Прекрасная незнакомка - Стил Даниэла - Страница 41

Рафаэлла вдруг обнаружила, что Алекс смотрит на нее с улыбкой.

– Над чем ты смеешься, Александр?

– Над нами с тобой. – В его взгляде сквозили нежность и теплота. – Послушать нас, так можно подумать, что мы говорим о своей тринадцатилетней дочери. – Он немного поколебался и указал на соседнее сиденье: – Не присоединишься ко мне?

Она тоже заколебалась, бросила взгляд на часы и рассеянно оглянулась по сторонам, нет ли поблизости кого-нибудь из знакомых.

– Вообще-то мне бы надо домой…

Ей хотелось быть рядом с Джоном Генри ровно в шесть, когда ему вносят поднос с ужином.

– Ну что ж, как хочешь.

Но его глаза были так нежны, а он сам – так мил, и они так давно не оставались друг с другом наедине. Казалось, что Аманда всегда стояла между ними. И когда вечерами она уходила к себе наверх, у них оставалось совсем немного времени, чтобы побыть вдвоем.

И тогда она улыбнулась и кивнула:

– С удовольствием.

– У нас есть время, чтобы немного покататься?

Она снова кивнула, чувствуя себя озорной и капризной девчонкой, а он резко тронул машину с места и вклинился в плотный поток машин, ехавших по Лонбард-стрит по направлению к покрытому зеленью, пустынному кварталу Пресидио, и спустился вниз, к самой воде. Они остановились неподалеку от маленькой крепости возле моста «Золотые ворота». Над их головами по мосту неслись машины в округ Марин, по воде скользили яхты, паром, несколько катеров. Свежий ветерок взъерошил волосы Рафаэллы, как только она сняла соломенную шляпку.

– Хочешь выйти? – Он поцеловал ее, она кивнула, и они вышли из машины.

Двое темноволосых, высоких, привлекательных людей стояли рука об руку, глядя на залив. На мгновение Рафаэлла почувствовала себя совсем молоденькой, стоя рядом с ним и думая о месяцах, которые они прожили вместе. Они стали совсем родными, провели вместе множество ночей – шепчась, болтая, сидя у камина, занимаясь любовью, выбегая на кухню посреди ночи, чтобы сделать омлет, бутерброд или молочный коктейль. У них было за плечами так много всего, и в то же время – так мало… так много планов, так мало времени… и огромные надежды на будущее. Они стояли рядом, а перед ними проплывали яхты, освещенные заходящим солнцем, и Рафаэлла повернулась к Александру, стараясь представить, сколько времени еще предстоит им оставаться вместе. Несколько минут, час или несколько часов перед заходом солнца – украденные мгновения, не более того. Даже ребенка они как будто взяли напрокат – еще год-другой, и девочка заживет своей жизнью. Аманда уже начинала подумывать, в какой колледж поступать, а Рафаэлла с Алексом уже предчувствовали грядущую разлуку.

– О чем ты думаешь, Рафаэлла? – спросил он, заботливо откинув с ее лица прядь волос.

– Об Аманде, – ответила она и поцеловала руку, оказавшуюся так близко от ее губ.

– Жаль, что она нам не принадлежит.

– Мне тоже.

Ему хотелось сказать, что когда-нибудь, через несколько лет, у них еще будут свои собственные дети. Но не сказал, зная, как она переживает оттого, что не имеет детей. Это была запретная тема. Она чувствовала себя виноватой, считая, что мешает ему жениться на ком-нибудь другом и иметь своих детей.

– Надеюсь, она хорошо отдохнет этим летом.

Они не спеша двинулись вдоль шоссе, их чуть было не окатила с ног до головы поливальная машина, но почему-то остановилась прямо перед ними.

Алекс повернулся к Рафаэлле:

– Надеюсь, что и ты тоже.

Они не говорили об этом, но через шесть недель она уезжала в Испанию.

– Хотелось бы. – Она взяла его за руку. – Мне будет ужасно тебя не хватать, Алекс.

– Мне тебя тоже. Боже мой…

Он прижал ее к себе и подумал: «Я не мыслю своей жизни без тебя». Он так привык видеть ее каждый вечер, что просто не мог представить, что ее не будет рядом.

– Я вернусь недели через три.

– Это будет для меня вечностью, особенно если и Аманда тоже уедет.

– Займись чем-нибудь для разнообразия.

Он мягко улыбнулся, и они застыли, сплетя объятия. По воде скользили лодки. Алекс и Рафаэлла побродили еще около получаса и с неохотой направились к машине. Они чудесно провели время, и, когда он остановил машину в двух кварталах от ее дома, она нежно коснулась пальцами его губ и послала ему воздушный поцелуй.

Рафаэлла посмотрела, как машина исчезла в направлении Вальехо, и два квартала, отделявшие ее от дома, шла, улыбаясь своим мыслям. Просто удивительно, как сильно изменилась ее жизнь после знакомства с Алексом, хотя стороннему глазу эта перемена могла бы показаться незначительной Она была любовницей молодого, очаровательного юриста, «приемной дочерью», как говорила Шарлотта, писательницы, перед которой преклонялась; она стала приемной матерью юной девушки; и она чувствовала себя так, будто была хозяйкой домика на Вальехо с маленьким милым садиком и кухонькой, заставленной глиняными горшками. Но в то же время она все еще оставалась миссис Джон Генри Филипс, женой преуспевающего финансиста, дочерью французского банкира Антуана де Морнэ-Малля. Она собиралась, как обычно, навестить свою мать в Санта-Эухении.

Вообще она продолжала делать все, как было заведено раньше. И все-таки жизнь ее стала неизмеримо богаче, насыщеннее, стала более радостной. Она снова улыбнулась самой себе, заворачивая за угол своего дома. «То, что я обрела в этой жизни, не приносит вреда Джону Генри», – твердо заверила она себя и вставила ключ в замок. Ведь она по-прежнему проводила с ним утренние часы, присматривала за сиделками, следила, чтобы еда соответствовала его вкусам и привычкам, и читала ему вслух не меньше часа в день. Разница была лишь в том, что теперь она успевала сделать за день еще кучу дел.

После утренней беседы с Джоном Генри она теперь несколько часов работала над детской книгой, которую собиралась вынести на суд ребятишек в Испании. Каждый день в четыре часа дня, когда Джон Генри предавался послеполуденному сну, она неторопливо отправлялась вниз по Вальехо. Почти всегда она оказывалась дома раньше Аманды, так что девочку встречали с любовью и ей не приходилось скучать в пустом доме. Очень часто Алекс возвращался незадолго перед тем, как Рафаэлле надо было уходить. Они приветствовали друг друга почти супружеским поцелуем, если не брать во внимание то, что Рафаэлле следовало возвращаться к Джону Генри. Если тот был в настроении, они болтали час или два, она рассказывала ему последние сплетни или поворачивала его кресло к окну, чтобы он мог видеть яхты в заливе. Они ужинали вместе, Джон Генри оставался в постели, куда ему приносили поднос с едой. И вот однажды, убедившись, что он удобно устроился и сиделка на посту, а в доме все тихо и спокойно, она посидела в своей комнате минут тридцать и вышла из дома.

Она была почти уверена, что у слуг были свои подозрения относительно ее ночных отлучек. Однако никто не давал понять, что замечает ее отсутствие, и никто уже не обращал внимания на стук входной двери в четыре часа утра. Рафаэлла открыла для себя жизнь, которую, в сущности, хотела бы вести. После восьми лет невыносимого одиночества и боли она открыла мир, в котором никто не страдал, не мучился и не причинял ей боль. Джон Генри никогда ничего не узнает об Алексе, а между ними возникло нечто, что было необыкновенно важно для обоих. Единственное, что ее беспокоило, так это слова Кэ о том, что она лишает Алекса возможности связать свою жизнь с кем-то, кто может дать ему гораздо больше. Но он уверял, что получил то, что хотел, а Рафаэлла знала, что любит его слишком сильно, чтобы отказаться от него.

Она вбежала наверх в свою спальню, обдумывая на ходу, что надеть. Она только что купила бирюзовое шелковое платье, которое выглядело просто ослепительно в сочетании с ее кремовой кожей, темными волосами и сережками с бриллиантами и бирюзой.

С опозданием всего на десять минут она открыла дверь к Джону Генри, чтобы взглянуть, как он возвышается над подушками с подносом на коленях. Он сидел на своем месте, его глубоко запавшие глаза сверкали на морщинистом лице, одна сторона которого безжизненно обвисла, а его длинные костлявые руки казались такими хрупкими и слабыми, что Рафаэлла застыла в дверях. Казалось, что она увидела его после долгой разлуки. Ей почудилось, что он все слабее держится за соломинку, которую не выпускал из рук последние восемь лет.