Охотники за сказками - Симонов Иван Алексеевич - Страница 62

«Королева» обходит мать-и-мачеху сторонкой. Она не притрагивается и к стеблям одуванчика, хотя даже нам известно, что одуванчик — лекарственный.

— Бабушке нужно, чтобы в цвету или с ягодкой. Поняли? А эти отцвели.

И мы наполняем корзину синюхой в запоздалом цвету, багровой растительной смолкой, которую Нинка называет «драконова кровь», иван-чаем, жгучей ясноткой, таволгой и донником. Обламываем хрупкие ветви цветущей крушины и жалеем, что захватили с собою только одну корзину. Мы могли бы набрать и две и три такие.

— Давайте я понесу, — берет Костя наполненную цветами и травами корзину.

Нина довольна.

— Не возражаем. Там нам будет свободнее.

Она снова направляется на участок, где работают вздымщики. Мы все шагаем за ней неторопливо, любуемся, как ловко орудуют рабочие скобелями и хаками. Простоволосые, кто засучив рукава легкой рубашки по самые плечи, кто в безрукавке, они стараются шире открыть себя солнцу и пахучему лесному ветру. Сами забронзовели близко к цвету сосновой коры.

Вздымщики работают — не хакают. Подрумяненное дерево легко уступает рабочей сноровке и острому резцу.

Веселей усы подкручивай!

По зеркалам не заглядывайся! — звучат голоса. Внизу подспорьем в труде веселая перекличка рабочих идет, а в вершинах деревьев птицы снуют: подсвистывают, подбадривают. Радостно и весело, как на празднике. Так и хочется взять в руки скобель или хак да почувствовать себя не гостем на часок, а пойти со старшими наравне «усы накручивать», пускать по стволам живицу.

Прозрачные капельки набухают, просвечивая желтизной сосны, золотистыми горошинками перекатываются медленно по узким надрезам и капают, капают в воронки, застывая в них белым сахаром.

Черную смолу, черный деготь добывали в старые годы из сосны смолокуры. Пришли в Ярополческий бор новые люди — вздымщики, — дала сосна белую живицу.

Мы не спешим уходить с участка. Привлекла нас и взволновала новая жизнь в старом бору.

Зорянка

Утром шел дождь — тихий, теплый, безветренный. Редкие капельки барабанили в окно и, расплющиваясь, растекались по стеклу. Порой лениво, как гул отдаленного выстрела, по небу катился гром. Из-за тесовой перегородки слышался голос бабушки Васены, которая, переплетая быль с небылью, рассказывала Василию Петровичу о чудесных свойствах багровой смолки, о девясил-траве, что от грудных болезней врачует, о разрыв-траве, которую, если в Иванову ночь косить — коса обламывается. Говорит бабушка Васена песенно, словно убаюкивает лесного инженера.

— Ш-ш-ш, — предостерегающе грозится она пальцем, когда я осторожно вхожу в комнату лесного инженера.

Василий Петрович спит. Зато Павка проснулся и широко раскрытыми глазами смотрит на меня с койки из противоположного угла.

— Пойдемте в мою хибару, будем травы разбирать. Оставим его одного, — поводит бабка рукой в сторону Василия Петровича. — Пусть хорошенько выспится. Сон — лекарство хорошее. А под дождичек сладко спится. Одевайтесь да выходите потихоньку.

Павке тоже одному оставаться нет никакой охоты. И он вместе с нами к бабушке собирается. Ленька помогает ему одеться и идет с ним в паре позади меня и Кости Беленького. Перешептываются между собой.

Здорово Зинцов и Дудочкин сдружились. За всю неделю, что находимся мы на Белояре, ни разу не поссорились. Даже секреты завели.

Пробежались мы под дождичком — и снова под крышу.

До этой минуты знали мы на Белояре всего три жилых дома. Бабушка четвертый показала.

— Вот мое жилище.

Стоит избушка бабки Васены на отскочке от нового поселка. В чаще сосен ее и не видно. Даже тропинка в ту сторону не указывает. Незнакомый человек в десяти шагах от бабушкиного жилья пройдет — не заметит.

Хозяйка и ее хибара очень друг на друга похожи: обе темненькие, маленькие. Бревна домика ветхие, растрескавшиеся. Два маленьких оконца в просветы между сосен глядятся, и вся избушка кажется какой-то необычной, игрушечной. Поставить бы ее, как в сказке, на курьи ножки, и она, наверно, могла бы по желанию поворачиваться к бору задом, а к путникам передом.

При входе дверь со щеколдочкой, и уже в узеньком коридорном проходе сухим травяным теплом пахнет.

Там находит хозяйка другую дверь. Раскрывает ее с тихим шелестом и пропускает к нам серую полоску света.

— Через порожек не запнитесь! — предупреждает она. И мы поднимаем выше ноги.

В домике хотя тесно, зато уютно. Бабушка, заметно, даже соскучилась по этой тесноте: присела на лавку с таким вздохом, будто из дальнего путешествия, наконец, домой вернулась.

— Всю жизнь, — говорит, — вот так прожила. Никак не могу к просторным домам привыкнуть. У меня в хате все на виду, все рядышком. А в большом доме сидишь и думаешь: и рядом комната пустая, и на кухне никого нет, и в прихожей никого нет, и тесноты никакой не чувствуется, и под руками ничего не мешается. А свету в большие окна столько, что вся ты на виду, как девка на смотринах. От неудобства и повернуться не знаешь в какую сторону. Холодно даже становится от такого простора. В своей маленькой потеснее, да потеплее.

Никакой стесненности не замечали мы у бабки Васены и в комнате Василия Петровича, а теперь видим, что среди сухих цветов и трав чувствует она себя куда вольготнее. Серебряные волоски на бородавке будто ярче поблескивают.

Села в простенке между маленькими окнами, словно всегда тут и была, никуда не выходила. Пучки сухих цветов и трав, привязанные на ниточки, с потолка ей на голову свешиваются, шуршат по шерстяному полушалку. По стенам, по полкам тоже цветы и травы. Из них просвечивают желтые, огнистые, голубые, синие лепестки.

Корзину со свежими цветами бабка Васена у своих ног поставила. Разбирает их неторопливо, раскладывает по обе стороны от себя, на лавке.

Серый старый кот, заслышав хозяйку, мягко спрыгнул с печки, пристроился по правую руку старушки на брошенном фартуке. Свернулся, лежит себе спокойно, ни на кого внимания не обращает. Нехотя один глаз приоткроет, подрожит ленивым веком, поглядывая на цветы и травы, на незнакомых пришельцев, и опять жмурится блаженно.

Кому чего, а бабушке смирный старый кот да пахучие травы в маленькой избушке всего дороже.

— Зачем тебе, бабушка, так много трав нужно?

— Трав-то?.. А как же без них? Без трав и иродову сестру — лихоманку не прогонишь. А их сорок сестер, сорок бед несут. От всех надо оборониться. Кто травы разумеет, того все болезни слушаются.

— А то есть лекари, которые в воду глядят, — издалека наводит Костя Беленький разговор на стакан с водой, через который на сто верст кругом видно. В замысле держит: «Есть у бабки такой стакан или шутку разыграл над нами Туманов, когда про это диво говорил?».

А белоярская лекарка, не задумываясь, уверенно отвечает:

— В воду ведуны глядят. Гадать не гадают, а мороку в глаза пускают.

Вот как думает бабушка про гадателей. И нет у нее никакого волшебного стакана с водой, а лечит она цветами и травами. В свое лекарство крепко верит.

— Цветок, — говорит, — от земного сока растет. Ему солнышко свой жар придает. В цветах и травах земляная и огневая сила. Из цветов мудрый человек другого человека создает.

— А как же это, бабушка?

— Как говорю, вот так и есть.

— Почему же нет людей из цветов?

— Были. Зорянка была. Ее старик лесовик создал.

— А где эта Зорянка?

— Рассыпалась. Сама себя беречь позабыла — и рассыпалась.

— Как же это случилось?

— Так и случилось. Расскажу, коль хотите.

И бабка Васена с обычной разговорной речи переходит на сказочный, напевный лад.

— Сколько лет живет старик лесовик, того никто не знает и сосчитать не может. И сам он счет годам потерял. Весной, когда зеленеют цветы и травы, молодеет с ними и старик лесовик. Осенью, когда светлеет вода по озерам, а с деревьев сыплются листья, становится он старым и печальным. Бледнеет и слабеет от осенней грусти, и борода становится реденькой, и всего его насквозь будто воздухом просвечивает.