Охотники за сказками - Симонов Иван Алексеевич - Страница 46

Проступившие над поляной звезды в небе померкли перед этим разноцветным сиянием, которое колебало, поднимало темноту своим светом, не давая мраку коснуться океана сокровищ. И низкий край ночи вздрагивал, касаясь обжигающих огнями самоцветов. И темнота была не в силах погасить разгоревшееся сияние.

— Не шевелитесь, не притрагивайтесь, — расширяя руки за спину, сдерживает дедушка охвативший нас порыв. — Наглядывайтесь да помните: не многим доводилось видеть Гулливую поляну в такую ночь.

Опираясь на свою суковатую палку, он медленно опускается на подогнутые ветки куста и долго сидит безмолвно, не шевелясь.

Мы смотрели на поляну словно завороженные. То, что довелось нам увидеть и пережить в эту полную неожиданностей мрачную и ослепительно засверкавшую на исходе ночь, никогда Не забудется!

Мы видели, как рассеивались, исчезали, словно под землю уходили, сокровища, как бледнели, расплывались огни, сливаясь с первыми проблесками утренней зари. А когда перед восходом солнца засветилась на востоке звезда зарянка — потускнели и с первыми лучами нового дня совсем исчезли брильянтовые и жемчужные россыпи.

Перед нами лежала обыкновенная, даже неуютная, окруженная со всех сторон непроходимыми топями поляна, и на ней трепетали листьями редкие кустики осин, да в дальнем краю, чуть тронутые первым румянцем, виднелись гроздья костяники.

Мы щупали трухлявые древесные пни, которые еще недавно горели перед нами в темноте чудесными огоньками. Забывая ночные страхи, хлюпали по болотной топи, тоже погасившей на рассвете язычки пламени. И уже ничто не напоминало нам призрачно-красивых факелов леса.

Илино озеро

Осиновые светящиеся в темноте гнилушки, набитые по нашим карманам, — с Гулливой поляны. Очищенная белая тросточка в руках у Леньки Зинцова — с Гулливой поляны. Гроздья синей костяники на сатиновой рубашке Павки Ду-дочкина и над козырьком моей кепки, новая дудочка-жалейка у Бори — все с Гулливой поляны.

Понабрали мы себе разных вещичек и знаков из сказочного уголка Ярополческого бора. Живет в них воспоминание о чудесном ночном походе с таинственными приключениями, а мальчишкам на деревне будет у нас по возвращении вещественное доказательство о существовании удивительной поляны.

Для Надежды Григорьевны приготовил я особый подарок — нарисовал в тетради куст гулливополянской калины.

Не так важно само изображение, как значительно то, где был сделан рисунок. Выводил я веточки и листья с натуры, лежа на животе на Гулливой поляне. Не беда, что гроздья калины не подрумянены, а вместо зеленых листьев намечены лишь черные обводы. Вернемся в деревню — и доделаю я рисунок цветными карандашами.

Гордимся и бережем мы гулливополянские «сокровища». Один дедушка никакими памятками похода не отметил: как уходил от сторожки с суковатой палкой в руках да маленьким топориком за поясом, с тем и возвращается.

Этот день посвятил дед Савел хождению с нами по даль-. ним лесным урочищам.

По-настоящему попробовали мы и земляники, и первые грибы-колосники собирали с увлечением, наполняя ими фуражки и пересыпая затем в Борину рубаху с перевязанными рукавами и воротом.

Толстоногие боровики еще медлят из земли пробиваться, раньше положенного срока на люди показываться. Эти важные, с чувством достоинства своего времени ждут, чтобы в торжественный час солидным начальником перед меньшей хлопотливой братией явиться. А маслята, опята, сыроежки— те всегда торопятся: первыми ворохнули опавшую хвою, выглянули на свет. Ваньки, дуньки, свинухи, чернухи — не в счет. По Заречью они и за гриб не почитаются, а вроде сорняка в огороде. Их ожидает та же участь, что и кичливого, наряднейшего из всех грибов — ядовитого мухомора: сковыриваем и растаптываем ногами, чтобы место даром не занимали, деловым грибам его освободили.

Сыроежки так себе — серединка на половинке: как на безрыбье рак — рыба, так на безгрибье и сыроежка — жаркое. А тоже модницы: красные, зеленые и другие, приятные глазу шляпы во всю ширину развернули, разместились парочками и тройками.

Мало других грибов попадается, тогда и сыроежкам находится место в фуражке. Берем для счета и те, что парами, и те, что в одиночку на отскочке стоят, нарядно вырядившись.

Маслятам почтение особое. Вот неприхотливый, компанейский народ! Где заметил одного — шарь поблизости: обязательно целая ватага сидит.

Хорошо берутся на нож маслята. Острие через корешок не чутко, будто через сливочное масло проходит.

Весело их брать, да грустно драть. Ох, как наскучило нам снимать со шляп «компанейских ребят» масляные околыши! А задумали грибной суп варить — так надо.

Привал устроили мы на луговине возле незнакомого озера. Чудесное озеро! А луговина по берегу и того краше. Поверх густой травы вся она усеяна голубыми цветами колокольчиков, мохнатой желтой дремой, ярко-красными лютиками. Поднимали из травы зарыжелые головы в белых венках вездесущие ромашки.

Трудно было подыскать лучшее место для отдыха. Тут мы и пристроились.

Молча выбрал дедушка круговину для костра. Так же молча и неторопливо вытесал рогульчатые сошки. Ленька с Павкой тем временем сучья собирали и подтаскивали, а Боре с Костей Беленьким, да я к ним на придачу — досталось маслят чистить, модные шляпы сыроежек лепестками снимать.

На противоположном берегу озера, широко раскинув могучие ветви над самой водой, шумел одиноко старый вяз, и густая листва трепетала на ветру, изменяясь в окраске от ярко-зеленой до серебристой.

— Свежить начинает, — не обращаясь ни к кому в отдельности и для всех говорил дедушка. — Видно, новый месяц дождичком обмоет.

У старого лесника были насчет погоды свои, никем не писанные, но верные приметы. И теперь нарождения нового месяца дедушка ожидал как перемены погоды, дождей на смену длительному засушью.

— Пора, давно пора промочить ее, матушку, как следует, — уверенно, будто у него на руках было расписание погоды, говорил лесник, загоняя колышки в сухую твердую землю. И все поторапливал нас. — Попроворнее, попроворнее, соколики, ножичками шаркайте. Пошире полоски со шляп снимайте.

Скоро над озером запылал костер.

В высоком небе проплывали легкие кучевые облака. Свежий ветер, налетая порывами, гнал по озеру мелкую водяную рябь, на поляне пригибал волнами цветы и травы.

Птица иволга вылетела с ближней опушки, с протяжным криком «акружилась над водой. Печаль и тревога слышались в крике птицы.

Пока варились грибы, и рассказал нам дедушка, почему, заслышав ветер, становится такой беспокойный тихая и печальная иволга: залетает вдруг торопливо, заголосит в тревоге.

— В старые годы, — повел он речь, — озера этого и в помине не было. Стояла тогда на поляне одинокая избушка в три окна: на восток, на юг и на запад. Жили в ней в добром ладу и здоровье для брата-охотника — Иван да Герасим — со своей младшей сестрой Илей. Была девушка скромна да красива, умна да дельна — другой такой по всей округе поискать.

Утром, чуть свет, братья поднимутся, студеной водой умоются и в лес на промысел отправляются. Накормит, напоит их девушка, за порог проводит, удачливой охоты пожелает. Постоит, поглядит им вслед, пока братья в лесу не скроются, тогда и за свои дела принимается: в доме приберет, под окнами разметет, шитьем или рукодельем займется.

Крепко любили братья свою младшую сестру, души в ней не чаяли.

А еще больше любил ее молодой кузнец Никита Сирота.

Никто не умел быстрее Никиты сошники точить, никто не умел лучше его надежные мечи ковать, на работе голосисто задушевные песни петь.

Был Никита верным другом и первым гостем в дому у братьев, делил с ними невзгоды и радость. По душе было ему тихий Илин голос слышать, застенчивую улыбку смотреть.

Так жили они, беды не ведая, пока не появился в лесу старый злой колдун. Стал он черным вороном с железным клювом над лесом летать, на беззащитных нападать, мор и болезни в народе сеять.

Приуныли веселые, притихли слабые и робкие. Весь Ярополческий бор запечалился. Помрачнели, суровей стали и братья Илины: все чаще недобрым взглядом посматривают они в тот край, где завел колдун свое логово. Но нет на сердце у них ни страха, ни робости. И Никита мечи кует — песни поет. Только стали песни суровее да тревожнее, а дружба братьев с Никитой Сиротой еще теснее. Крепит и радует ее любовь Илина.