Лилия и шиповник - Сомов Кирилл Григорьевич - Страница 47

В числе связанных оказались и Жан-Мишель с принцем. Мбасу и остальных рабов, не тронули, позволив идти свободно.

Деревня уже заполнилась людьми — здесь были женщины и дети, что прятались до поры в чаще. Пленников усадили в центр почти круглой площадки, утоптанной десятками босых ног. Их окружили чернокожие дикари, потрясавшие копьями. С наконечников стекала густеющая кровь, но на телах цвета разогретого шоколада она была почти незаметна.

Лица аборигенов не предвещали ничего хорошего — яростный оскал зубов, свирепо сверкающие белки глаз, угрожающие жесты; все это заставило пленников покрыться испариной.

— Дьяволы... — прошептал сквозь зубы чудом выживший дон Элиаш. Его перебитая дубинкой левая рука болталась, как плеть, а лицо украшал новый шрам, еще опасней прежнего. — И как же глупо мы попались... Что думаешь, Бартоломео, они нас сразу убьют или сперва решат поразвлечься?

Бартоломео был в не лучшем положении, чем его командир. С трудом ворочая разбитой челюстью, он ответил:

— Я мало знаком с их обычаями, но на смиренных овечек они не походят.

Вставшие в круг дикари нетерпеливо топтались на месте. Они явно кого-то ждали. И действительно, через несколько минут в круг вступил согбенный старик. На его лице красной охрой были нанесены извилистые полосы. А курчавые волосы украшала высокая пушистая шапка из пятнистого меха.

Воины подняли копья в приветствии и прокричали нечто весьма воинственное.

Старик, опираясь на кряжистую клюку, обошел вокруг пленников, бормоча на ходу что-то непонятное и еле слышное. Он остановился против дона Элиаша. Лицо старика исказилось в злобной гримасе и из глубины груди послышался глухой полустон. Старик взмахнул клюкой и ударил связанного португальца по плечу. Дон Элиаш попытался вскочить, но его тут же сбили с ног и усадили обратно.

Старик закончил осмотр, повернулся к своим воинам и стал говорить. Этот язык не был знаком Генриху, но сидевший у его ног верный Мбаса стал шепотом переводить:

— Этот вождь говорить, что мы прийти к ним с войной. Мы хотеть взять их в плен и увезти далеко-далеко, а там продавать.

Негритенок вдруг смолк. Генрих увидел, что его лицо изменилось, стало неузнаваемым. Такого ужаса в круглых глазах негритенка принц не видел за все время их знакомства.

— Что, что он сказал? — нагнулся к нему Генрих. — Ну говори же...

— Они всех убивать... — одними губами отвечал Мбаса. — Не просто убивать, а...

— Ну же! Не молчи!

К пленникам подскочил один из воинов и ударил первого попавшегося по голове древком копья, указывая, что им лучше помолчать, когда говорит вождь. Невинно попавший под удар Жан-Мишель вскрикнул, но сжал зубы. Иначе могло быть и хуже.

Вождь распалял себя все больше и больше. Его голос перешел в яростный визг. Он взмахивал своей палкой, тыча ею в сторону пленных и призывая на их головы всяческие беды.

Воины громко кричали в ответ, женщины бесновались, издавая гортанные вопли, заглушающие разум. В деревне наступила такая вакханалия, что пленники стали готовиться к неминуемой смерти.

Глава сорок шестая

Сумерки упали на джунгли так быстро, словно кто-то набросил большое темное одеяло. На площадке разложили большой костер и пламя взвилось в чернеющее небо. Сухие дрова затрещали, искры и дым сизым блестящим столбом поднялись к кронам деревьев.

А вождь все говорил и говорил, бормоча без остановки. Его слова уже повторялись, переходя в заунывную монотонную песню. Под ее мелодию воины стали притоптывать, приплясывать и вот они пустились в дикий безудержный хоровод. Вокруг сидящих на корточках пленников завертелось большое черное колесо. От жестов и воплей так и сквозило первобытной неуемной энергией.

В самый разгар этого шабаша на сцене появился еще один весьма колоритный персонаж. И танец мгновенно прекратился, воины замерли, кто где стоял. Вождь обернулся, призывно взмахнул рукой. К нему медленно и плавно приближался человек высокого роста, очень худой. Одеждой ему служила большая львиная шкура с завернутыми на груди когтистыми лапами. А на шее висело ожерелье из маленьких, величиной в кулак, белых человеческих черепов.

— Это шаман... — коротко объяснил негритенок, щекотнув горячим дыханием ухо принца.

В полнейшей тишине шаман задал какой-то вопрос. Вождь недовольно скривил губы, но ответил. Между ними завязался напряженный диалог, смысл которого негритенок пересказывал вкратце ничего не понимавшим пленникам:

— Шаман злится, что его не позвали. Он тоже хотеть видеть злых людей, что пойманы храбрыми воинами. А вождь говорить, что это его добыча. Теперь они договориться — делят пленников.

Видимо, шаман с вождем племени пришли к соглашению — вождь отступил и позволил шаману выбрать несколько человек. Шаман двинулся вокруг ожидавших своей участи пленников.

Приостановился подле Жан-Мишеля, внимательно взглянул на мальчика, покачал головой и шагнул дальше. Но, сделав несколько шагов, он возвратился. Склонившись над мальчиком, шаман долго всматривался в его глаза, не отводя взгляд. Какие мысли бродили в его лысом, гладко выбритом черепе, никто еще не понимал.

Генрих подался вперед, приготовившись защищать друга, хоть и со связанными руками. Но шаман уже отошел в сторону и принялся разглядывать остальных.

Затем, указывая пальцем на приглянувшегося пленника, он стал давать указания воинам. По его приказу те хватали выбранных и волокли в сторону. Таким образом вскоре пленных разделили на две неравные части. В одной — пятеро, в другой — трое.

На лице шамана появилась довольная ухмылка, он получил свою долю.

Вождь потерял к нему интерес, подошел к оставшимся пленникам. Отдал воинам приказ и всю пятерку куда-то повели. Дон Элиаш вопил во все горло, возмущаясь подобным обращением, но его мнение уже никого не интересовало.

В тройке, выбранной шаманом, оказались два мальчика — Генрих и Жан-Мишель, а также счастливо уцелевший в бойне Витторио Брюльи. И, конечно же, друзей не оставил негритенок Мбаса. Его шаман не считал своей собственностью. Вообще, всем захваченным рабам в этом племени была дарована свобода. Они не стали разбегаться, а по прежнему настороженно сидели в стороне и ждали, чем все закончится.

— Куда их потащили? — спросил Брюльи у негритенка. — Собираются прикончить?

— Да. Нет. Я не знаю, как это сказать, — бормотнул неуверенно Мбаса. — Если они выживут утром, то будет жить.

— Вот это да! И что же такое будет утром?

— Их привязать на слоновьей тропе.

— Как? Зачем?! — вскрикнул удивленно Генрих.

— Здесь такой обычай. Утром слоны идти пить воду, если они растоптать человек на тропе, значит он с черным сердце. Так ему и надо. А если он жить, то его отпустят.

Генрих зашептал молитву. Он не мог осенить себя крестом, но мысленно пожелал дону Элиашу выжить. Хоть и враг, но все же христианская душа...

— Замечательный обычай... — склонил голову Брюльи. — Тогда Элиашу ничего не светит... И что, так с каждым будет?

— Да. Их пятеро, привяжут на большом расстоянии один от второй, чтобы слоны не слишком испугаться. Так этот племя проверяют, кто враг, а кто друг.

— Дикие нравы... Но меня больше занимает, что будет с нами.

— Это я не знать, — грустно отвечал Мбаса.

Шаман прислушивался к их разговору, но не вмешивался. Черепа на его груди при каждом вздохе шевелились, словно живые. От этого и вовсе становилось не по себе... Хорошо, что он не задержался надолго, а ушел в свой дом, так ни слова и не промолвив.

Тем временем воины разошлись, надо было захоронить убитых и помочь раненым. Вождь с чувством исполненного долга удалился в свою хижину. А всех пленных остались охранять пятеро воинов. Опершись на копья, они встали словно вырезанные из черного дерева статуи, почти неподвижно. Для удобства они стояли на одной ноге, поджимая другую, и время от времени меняя их.