Охотники за сказками - Симонов Иван Алексеевич - Страница 27

Согласиться с Ленькой можно, но хвалить его лучше подождать. В ответ на похвалу обязательно новая «идея» появится, не успеешь отговаривать. А станешь поступаться — совсем в полон возьмет. Хуже того — и слушать перестанет. Зинцов лишь на час-другой послушного ценит, а потом ни дружбы, ни уважения от него не ожидай. Так что лучше сначала держаться, чем в конце на свою податливость плакаться.

— Если по солнышку — чтобы точно по солнышку, — говорю я.

— Конечно! А то как же еще?! Без дороги идти — это не шутка!

Серьезность Леньки меня успокаивает.

«Заблудиться и ему не хочется, — думаю я. — А сделаем, как наметили, тогда все по плану и получится».

Мы аукаем в пути и прислушиваемся, не подаст ли голос дедушка. Слушаем, как пролетают лесом и, медленно растворяясь, утихают вдали протяжные звуки. Только дробный перестук неутомимых дятлов доносится ответом на наш призыв. В любом, даже самом глухом и пустынном, уголке леса он всегда будет сопровождать тебя — этот четкий, бодрящий звук.

Удары между собой чередуются то размеренно редко, то сольются в одну скрипучую трель. Знай бы дятел азбуку Морзе — быть ему чемпионом по скоростной передаче на телеграфе.

Чего не придет на ум, если ноги шагают машинально, а голове и рукам нет настоящей заботы и дела!

Кукушка включается в лесную музыку с дятлом на пару. Пусть уверяют, кто не слушал ее на лесном бездорожье, что кричит кукушка монотонно и тоскливо. Но какая другая птица подаст вам вблизи так доверчиво голос, начнет отмеривать ровно и плавно свои несчетные и немножко печальные «ку-ку»?

Под кукушкину грусть мне представилась наша деревня. Затененный ивами пруд на одном конце, высокий противопожарный чан с нетронутой водой — на другом. Под окнами дома на переулке — моя старая бабушка, Анна Васильевна. Она сидит на завалинке, смотрит в сторону бора. «Как-то там наши бесталанные?»

Проводив непоседу, заскучала бабушка, что никто ее не беспокоит. Нет рядом того непослушного, что проденет замусоленную на конце нитку в иголку.

Издалека на короткую минуту увидел я добрые знакомые морщинки на дорогом лице, и снова расплываются они в солнечных лучах.

Сосновые шишки, прошелестев в вершинах, мягко шлепаются о землю. Реденький пырей окружил отживающий можжевельный куст. Одинокая рябина, забравшись в хвойную чащу неизвестно откуда, кудрявится рядом с обомшелым пеньком.

Из низинки в стороне повеяло грибной сыростью. Слабые запахи лесных цветов и трав растворяются в густом смолистом запахе бора.

Шагается легко, дышится привольно.

Только в лесу достойно оценил я свои башмаки на резиновой подметке. Кожаная скользила бы по песку, резиновая припечатывается и не так идет в глубину — держит на поверхности, облегчая шаг. Но каблуки мешают: подвертываются на корнях и шишках. Для леса обувь без каблука способнее.

В этом отношении Ленька Зинцов снова оказался в выигрыше. Павкины лакированные сапоги надоели. Надел он лыковые лапти, высоко перекрестил бечевками холщовые портянки.

Широкая и гибкая ступня лаптя на корнях не скользит, а шишки в песок вдавливает. Не приходится беспокоиться, что и подошву оторвешь, — лапоть кругом цельный. В нем нога чувствует себя свободно, как дома. Шаг спорый, уверенный.

Впереди — путеводное светило мелькает среди стволов. На смену деревьям в пути открываются перед нами поляны и поруби. На опушках полян хвойный молодняк тянет кверху прозрачно-восковые соцветия — похоже, маленькие свечи тают под солнцем на ветках сосенок.

Травянистые поляны пестрят лютиками, лесной ромашкой. Высоко поднимают головы темно-голубые колокольчики. Желтые цветы одуванчика, не успевшие превратиться в белые шары, пробиваются из травы.

Красива цветистая лесная поляна, да идти по ней несподручно. Полусгнившие пни, прикрытые зеленью сучья подстерегают на каждом шагу. И Ленька, шагая впереди, предупреждает меня:

— Осторожно — коряга.

В густом урочище, где сосна перемешана с елью и от земли веет влагой, встречаем черничник. Перед нами огромная ягодная плантация, какой мог бы позавидовать не один садовод. Низкорослые кустики со светло-зелеными листьями сплошь прикрыли моховую подстилку, на добрый километр с прибавкой осыпали ягодами приютившую их низину. Если собрать сюда сотню, даже целую тысячу деревенских ягодниц, то каждая вернулась бы домой с полной большой корзиной.

Нам жалко топтать черничную россыпь, да ногу помимо нее поставить некуда. И осторожно я шагаю за Ленькой след в след, как по ягодной грядке.

Вот где полакомиться бы всласть первыми ягодами! Ради такого удовольствия мы не пожалели бы ни губ, ни времени, но ягоды зеленые.

На кусты голубики мы и внимания не обращаем. Она еще зеленее. И то ли потому, что мы вспомнили рассказ бабушки Прасковьи Ефремовны, то ли на самом деле дурманящие кусты поблизости, будто пахнет багульником.

Лишь на одной поруби, щедро залитой солнцем, порадовала наш аппетит на ягоду зарумянившаяся земляника. Не подскажи тетерева — и ее не заметили бы.

Земляника — ягода хитрая. Она так ловко прячется под листьями, что высматривать ее нужно, пригибаясь к земле. Тетеревам способнее. В траве они от охотника прячутся и одновременно ягоду ищут. А присноровились как! Укоротил шею — и ягода, вот она, перед самым клювом висит. Вытянул чуть — и земляника уже на языке тает. Любит тетерев землянику. И брови у него красные, земляничные. Поднимает косач черную голову из-за черного пня, ни за что его не заметишь. Только и видны брови-ягодки.

До половины поруби и нас тетерева, словно глупеньких, обманывали. Мы с Ленькой даже и думать не думали, что вокруг нас всего в нескольких шагах разгуливает такое прекрасное жаркое.

Знай я об этом — вовремя приготовил бы переданный мне дубовый лук со стрелами.

Тетерева врасплох нас застали. Задумался я о чем-то. Вдруг среди удивительной тишины с громким хлопаньем крыльев вырвалась из травы, у самых Ленькиных ног, большая черная птица. Рядом с ней вспорхнула другая… третья…

Прежде чем пришли мы в себя от удивления, еще десяток птиц поднялся из травы.

Какой горькой досадой сменился наш первый внезапный испуг, когда тетеревиная стая, спокойно пролетев над нашими головами, мирно расселась по деревьям на опушке поруби!

Растерявшийся в первый миг Ленька теперь решил их перехитрить. Чтобы не тратить времени даром, он предложил устроить на поляне полдник, не сомневаясь, что, пока мы сидим, птицы снова спустятся на землю.

Мой друг не ошибся. Скоро тетерева снова опустились и пропали в траве, в какой-нибудь сотне шагов от нас. Ленька дал им успокоиться, забыть о нашем присутствии и тогда, отложив в сторону сушеного окуня, низко пригибаясь, направился к месту посадки птиц. Каково же было его удивление, когда он прошел и сто, и двести, и триста шагов и не встретил ни одной птицы, хотя они не улетали! Подался вправо — нет ничего. Осторожно двинулся влево— пусто. Тогда, забыв всякую осторожность, Ленька начал кружить по всей поруби. Оставив сумку возле пенька, я тоже к нему присоединился. Мы громко кричали, размахивали хворостинами по траве, стучали о землю, стараясь выпугнуть птиц. Напрасно!

Коварные хитрецы! Тетерева дружно взлетают в тот момент, когда мы уже потеряли надежду их найти. С досадой я швыряю хворостинку вслед стае. Распушенные хвосты даже не дрогнули. Птицы спокойно удаляются и рассаживаются на деревьях.

Ругая меня, что упустил такой замечательный случай, Ленька спешит к месту происшествия и спугивает вторую стаю. Ошалело глядит ей вслед и с силой пускает вдогонку стрелу. Не сдержавшись, швыряет и лук.

— Подними, — указывает мне Ленька.

Охотничий пыл моментально остывает, и мы принимаемся за землянику.

В успокоении приходит рассудительность.

— Тяжело с земли поднимаются, — говорит Ленька, кивая в сторону опушки.

Мне понятно, о чем идет речь.

— Глухарь тяжелее, — отвечаю я. — Его под кустом руками можно сцапать.

Леньке нравится, как чирок летает.