Maledictum Scavri Valentini - Скавр Валентин - Страница 4

Урхитофель уже обагрил свой меч святой кровью и выпростал его вновь.

В базиликах гады свили свои гнезда и восполняют запас яда, черпая его из клоак. Народы припадают к болотной жиже и ненасытно пьют из своих ран черные воды Стикса. Их жажда неутолима, в их сосудах дурная, малярийная кровь.

Они терзают себя напрасными надеждами, что вслед за ночью вновь придет день. Они не знают — ночь может быть слишком долгой, чтобы дожить до рассвета.

Они не увидят воспетый ими конец ночи.

Их стоны и вопли услаждают наш слух своей страстью.

Им ничего не изменить.

Да не сорвутся с их губ слова молитв.

LIBER SECUNDUS

XII

Небеса говорят — человек, подразумевают — серв. Бог создал Адама из глины и наделил его душой раба.

«Грязь, замешанная на крови» — «се человек».

«Душонка, обремененная трупом» — венец божьего творения.

Позорное клеймо выжжено на челе человека и метит все его рабское племя. Клеймо бесчестия — невыводимое пятно чумы. Человеческое бытие — самая изощренная из всех форм рабства, она подразумевает беспредельную зависимость от бога.

При видимой свободе — позолоченные цепи, тянущиеся от тугого ошейника к кольцу, вжатому в незыблемый массив божеского властолюбия.

При попустимой свободе выбора — невозможность альтернативы: райское наслаждение предпочтительней мук Ада.

Метаморфозы перерождения путем воплощения в лик ангельский; при этом небесные чины и иерархии заведомо закрыты для человека.

Божественная милость выражается во всем одним способом — заменой кровопролития пыткой удушения.

Обещания… Обещания… Кнут.

Обещанные неограниченные возможности лежат там, за чертой смерти, где никто уже не способен вырвать человека из цепких лап бога, кроме… Дьявола во гневе, обрушивающегося сверху, пронзающего небесные сферы и истекающего вниз.

Сын божий, терпящий от Дьявола поражение за поражением и распятый Им на кресте, дарит человечеству надежду и новые обещания и говорит о том, что грядет светлое царство, в котором рабы обретут заслуженный покой, а Дьявол будет сокрушен.

Идеология несбыточных надежд питает человека в его последней схватке за обесцененный рай. Иллюзорность обещанного не травмирует его больную душу, а крушение обескровленных реалий укрепляет рычаги автократии и почти кровные узы, связывающие раба со своим господином. Раб вечного бога награжден бессмертным нутром и роковой безысходностью тенет их сходства.

Месиву из грязи и крови с болотистой душой предначертано являть облик смирения в углах бездонных зеркал Вселенной, и в невыразимых муках рождать отражение бога, отделяющее самодостаточность оного от жалкой бренности человека.

Человек никогда не сможет полюбить бога, это место чувственной доминанты безраздельно принадлежит любви человека к себе, спроецированной в бога.

Человек как подобие лишь вносит изъяны в облик оригинала.

К «чести» творца, тот также не остается в долгу, замышленное им сходство обрекает человека носить в своих чреслах проклятие вырождения. Межи ответственности за деяния бога рассекают полость человеческой души на множество оплавленных частей, рвущих друг друга, как псы.

Они — олицетворение неупокоенности, гибкие символы несоответствий. Искупительная жертва агнца, как явление человеку воплощенной надежды, фантомом ускользнула из человеческих рук, оставив на них ожог обреченности.

И весь пантеон ошибок господина питает в рабе уродливое восприятие истинности собственного существования, ущербность от осознания собственного несовершенства и взращивает губительные злаки эстетики безобразного. Болезненное видение рая и Ада коверкает, извращает и отрицает два истинных начала, рождая химеры, подобные непостоянной человеческой натуре, делая его более несвободным, чем он есть, и затрудняя желаемое им воссоединение с небесами.

Такова цена бремени рабских обязанностей, такова плата за обещанный покой.

Пресмыкающийся под пятой божественной воли, запаянный в оковы судьбы человек не способен вырваться из теснин божеских дланей. Он волен роптать, способен поднимать хулу на бога и погружаться в пучину страстей и пороков. Но он знает, как безбожно наказуема рукою бога попытка разорвать стальные звенья.

Он предоставлен Вечности и искусам бесплотных слуг Змеи…

В тени идола могущества бога, столпа истины, коленопреклоненный, погруженный в поиск смысла собственного бытия и обремененный им раб. Он намертво прибит к позорному столбу и слит с ним воедино. Он здесь же ест, и здесь же испражняется. Он здесь готовится узреть обещанный ему грядущий свет.

XIII

Самоутверждение человека через пренебрежение волей господней ступает путями жестокостей. Культивируемое человеком человеческое зло возводится им в ранг добродетели, в угоду низменным его инстинктам.

Человек угрюмо уничтожает себя и себе подобных в безрассудной попытке вырваться из шагреневой кожи, в которую он облачен собственным создателем. Самоутверждаясь таким образом, он обречен раз за разом повторять бесчисленные вариации на темы библейских сюжетов, дешевые сценки из картонного moralite.

Проминаясь под монолитом эсхатологических идей, продиктованных его «alter ego», человек избирает унизительные способы для утверждения на собственной Голгофе. Образом гения от погибели он устрашается, в тени пламени очищения он униженно восторгается развитием в себе апокалиптического эмбриона, ставящего его на одну доску с теми идолами растревоженных небес, что роятся вокруг Вселенских помоек прирученными ангелами. Уничижительное угождение стало его религией, оправданием его никчемности и возведением в ранг божества аморфности его духа.

Ему не претит получать подачки из рук, щедрых на побои, его уста черны от господских сапог, а колени стерты до суставов.

Увлекаемый потоком рабских эманаций, он добровольно втискивает себя в клети тюрьмы, выстроенной царем рабов с приданными тому вельможами, сложенной из скрижалей, заветов и проповедей… Но только для того, чтоб через них переступить, и совершив тем акт непослушания, иметь возможность положить новое начало попыткам мелочного самоутверждения, перед тем, как вымолить себе прощение в неумолимой тени от вспарывающей воздух хозяйской плети, на краткий миг, упиваясь привкусом гнили от наложенного на плод божьего veto.

Будучи рабом, он по-прежнему изыскивает многочисленные способы быть рабом ленным. Будучи зверем, он является зверем подлым и нечистоплотным. Инстинкты, и усмиренные, и непокорные, сквозят в каждом штрихе его животного окраса.

Приобретенные им грехи и пороки, терзают его печень, заглатывают его совесть и делают его язык искусным в сплетении паутин лести.

Но ни одно из доступных ему средств не приносит ему желаемого, искомого, вожделенного.

Под монотонный стон богохульных панегириков и мерный свист плетей он избирает крайние средства в привлечении на свою рабскую сторону сил, могущих потворствовать его вожделениям и партнерствовать в его рабских игрищах. Он, много раз умиравший в нищете и горе, распинаемый на крестах из левантийского кедра и корчившийся на еловых кольях, познал сполна жестокие корни самоутверждения.

Они ему не по плечу.

И пока он не превратился в мрамор надгробия, изъеденный временем и ветрами, он предлагает себя. Он ищет союзника, он ищет поддержки со стороны.