальше.

Вечером мы ехали уже по родным мне местам.

Черт возьми! Вдруг забывается все, что налипло на тебя в городе! Когда вокруг такой воздух, не хочется виски.

Вот оно, наконец! Любимое место детских игр – невысокая скала, срезанная с одной стороны так, что с дороги видны ее косые слои.

На миг я почувствовал себя мальчишкой, от ветра слезятся глаза.

Перед нами зеленым морем простирались поля кукурузы.

А когда мы спустились к берегу зеленого моря, то оказалось, что нам предстоит нырнуть в него. Кукуруза поднималась стенами, почти смыкавшимися у нас над головой.

Эллен совсем притихла, стала маленькой, ручной... Я даже погладил ее локоть. Она улыбнулась.

Я тотчас остановил машину, и мы, взявшись за руки, углубились в кукурузные джунгли. Эллен боязливо прижималась ко мне. Я взял с собой купленный томагавк, готовый защищать ее от леопардов, аллигаторов и анаконд.

Небо закрывалось облаками из спелых кукурузных початков. Как, наверное, радуется, глядя на них, отец!

В городе я всегда знал, что делать, а здесь был робким простофилей и только боялся выпустить ее пальцы... Когда Эллен присела на землю, окруженная могучими стеблями, я прилег около нее.

Она была грустна и, быть может, не замечала меня.

– Рой, хотели бы вы жить в другой стране?

– Нет, – признался я.

– Даже если бы я позвала вас?

– С вами хоть в Антарктиде, в пучине Тускароры, на Луне или на Марсе.

Она наклонилась и спутала свои волосы с моими.

Я был подлинным олухом и только дрожал.

– Э-э! Целуются, целуются! Э-э! Как не стыдно! Голубчики, любовники, кошки на крыше!

Я порывисто обернулся на крик. Черт возьми! Это был веснушчатый парнишка лет одиннадцати, с бандитской рожей, чумазый, перепачканный машинным маслом или сапожной ваксой.

– Э-э! Как не стыдно! Э-э! – прыгал он на одной ноге...

Осел! Мне действительно было стыдно, что он не прав... Я замахнулся на него томагавком. Эллен перехватила мою руку.

Тут я узнал своего племянника Тома, а он меня:

– Дядя Рой! Я не знал, что это вы, право, не знал. Я не стал бы выслеживать. Как вы поживаете, дядя Рой, и вы, леди?

Он мгновенно стал воплощением изысканной вежливости и даже шаркнул ножкой. (Правда, не по паркету!)

Эллен, улыбающаяся, счастливая, поднялась, подошла к мальчишке и потрепала его рыжие волосы. Я дал ему приветственного щелчка. Все вместе мы вышли на дорогу.

Около моего кара стоял трактор на резиновом ходу с прицепом, нагруженным початками. Эллен обратила мое внимание – «Беларусь»!

– Ой, дедушка от радости подскочит выше кукурузы! – трещал сорванец. – Сейчас такая жаркая работа. Приходится шпарить. Очень надо помочь. Ведь вы поможете, не правда ли, дядя Рой?

– Это даже интересно, Рой! А почему бы не помочь? Прибавится впечатлений, – решила Эллен, отряхивая платье от былинок.

Парнишка забрался на свой трактор, купленный у русских коммунистов.