Темная любовь (антология) - Кинг Стивен - Страница 47

В этот миг меня осеняет гадкая мысль. Неплохо было бы засунуть сопло пылесоса ей между ног. В такие драматичные или ужасные минуты мне всегда приходят в голову разные странные идеи. Словно кто-то надиктовывает.

Нет! Я выбрасываю ужасную мысль из своей головы! Я весь передергиваюсь от отвращения! Какой это был бы мерзкий поступок.

Но затем мне приходит в голову, что если я сделаю ей куннилингус — у некоторых людей способность слышать и осязать сохраняется несколько минут и даже часов после смерти, — это превратит последние мгновения ее жизни в мирное, сладостное блаженство. Да!

Я почти что не знаком с ней, но сейчас мне кажется, будто я хорошо ее знаю. Я ставлю пылесос на асфальт и берусь за дело. Конечно, я поступаю странно, но ведь мне ее очень, очень жаль. Тогда, в квартире, мне даже не пришло в голову, что я веду себя нехорошо. Они говорят, что в этом и состоит моя проблема — трудности с дифференциацией. Я с большим трудом отличаю правильное от неправильного. Да, но она, она… Если она мертва, совсем мертва, то сейчас я стараюсь совершенно зря и вообще предаюсь нелепому занятию, но что, если она жива? Она действительно наслаждается этим последним удовольствием в своей жизни? Или она думает о блузке, которую хотела купить, о своем молодом муже, о неоконченной уборке, возможно — о сериале, которого она теперь не увидит?

И ВДРУГ! ГОЛОС СВЕРХУ!

— Эй ты! Ты что это там делаешь, скотина? — кричит мне мужчина в окне.

Паника!

Теряю голову!

Наутек!

Убегаю! Я даже не поднял глаз, разве что кончик глаза… Бегу, бегу, бегу…

Бегу довольно долго. По улицам и переулкам, вдоль заборов, петляя по всему городу.

Мое быстрое молодое тело несет меня!

Мои ноги летят!

Тр-м-м-м! Я — реактивный самолет!

Тр-м-м-м! Я лечу, я парю.

Я долго бежал и теперь нахожусь очень далеко, совсем в другом квартале, в другом районе. Запыхавшись, я останавливаюсь у забора… прикладываю руку к груди, ощущаю, как колотится мое сердце… я в пригороде. Я на улочке, в закоулке, куда выходят задние дворы особняков. Это чистенькие, построенные в 40-50-х годах бунгало, не то чтобы очень большие, но ухоженные, покрашенные по большей части в белый цвет. Прямо у меня под носом какой-то мужчина возится в своем саду…

— Эй, сынок — с тобой все нормально?

Он обращается ко мне! От его доброты у меня на глаза наворачиваются слезы.

— Послушай-ка, тебе лучше присесть… Ты себя хорошо чувствуешь?

ЕСЛИ СКАЗАТЬ ЕМУ: "Я… я только что убил женщину", — а он спросит: "Что-о?" — а я скажу: "Это было ужасно — разумеется, я ее случайно — но ее… мозги — я видел ее мозги на тротуаре", — а он скажет: "Никогда не видел мозгов, какого они цвета?" Нет, не стоит ему этого говорить — и поэтому я говорю: "Простите, вы мне не дадите стакан воды?"

Я иду вслед за ним в дом. Говорю ему, что меня зовут Рэндолл.

Стакан, который он мне протягивает, выглядит очень маленьким неприлично маленьким для стакана с водой.

Я окидываю его подозрительным взглядом.

Я выпиваю миниатюрный стаканчик.

— Можно мне еще?

— Ась?

— Ой, извините, дайте мне стакан воды, пожалуйста! (Волшебные слова: пожалуйста, спасибо.)

Он выжидает с минуту, словно бы обдумывая ответ. — Боюсь, что нет. Больше я тебе ничего не дам.

Меня охватывает злость… У этого типа такой вид, словно в прошлой жизни он был дятлом. Подобный оборот событий удручает меня. Я чувствую себя жертвой. Голова у меня идет кругом. В ней — ни одной мысли, одни чувства снуют туда-сюда, взад-вперед, выскакивают наружу и вновь заскакивают обратно.

Почему все всегда кончается такой, такой ХЕРНЕЙ! "Р-р-р-р", — рычу я. Почему нормальная, хорошая жизнь постоянно обходит меня стороной? Я гляжу на него, он глядит на меня, отводит глаза, меряет меня взглядом, нахал, ниже меня ростом, заморыш, дурацкая рожа, и кухня у него тоже дурацкая!

Ничего не говоря, мы смотрим друг на друга. Слышу тиканье часов на стене…

И бэмс! — наступаю ему на ногу. — Ой! Ты что!

Выбегаю из дома… хлопаю дверью.

Убегаю…

Отбежав совсем недалеко, вспоминаю, что оставил там свой пылесос. Во-он там, под забором…

Он опять вышел в сад. Ползу на брюхе, как десантник… Пачкаю новый костюм…

По улочке едут на велосипедах дети. Один переехал мне ногу и засмеялся, но я молча ползу дальше…

Да, мне хочется вскочить и погнаться за этим мальчишкой, толкнуть его в кусты — мечта воплощается перед моим мысленным взором, я воображаю, как буду его убивать — провожаю его взглядом, в котором отчетливо читается моя мечта. Но я ползу дальше. Я самоотверженно отдаюсь своей миссии.

Пылесос. Хватаю его. Раз — и готово. Я отвечаю за этот агрегат.

Теперь он у меня под мышкой, и старик никак не может этому помешать! Старик опять возится в своем саду. Я встаю и кричу через забор: "ЭЙ ТЫ!" прямо в лицо старику!

Он с перепугу хлопает глазами! Злорадствуя, я машу в воздухе пылесосом и его гремучим шлангом! Старик замахивается тяпкой. В мгновение ока я срываюсь с места и, не оглядываясь, удаляюсь.

Пробежав несколько кварталов, я торможу и перевожу дух. Ноги шлепают по асфальту. Ставлю наземь пылесос, тяжело дыша, наклоняюсь, упершись руками в колени… фу-у-у-у!

Все тело гудит от утомления. Да, вот теперь я наконец-то повеселился! Какой странный старикашка, а? Не хотел долить мне воды; да мне еще повезло, что я от него вовремя удрал, ай да я!

На углу — у пересечения улицы с проспектом, служащим границей этого района — я вижу магазин. Направляюсь к нему шагом. Вхожу. Человек за прилавком рассматривает меня. Покупаю печенье, шоколадное молоко и, сам не зная, зачем, пакетик бейсбольных карточек. В детстве у меня была полная обувная коробка бейсбольных карточек. Помню, как-то я зашел в газетную лавочку, а там был один мальчишка, которому мама дала двадцатидолларовую бумажку на бейсбольные карточки. У него был день рождения, и он покупал пакетик за пакетиком, по двадцать пакетиков на доллар, и распечатывал их прямо в лавочке, до полной коллекции ему не хватало только Теда Уильямса и Боба Френда, и все ребята столпились вокруг посмотреть, и мы все упивались этой оргией, глазели, как человек покупает и распечатывает пакетик за пакетиком, я поглядел на его одежду: он был богатый, и у входа в лавочку стояла машина — длиннющая, чистая, блестящая, и я, помнится, подумал: ах, вот как богатые справляют свои дни рождения…

Иду, волоча пылесос. Останавливаюсь. Присаживаюсь. Карточки, которые я только что купил, упакованы в термически запечатанный пакетик из серебристого пластика, ничуть не похожий на старомодную прессованную вощеную бумагу моего детства. Я надорвал пакетик. Надо же — бейсболисты тоже изменились, стали похожи на нормальных людей, прямо какие-то яппи, стерильные какие-то. Но я-то помню, какими уродливыми раздолбаями они выглядели в 1963-м, эти новенькие ничуть на них не похожи. И тут меня охватывает странное-странное чувство, которое можно описать как: "А что это я здесь делаю?" Чувствую себя идиотом, а потом ощущаю, что я совсем одинок, по настоящему одинок, как перст. Гляжу на проезжающие мимо автомобили, на крохотные машины вдали, во-он там, в нескольких кварталах от меня, какие-то люди кладут асфальт, и солнце сияет, и…

И, поднеся к носу пакетик, я вдохнул запах — тот самый бейсбольно-карточный запах картона, типографской краски, ломкой жвачки и… м-м-м-м. Я вновь вернулся на землю, и все стало тип-топ.

Я оттащил свой пылесос на дальний конец пустыря к огромному, развесистому вязу. Присел у подножия его мощного ствола. Мое лицо обдуло ветром. Я выбросил пакет от шоколадного молока, а потом и бейсбольные карточки. Зашвырнул их так далеко, как только мог, не стремясь попасть в конкретную мишень — просто хотел выяснить, на какое расстояние могу их кинуть…

Но затем я делаю то, что вынужден делать! Встаю и иду обратно! Сначала прячу пылесос в кустах. Вскоре вновь вижу старика в его заднем дворе. Наблюдаю за ним издали. Тихо-тихо подкрадываюсь к забору. Без предупреждения выпрыгиваю из кустарника и что есть мочи ору: "Эй, ты!", а затем с хохотом убегаю. С перепугу он подбросил тяпку в воздух. Прячусь.