Пять рассказов о Гэллегере - Каттнер Генри - Страница 30

— «Л»? Что у нас на «Л»?

— Лакрима Кристи. Или либфраумилх.

— О боже!

Некоторое облегчение доставило возвращение к мартини, но после ореховой у Гэллегера закружилась голова. На «Р» он предложил рислинг, но Кафф не хотел о нем и слышать.

— Тогда рисовую водку.

— Хорошо. Рисовую… эй! Ого, да ведь мы пропустили «Н»! Придется возвращаться к «А»!

С большим трудом Гэллегер уговорил его не делать этого; Каффа явно очаровало экзотическое название: нг га по. Затем они продолжили путешествие по алфавиту: сакэ, текила, «уникум», флип, хеннесси.

— «Ч»?

Сквозь пары алкоголя они посмотрели друг на друга. Гэллегер пожал плечами и огляделся. «Интересно, как мы попали в этот роскошный клубный кабинет? Одно ясно, это не „Аплифт“.

— «Ч», — настаивал Кафф. — Ну же, не подведи, старина!

— Пшени-Ч-ная, — осенило Гэллегера.

— Здорово! Осталось совсем немного. «Ш» — шартрез… а что там после «Ш»?

— Толстячок. Помните?

— А, Толстячок Смит, — сказал Кафф, заливаясь неудержимым смехом. По крайней мере, это прозвучало как «Смит». — Толстячок. Это ему здорово подходит.

— А как его зовут? — настаивал Гэллегер.

— Кого?

— Толстячка.

— Никогда о таком не слышал, — сказал Кафф и захохотал. Подошел посыльный и коснулся плеча советника.

— К вам пришли.

— Хорошо. Сейчас вернусь, старина. Все знают, где меня можно найти… в основном здесь. Никуда не уходи. Осталось еще «Ш» и… и все, что после нее.

Он исчез из виду. Гэллегер оставил нетронутый стакан, поднялся и пошатываясь направился к холлу. На глаза ему попался стоявший видеофон. Под влиянием внезапного импульса он вошел в кабину и набрал номер лаборатории.

— Снова накачался, — сказал Нарцисс, едва его лицо появилось на экране.

— Святая истина, — согласился Гэллегер. — Я надрался, как… ик!.. как свинья. Но у меня кое-что есть.

— Лучше позаботиться о личной охране, — сказал робот. — Едва ты ушел, сюда вломились какие-то бандиты. Тебя искали.

— Кто меня искал? Повтори?

— Трое бандюг, — терпеливо повторил Нарцисс. — Главный был худой и высокий, пиджак в клетку, желтые волосы и золотой зуб спереди. Остальные…

— Мне не нужно описание, — рявкнул Гэллегер. — Скажи просто, что случилось.

— Я уже все сказал. Они хотели тебя похитить. Потом решили украсть машину, но я их выставил; для робота я довольно силен.

— С машиной ничего не случилось?

— А со мной? — обиделся Нарцисс. — Я куда важнее какой-то там игрушки. Тебя не волнуют мои раны?

— Нет, — ответил Гэллегер. — А они у тебя есть?

— Конечно, нет. Но ты мог бы и поинтересоваться…

— С машиной все в порядке?!!

— Я не подпустил их к ней, — сказал робот. — Чтоб тебе лопнуть!

— Я еще позвоню, — сказал Гэллегер. — Сейчас мне нужен черный кофе.

Он выбрался из кабины. К нему направлялся Макс Кафф. За советником шли трое мужчин.

Один из них остановился на полпути и удивленно разинул рот.

— Это тот самый тип, шеф. Гэллегер. Это с ним вы пили?

Гэллегер попытался сфокусировать глаза, и изображение стало четче. Перед ним стоял высокий худой мужчина в клетчатом пиджаке, с желтыми волосами и золотым зубом.

— Стукните его, — приказал Кафф. — Быстрее, пока он не закричал, и пока вокруг никого нет. Гэллегер, значит? Ну, хитрюга!

Гэллегер еще заметил, как что-то летит в сторону его головы, и хотел спрятаться в кабину видеофона, как улитка в раковину. Ничего не вышло, а потом перед глазами вспыхнул ослепительный свет.

«Главная проблема с общественной культурой, — сонно думал Гэллегер, — заключается в том, что она одновременно испытывает рост и окостенение внешней оболочки. Цивилизацию можно сравнить с цветочной клумбой — каждое отдельное растение является составной частью культуры. Рост растений — это прогресс. Технология, этот цветок с утраченными иллюзиями, получила некогда солидную инъекцию питательной смеси в виде войн, заставивших ее развиваться по необходимости. Но ни одна цивилизация не может считаться удовлетворительной, если сумма ее частей не равна целому.

Цветок этот глушил другое растение, которое развило в себе способности к паразитированию и перестало пользоваться корнями, обвиваясь вокруг цветка, карабкаясь по его стеблю и листьям. Такими удушающими лианами были религия, политика, экономика, культура — устаревшие формы, которые изменялись слишком медленно, обгоняемые пламенной кометой точных наук, пылающей на необъятном небе новой эры. Когда-то давно писатели считали, что в будущем — в их будущем — социологическая модель будет иной. В эру космических кораблей исчезнут такие нелогичные поступки, как биржевые спекуляции, грязная политика или гангстеризм. Однако этим теоретикам не хватило прозорливости, и эру космических кораблей они отнесли к слишком далекому будущему.

А ведь Ли сел на Луну еще до того, как вышли из употребления автомобили с карбюраторами [10]. Великие войны первой половины двадцатого века придали технике огромное ускорение, которое не исчерпалось и доныне. К сожалению, обычных людей больше интересовали продолжительность рабочего дня и инфляция. Единственный период единодушия пришелся на время великих проектов, вроде Программы Миссисипи и тому подобного. Наконец, это было время хаоса, реорганизации, стремительной замены старых понятий новыми и метаниями от одной крайности к другой. Профессия адвоката, например, стала настолько сложной, что группам экспертов приходилось использовать счетчики Педерсена и электронные мозги Меканистра для того, чтобы делать свои натянутые выводы, тут же воспаряющие в неизведанные пространства символической логики. Убийцу могли оправдать, если он не признавал себя виновным. А даже если признавал, имелись способы опровержения солидных юридических доказательств. Прецеденты утратили свое значение. В этом безумном лабиринте власти обращались к незыблемым историческим фактам, которые зачастую оборачивались против них самих.

Так шло год за годом. Попозже социология догонит развитие техники, но пока до этого далеко. Экономический азарт достиг небывалого в истории уровня. Требовался гений, чтобы разобраться во всеобщей неразберихе. Мутации, вызванные извечной склонностью природы к шуткам, дали наконец таких гениев, но пройдет еще много времени, прежде чем будет найдено удовлетворительное решение. Понятно, что выживет тот, кто имеет большую способность к адаптации, запас всесторонних практических и непрактических знаний, а также опыт во всем. То есть в предметах растительного, животного и минерального происхождения…»

Гэллегер открыл глаза. Видно было немного. Главным образом потому, что его швырнули на стол лицом вниз, он это сразу же определил. Собравшись с силами, он сел. Он не был связан и находился на слабо освещенном чердаке, похожем на склад и переполненном всевозможной рухлядью. С потолка слабо светила лампа. Была здесь и дверь, но перед ней стоял тип с золотым зубом. По другую сторону стола сидел Макс Кафф, он старательно наливал виски в стакан.

— Я тоже хочу, — слабым голосом сообщил Гэллегер.

Кафф взглянул на него.

— А, проснулся. Извини, Блэзер стукнул тебя слишком сильно.

— Да, ничего. Я бы и так потерял сознание. Эта алфавитная выпивка — страшная штука.

— Хоп! — сказал Кафф, придвигая стакан Гэллегеру и наливая себе другой. — Хитро было придумано — держаться меня, то есть единственного места, где парням не пришло бы в голову тебя искать.

— Это у меня врожденное, — скромно заметил Гэллегер. Виски его оживило, но в голове еще не совсем прояснилось.

— Эти ваши… гмм… сообщники пытались меня похитить, верно?

— Угу. Но тебя не было дома. Этот твой робот…

— Он просто чудо.

— Слушай, Блэзер сказал мне о машине, которую ты сделал. Я бы не хотел, чтобы Смит наложил на нее лапу.

Толстячок Смит. Гмм. Мозаика вновь разлетелась. Гэллегер вздохнул. Если он сыграет втемную…