Шесть спичек (сборник) - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 41

Через полтора часа вернулся Сорочинский. Он был голый до пояса, его смуглая гладкая кожа лоснилась от пота. Щеголеватую замшевую курточку и сорочку он нес под мышкой. Сорочинский опустился перед Ашмариным на корточки и, блестя зубами, рассказал, что археологи благодарят за предупреждение и очень заинтересованы, что их четверо, но им помогают школьники из Байкова и Северокурильска, что они копают подземные японские укрепления середины прошлого века и, наконец, что начальником у них «оч-чень симпатичная девочка».

Ашмарин поблагодарил и попросил распорядиться насчет обеда. Он сидел в тени птерокара и, покусывая былинку, щурился на далекий белый конус. Сорочинский разбудил Гальцева, и они возились в стороне, негромко переговариваясь.

— Я приготовлю суп, — предложил Сорочинский, — а ты займись вторым, Витя.

— У нас где-то курятина есть, — сиплым со сна голосом сказал Гальцев.

— Давай курятину, — сказал Сорочинский, — Археологи прекрасные ребята. Один весь в бороде — живого места нет. Они копают японские укрепления сороковых годов прошлого века. Здесь была подземная крепость с двадцатитысячным гарнизоном. Этот бородатый подарил мне старинный пистолетный патрон. Вот!

Гальцев пробормотал недовольно:

— Не суй ты мне, пожалуйста, эту ржавчину!

Запахло супом.

— Начальник у них, — продолжал Сорочинский, — такая славная девушка. Блондинка и очень стройная. Она посадила меня в дот и заставила смотреть в амбразуру. Отсюда, говорит, простреливался весь северный берег.

— Ну, и как? — спросил Гальцев. — Действительно простреливался?

— Кто его знает. Наверное. Я в основном на нее смотрел. Потом мы с ней замеряли толщину перекрытий.

— Так два часа и замеряли?

— Угу. А потом я сообразил, что у нее такая же фамилия, как у бородатого, и сразу же удалился. А в казематах этих, я тебе скажу, прегадостно. Темно и на стенках плесень… А хлеб где?

— Вот он, — сказал Гальцев. — А может быть, она просто сестра этому бородатому?

— Может быть. А как Яйцо?

— Никак…

— Ну и ладно… Федор Семенович, прошу к столу.

За едой Сорочинский много говорил. Сначала он объяснил, что японское слово «тотика» происходит от русского термина «огневая точка». Затем он принялся очень длинно рассказывать о дотах, казематах, амбразурах и о плотности огня на квадратный метр. Поэтому Ашмарин постарался есть побыстрее и отказался от фруктов, оставил Гальцева наблюдать за Яйцом, забрался в птерокар и задремал. Вокруг было удивительно тихо, только Сорочинский, мывший у ручья посуду, время от времени принимался петь. Гальцев сидел с биноклем и не отрываясь глядел на вершину сопки. Когда Ашмарин проснулся, солнце садилось, с юга наползали темно-фиолетовые сумерки, стало прохладно. Горы на западе стали черными, серой тенью висел над горизонтом конус вулкана. Яйцо на вершине сопки сияло багровым пламенем. Над бахчами ползла сизая дымка. Гальцев сидел в той же позе и слушал Сорочинского.

— В Астрахани, — говорил Сорочинский, — я ел «Шахскую Розу». Это арбуз редкой красоты. Он имеет вкус ананаса.

Гальцев покашливал.

Ашмарин посидел несколько минут не двигаясь, прислушиваясь к ноющей боли в боку. Он вспомнил, как когда-то они с Горбовским ели арбузы на Вените. С Земли перебросили целый корабль арбузов для планетологической станции. Они ели арбузы, въедаясь в хрустящую мякоть, сок стекал у них по щекам, и потом они стреляли друг в друга скользкими черными семечками.

— …пальчики оближешь, говорю тебе как гастроном!

— Тише, — сказал Гальцев. — Разбудишь Старика.

Ашмарин сел поудобнее, положил подбородок на спинку переднего сиденья и прикрыл глаза. В кабине было тепло и немного душно — металлопласт кабины остывал медленно.

— Значит, тебе не приходилось летать со Стариком? — спросил Сорочинский.

— Нет, — сказал Гальцев.

— Мне его немного жаль. И одновременно я завидую. Он прожил такую жизнь, какую мне никогда не прожить. Да и многим другим тоже. Но все-таки он уже прожил.

— Почему, собственно, прожил? — спросил Гальцев. — Он только перестал летать.

— Птица, которая перестала летать… — Сорочинский замолчал. — Вообще время Десантников теперь прошло. Им конец, — сказал он неожиданно.

— Ерунда, — спокойно проговорил Гальцев.

Ашмарин услышал, как Сорочинский завозился на месте.

— Нет, не ерунда! Вот оно, Яйцо! — сказал Сорочинский. — Их будут делать сотнями и сбрасывать на неизвестные и опасные миры. И каждое Яйцо построит там лаборатории, ракетодром, звездолет. Оно будет разрабатывать шахты и рудники. Будет ловить и изучать твои нематоды. А Десантники будут только собирать информацию и снимать разнообразные пенки.

— Ерунда, — повторил Гальцев. — Лаборатории, шахты… А герметический купол на шесть человек?

— Что герметический купол?

— Под ним будут шесть человек.

— Все равно, — упрямо заявил Сорочинский. — Все равно Десантникам конец. Герметический купол с людьми — это только начало. Будут посылать вперед автоматические корабли, которые сбросят Яйца, а тогда, на все готовое, будут приходить люди…

Он стал говорить о перспективах эмбриомеханики, пересказывая известный доклад Маклакова. «Об этом много говорят, — подумал Ашмарин. — И все это верно». Когда были испытаны первые планетолеты-автоматы, тоже много говорили о том, что межпланетникам останется только снимать пенки. А когда Акимов и Сермус запустили первую «СКИБР» — систему кибернетических разведчиков, — Ашмарин даже хотел уйти из Десантников. Это было двадцать лет назад, и с тех пор ему приходилось не раз прыгать в ад за исковерканными обломками скибров и делать то, что не смогли сделать они. Конечно, и автоматические корабли, и скибры, и эмбриомеханика — все это в огромной степени увеличивает мощь человека, но полностью заменить живой мозг и горячую кровь механизмы не способны. И никогда не будут способны. «Новичок, — подумал Ашмарин про Сорочинского. — И болтлив неумеренно».

Когда Гальцев в четвертый раз сказал «ерунда», Ашмарин полез из машины. При виде его Сорочинский замолчал и вскочил. В руках у него была половинка недозрелого арбуза, из нее торчал нож. Гальцев продолжал сидеть, скрестив ноги.

— Хотите арбуза, Федор Семенович? — спросил Сорочинский.

Ашмарин помотал головой и, засунув руки в карманы, стал смотреть на вершину сопки. Красные отблески на полированной поверхности Яйца тускнели на глазах. Быстро темнело. Из тумана вдруг поднялась яркая звезда и медленно поползла по густо-синему небу.

— Спутник Восемь, — сказал Гальцев.

— Нет, — уверенно поправил Сорочинский. — Это Спутник Семнадцать… Или нет, это Спутник Зеркало.

Ашмарин, который знал, что это Спутник Восемь, стиснул зубы и пошел к сопке, Сорочинский ужасно надоел ему. Надо было осмотреть кинокамеры.

Возвращаясь, он увидел огонь. Неугомонный Сорочинский развел костер и теперь стоял в живописной позе, размахивая руками.

— …цель — это только средство, — услыхал Ашмарин. — Счастье не в самом счастье, но в беге к счастью…

— Я это уже где-то читал, — сказал Гальцев.

«Я тоже», — подумал Ашмарин. Не приказать ли Сорочинскому лечь спать? Ашмарин поглядел на часы. Светящиеся стрелки показывали полночь. Было совсем темно.

Яйцо лопнуло в два часа пятьдесят три минуты. Ночь была безлунная. Ашмарин дремал, сидя у костра, повернувшись к огню правым боком. Рядом клевал носом краснолицый Гальцев, по другую сторону костра Сорочинский читал газету, шелестя страницами. И вот Яйцо лопнуло.

Раздался резкий, пронзительный звук, похожий на звон экструзионной машины, когда она выплевывает готовую деталь. Затем вершина сопки коротко озарилась оранжевым светом. Ашмарин посмотрел на часы и встал. Вершина сопки довольно четко выделялась на фоне звездного неба. И, когда глаза, ослепленные костром, привыкли к темноте, все увидели множество слабых красноватых огоньков, медленно перемещающихся вокруг того места, где находилось Яйцо.