Охотники за сказками - Симонов Иван Алексеевич - Страница 53

С тем и распрощалась.

Отчетливо представляется вечер этого дня.

Тихие сумерки мягко опустились на поляну. Тоненький светлый месяц золотенькой скобкой из грамматики висит над бором. Приклеить к его рогам бумажную полоску — и получится «р». Значит, рождается новая луна.

Под робким рассеянно-зыбким сиянием трава пошла сизыми переливами. Сучья сосен с опушки сплетают над ней колеблющуюся лунную сетку, и кажется, вся поляна, воздушно-невесомая, тихо раскачивается. Привычно неподвижные предметы беспрерывно шевелятся, изгибаются, причудливо изменяя текучие очертания. Впечатление такое, будто мы очутились в средине огромного гамака, натянутого через всю поляну среди бора, и раскачиваемся в нем туда-сюда, не в состоянии приостановить движения.

Только вода застыла неподвижно, не принимая участия в беспокойной и призрачной световой игре. На гладкой поверхности озера густыми волнистыми завитками свивается, катится рыхлый туман. Неподвижно тугая влага под ним проступает отшлифованным темным мрамором — не качнется, не зарябит, положенная от берега до берега сплошной плитой.

Тишина, лесная говорящая тишина кругом.

Нельзя полюбить лес накрепко большой и постоянной любовью, не научившись любить эту густую могучую тишину. Она идет к тебе, как дальняя и тихая музыка, как монотонное постукивание маятника стенных часов, которого ты не замечаешь и которое, внезапно смолкнув, прервет неожиданно твои раздумья.

В этот вечер мы слушали лесную тишину вместе с дедушкой, расположившись на нашем излюбленном местечке возле кострища.

Боря как уехал на Пегашке в лесной поселок, так и не возвращался, направившись, по-видимому, «на смену», как предупредила его «королева». Нина тоже не появлялась, а может быть, и таилась где-нибудь поблизости, пользуясь излюбленным приемом присутствия в качестве невидимки.

Дедушка хотя и старался делать вид, что ничего особенного не случилось, но мы чувствовали его тревогу.

Проводив Анну Павловну, он тщательно прочистил свою старую двустволку. Достал из чуланчика четыре заржавленные лопаты. Проверил, крепко ли держатся черенки. Дал нам покопать землю, чтобы очистить лопаты от ржавчины. Наточил пилу и топоры и уложил все в порядке, чтобы в любую минуту были под рукой.

Заметно, дедушка ожидал чего-то неприятного и готовился к нему.

Даже в отношении нашего сна он стал не так строг и разрешал посидеть вечером дольше обычного, словно наше присутствие приносило ему хотя бы некоторое успокоение.

Так же тихо, перекидываясь редкими и незначительными словами, сидели мы и в этот вечер.

— Ты шел бы спать, маленький, — нетвердо посоветовал мне дед Савел.

— Не хочется. Я посижу еще немножко, дедушка.

И снова тихо.

Так мы сидим без сказок, без разговоров, прислушиваясь только к немолчной тишине леса.

К полуночи, когда Большая Медведица опрокинула ручку ковша книзу, дедушка отправил нас спать в шалаш, а сам один остался сидеть на своем чурбанчике перед темным кострищем.

Уже сквозь сон я услышал встревоженный голос деда:

— Ребятки, вставайте!.. Одевайтесь, ребятки! Маленький, ты лучше остался бы…

Костя Беленький откинул край плаща над входом — и зажмурился. Яркая струя света ослепила заспанные глаза.

— Смотрите, смотрите! Дедушка, что это?! — оторопев, спрашивал он.

— Пожар, ребятки!.. Лес горит, ребятки!.. — сдавленным голосом шептал дедушка.

— Бежим! — моментально вскакивая, крикнул Ленька.

— Лопаты, лопаты захватите! Землей… окапывайте!.. Засыпайте…

Это не была команда. Но никакая команда не могла бы воодушевить нас сильнее этих с трудом произнесенных слов. В них передал старый лесник и свое отчаяние и надежду на нас. В них звучали просьба и доверие почувствовавшего свою старческую слабость человека, который вверял нам судьбу леса и свою судьбу.

Мы бежали, не рассчитывая и не жалея сил, пока несут ноги. Впереди, со злостью закусив губу и разметывая широкими штанами опавшие шишки и хвою, мчался Ленька Зинцов, за которым не могли угнаться ни долговязый Костя Беленький, ни тем более мы с Павкой.

— Не отставай! — тяжело дыша, торопил меня Павка, помогая перелезать через стволы старого бурелома.

— Быстрее!.. Нагибайся ниже! — в другом месте протаскивал я его за руку под кустами ели.

Огонь впереди, то прорвавшись, взвивался вверх широкими выхлестами, то падал в глубину, освещая и заслепляя нам путь.

Горело над озером, в той самой делянке, где мы недавно собирали сучья. Огромные кучи хвороста занимались одна за другой, и между ними тянулись дымно-огневые полосы. Тлеет, расползается серым пеплом сухая хвоя. Белесые огоньки широкими полосами расходятся по жухлой прошлогодней траве, жарко занимаются под смоляными пеньками, трещат в кустах можжевельника.

С какой стороны подступиться?! Какой огонь гасить?!

Ленька с ходу перепрыгивает через низкие огнистые полосы, торопливо отаптывает вокруг себя дымящуюся траву и хвою и с силой втыкает лопату в землю. Куча хвороста пылает перед ним огромным смоляным факелом, высоко взметая искры и обдавая жаром.

Лопату за лопатой швыряет Ленька рыхлую землю в самую гущу огня, не обращая внимания, как языки пламени подбираются, окружают его со всех сторон.

Мы с Павкой в две лопаты пытаемся погасить вторую кучу хвороста.

Костя Беленький россыпью сеет землю с лопаты по стелющимся красным змейкам.

— Выходите из круга!.. В ширину не пускайте!.. — слышим мы голос далеко отставшего от нас дедушки.

То и дело спотыкаясь и цепляясь за ветви, чтобы не упасть, он спешит на огонь.

— Выходите… На край выходите! — кричит он издали и размахивает рукой с болтающимся на ней разорванным рукавом.

Значение этих слов мы поняли лишь тогда, когда огонь уже замыкал выход из круга, облегая нас, очутившихся в середине пожара, разрастающейся широкой полосой.

Мы бежали из окружения огня, прокладывая впереди себя тропинку земляной россыпью. Избежав опасность, снова наступали на огонь.

— Верх держите!.. Верхом пошел! — подбегая, выкрикнул дедушка.

Высокая смолянистая ель вдруг начала плавиться, обтекая на землю горящим крупным дождем. Вверх по смолистым струям побежали шипучие и стремительные огни.

«Держите верх!» — эти слова заставили забыть на время всякие другие опасения.

Внизу мы можем засыпать огонь землей и песком, копать канавы, преграждая ему путь. Но что делать с пожаром, идущим поверху?

Сбить!.. Не пустить!.. Не дать добраться до вершины!

Смоляная ель — главная опасность. По ее стволу огонь моментально может перекинуться от корней к вершине.

Вместе с подоспевшим дедушкой мы бросаем вверх лопатами землю, сбивая огонь со ствола. Ель шипит и чадит удушливым едким дымом.

От жары свертывается и загорается хвоя на лапчатых, широко раскинутых ветвях.

— Еще!.. Еще! — повторяет дедушка, из последних сил стараясь работать лопатой как можно быстрее. Ему даже некогда сбросить двустволку, которая болтается на ремне за плечами. — Выше!.. Выше!..

И когда, казалось, огонь вот-вот будет сбит, впервые дал знать о своем близком присутствии Пищулин. Из леса выскочил пищулинский рыжий пес. И сразу все лопаты повернулись в его сторону.

Этого короткого времени было достаточно, чтобы ослабевший пожар полыхнул в ветвях с новой силой. Верховой огонь вырывался из наших рук.

— Прячешься, тайком действуешь, подлый!.. Дьявола на пожар выпустил! — Дедушка, наклоняясь, тащил за ремень надетую через голову двустволку.

Он не успел снять ее. Рыжая собака, внезапно зарычав, ощетинившись всей шерстью, яростно метнулась к берегу озера. Мы повернули головы. Что-то черное промелькнуло над стелющимся кустом можжевельника. В следующий момент мы узнали Бурана.

Уперев в землю лапами, он резко оборвал бег. Обращенные в сторону огня глаза его блестели.

Пищулинский пес был выше Бурана. Ярость придавала ему дерзости. Он остервенело налетел на застывшего Бурана, целя в загривок.