Неотразимая (Богатая и сильная, Новый Пигмалион) - Кауи Вера - Страница 76

— Что тебя привело? — спросил он.

Элизабет проснулась бодрой и отдохнувшей. Она с удовольствием потянулась, но тут в ее памяти, заслонив собой все остальное, всплыли события прошлой ночи.

Она уселась на кровати, чувствуя внезапно нахлынувшую дурноту. Кольцо… портрет… злорадный голос Дана Годфри. Все это промчалось у нее в голове, словно прокрученная слишком быстро пленка: мелькали кадры, звучали писклявые голоса, пока не слились в один пронзительный визг.

«Что же мне делать? — подумала она, глядя на свои дрожащие руки. — Думай… думай….» — приказала она себе, кусая пальцы, сжимая и разжимая ладони, не в силах сосредоточиться.

Испуганная и растерянная, она сидела на кровати, когда дверь отворилась и вошел Дэв Локлин.

— Доброе утро, — сказал он. — Как ты?

Он ласково улыбался, голубые глаза смотрели с участием.

— Значит, это правда, — глухо сказала Элизабет. — То, что случилось прошлой ночью…

— Да.

— Какой кошмар, — она спрятала лицо в ладони.

— Не бойся, — сказал он, садясь рядом с ней и обнимая ее. — Я с тобой.

Она дрожала, хотя ее тело было теплым со сна. Лед начал таять…

Они сидели и молчали. Элизабет, вне всякого сомнения, была в состоянии шока: не знала, что сказать, просто не могла говорить. Когда Лоретта вошла с подносом кофе, то прежде, чем поставить его на стол, она бросила на них из-под опущенных ресниц удивленный взгляд.

Дэв налил черный горячий кофе в чашку и положил туда побольше сахару.

— Пей.

Она послушно проглотила то, что он ей дал, хотя никогда не клала себе в кофе сахар. Потом опять легла, устремив глаза в потолок. Но это были уже не мертвые стекляшки, как прошлой ночью, ее глаза, хотя и неподвижные, сделались живыми. В них, словно в зеркале, отражались все ее чувства. «Да, — радостно подумал он, — лед начал таять…»

Нужно было поднять ее с постели.

— Как насчет душа? — спросил он.

— Что? Ах, да…

Поднявшись с кровати, она прошла в ванную, даже не заметив своей наготы. Она долго не появлялась, и, заглянув туда, Дэв увидел, что она неподвижно стоит под душем, глядя прямо перед собой. Ее волосы прилипли к голове, руки были опущены. Сняв с крючка большое махровое полотенце, он выключил душ и отвел ее назад в спальню. Там он насухо вытер ее. Она послушно позволила обернуть себя полотенцем и тихо ждала, пока он принесет полотенце поменьше, чтобы вытереть ей голову. Потом он подвел ее к трельяжу, усадил на стул и взял в руки щетку для волос.

— В детстве я часто расчесывал волосы своей матери, — сказал он, улыбаясь ей в зеркало.

Начав с висков, он провел щеткой назад и вниз по мокрым густым волосам. Осторожно приподнял и расчесал концы, чтобы не причинить ей боли. Затем снова провел щеткой от висков к основанию затылка. Следуя за щеткой, она откинулась назад, и ее лицо в зеркале сделалось безмятежным и сонным, глаза закрылись.

— Приятно? — спросил он.

Ответа не последовало, но ее голова еще сильней откинулась назад.

— Не останавливайся, — произнесла она, но так, что Дэв, похолодев, остановился. — Ты ведь знаешь, как я люблю, когда ты мне расчесываешь волосы, мамочка… — голос был тонкий и пронзительный — детский голос, совсем не похожий на ее обычное контральто. — Пожалуйста, попричесывай меня еще немножко.

Дэв подчинился, сдерживая дрожь в руках.

— Как хорошо… Я люблю, когда ты меня причесываешь.

Ее глаза были закрыты, на губах играла легкая улыбка.

— Сто раз, мамочка. Ты считаешь?

Не решаясь ответить, Дэв продолжал работать щеткой, пока не заныла рука. Когда он остановился, Элизабет глубоко вздохнула.

— Спасибо, мамочка. Мне было так приятно.

Повернув голову, она подставила лицо для поцелуя.

Он осторожно коснулся ее губ. И тогда она, обвив его шею руками, прижалась к нему всем телом.

— Я люблю тебя, мамочка.

И снова Дэв промолчал, боясь, что его голос разрушит чары.

— А теперь скажи, что ты меня любишь, — потребовал детский голос.

— Я люблю тебя, — тихо произнес Дэв.

Глаза Элизабет вдруг широко распахнулись. Несколько мгновений она в ужасе глядела на него, затем сжалась и, оттолкнув его обеими руками, обмякла.

Глаза у нее закатились, так что стали видны одни белки. Он поднял ее на руки и опустил на кровать. Лицо ее сделалось мертвенно-бледным, тело — застывшим. Он приложил к ее сердцу руку: оно бешено колотилось.

Когда Элизабет открыла глаза, в них стоял туман, как в тот вечер на пляже, и, как тогда, они становились все яснее, заметили его, опознали, и она резко спросила:

— Что ты здесь делаешь?

Заметив, что она лежит в постели, едва прикрытая полотенцем, Элизабет вспыхнула, отодвинулась в сторону и туже завернулась в полотенце.

— Что со мной было?

Он рассказал. Краска отлила от ее щек.

— Но я ненавижу, когда касаются моих волос.

— Теперь, — уточнил Дэв.

— А что… — она облизала сухие губы. — Что я делала?

— Ты просто таяла от удовольствия… Совершенно расслабилась. С некоторыми людьми это бывает.

Она зажмурилась.

— О Боже, — вырвалось у нее.

— Прошлой ночью ты пережила страшное потрясение, похоже, это его отголоски, — продолжал он осторожно. — То, что тебе неприятно, когда дотрагиваются до твоих волос, скорей всего форма защиты от тягостных воспоминаний.

Она повернулась к нему спиной.

— С меня довольно доморощенной психиатрии, — процедила она сквозь зубы.

— Ты права, — согласился Дав, — теперь мы возьмемся за дело как следует.

— Что это значит «как следует»?

Он встал, подошел к ней, она отпрянула назад.

— Это значит, что мы должны добраться до остальных твоих воспоминаний. Они здесь, у тебя в голове.

Ты только что это доказала.

Она сжала голову обеими руками, словно хотела выдавить воспоминания, как зубную пасту.

— Если мы хотим знать правду, — настаивал Дэв, — то ничего другого не остается. — Он помолчал. — Помнишь вчерашний вечер?

— Конечно, помню!

— Тогда подумай о том, что все это значит…

— Я знаю, что это значит… — ее голос звучал испуганно.

— Это значит, — осторожно продолжал он, — что ты оказалась такой, как я сказал…

— Нет, — простонала она, не отнимая рук от головы. — Нет…

— Да, — безо всякой жалости продолжал он. — Ты не то, что о себе думаешь. Твоя мать не умерла. Это Хелен Темпест.

— Нет! — пронзительно вскрикнула она.

Увидев, что она покачнулась, он одним прыжком оказался возле нее.

— Перестань сопротивляться, — уговаривал он. — Это правда. Прими ее.

Элизабет дрожала, зубы ее стучали. Дэв крепко обнял ее, распахнув пиджак, чтобы она могла почувствовать тепло его тела. Она крепко прижалась в нему.

— Пойми, — повторил он, — Хелен Темпест — твоя мать, потеряв которую ты вообразила, что она бросила тебя. — Он почувствовал, как она напряглась. — Да, именно так. Твой детский мозг не умел объяснить это по-другому. Вчера она была здесь, а сегодня исчезла, бросила тебя.

— Моя мать умерла!

— Нет. Наверное, тебе сказали, что она умерла, чтобы ты больше о ней не спрашивала… Мне кажется, — осторожно заметил он, — что корни твоего страха перед кладбищами кроются здесь… что, быть может, тебя отвели на кладбище…

— Нет… нет… — В ее голосе звучала боль.

— И показали могилу…

— Не правда! — выкрикнула она и, несколько раз ударив его кулаками, зарыдала.

Обняв ее за плечи, он подвел ее к кровати и усадил к себе на колени. Рыдания рвались из самой глубины ее существа, все ее тело сотрясалось. Она плакала долго, пока не выплакала все слезы. Всхлипнув еще несколько раз, она без сил опустилась на кровать.

— Ну вот и хорошо, — сказал Дэв ласково.

— Я никогда не плачу… никогда, — произнесла она глухо.

Она громко высморкалась в платок, который дал ей Дэв.

— Крепко сжатые губы сильнее трескаются, — заметил он с улыбкой.

— Похоже, я вся растрескалась.

— Это бывает, когда статуи падают с пьедестала.