Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Жди меня (стихотворения)

Симонов Константин Михайлович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Жди меня (стихотворения) - Симонов Константин Михайлович - Страница 33

Изменить размер шрифта:

Новогодняя ночь в Токио

Новогодняя ночь,

новогодняя ночь!

Новогодняя – первая после войны.

Как бы дома хотел я ее провести,

чтобы – я,

чтобы – ты,

чтоб – друзья...

Но нельзя!

И ничем не помочь,

и ничьей тут вины:

просто за семь тыщ верст

и еще три версты

этой ночью мне вышло на пост заступать,

есть и пить,

и исправно бокал поднимать,

и вставать,

и садиться,

и снова вставать

на далекой, как Марс, неуютной земле.

«Мистер Симонов» – карточка там на столе,

чтоб средь мистеров прочих

нашел свой прибор,

чтобы с кем посадили —

с тем и вел разговор.

И сидит он, твой снова уехавший муж,

и встает он, твой писем не пишущий друг,

за столом, среди чуждых ему тел и душ,

оглядев эти пьющие души вокруг,

и со скрипом на трудном, чужом языке

краткий спич произносит с бокалом в руке.

Пьют соседи, тот спич разобрав приблизительно.

А за окнами дождик японский, пронзительный,

а за окнами Токио в щебне и камне...

Как твоя бы сейчас пригодилась рука мне —

просто тихо пожать,

просто знать, что вдвоем.

Мол, не то пережили, —

и это переживем...

А вообще говоря – ничего не случилось:

просто думали – вместе, и не получилось!

Я сижу за столом,

не за тем, где мне были бы рады,

а за этим,

где мне

никого ровным счетом не надо:

ни вот этого рыжего, как огонь,

истукана,

что напротив, как конь,

пьет стакан за стаканом,

ни соседа – майора, жующего

с хрустом креветки,

ни того вон, непьющего

парня из ихней разведки,

ни второго соседа,

он, кажется, тоже – оттуда

и следит всю беседу,

чтобы моя не пустела посуда;

даже этого, ласкового,

с нашивкой «Морская пехота»,

что все время вытаскивает

разные детские фото, —

и его мне не надо,

хоть, кажется, он без затей —

и, по первому взгляду,

действительно любит детей.

До того мне тут пусто,

до того – никого,

что в Москве тебе чувства

не понять моего!

А в остальном с моею персоной

тут никаких не стрясется страстей.

Новый год. В клубе местного гарнизона

пьют здоровье русских гостей;

у нас в порядке и «пассы» и визы,

и Берлин еще слишком недавно взят,

и полковник,

прикрыв улыбкою вызов,

как солдат,

пьет за нас —

за бывших солдат!

Это завтра они нам палки в колеса

будут совать изо всех обочин!

Это завтра они устроят допросы

говорившим со мной японским рабочим,

это завтра они, чтоб не ехал на шахту,

не продадут мне билета на поезд.

Это завтра шпиков трехсменную вахту

к нам приставят,

«за нашу жизнь

беспокоясь»!

Насуют провожатых, как в горло кости,

чтоб ни с кем не встречались, – дадут нам бой!

Все это – завтра!

А пока – мы гости:

– Хелс ту ю!

– Рашен солджерс!

– Рашен фрэндс!

– Рашен бойс![2]

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Новогодняя ночь,

новогодняя ночь!

Не была ль ты поверкою после войны,

как мы в силах по дому тоску превозмочь

и как правилам боя остались верны

на пороге «холодной войны»?

Нам мечталась та ночь

вся в огнях,

в чудесах,

вся одетая в русской зимы красоту,

а досталось ту ночь

простоять на часах,

под чужими дождями,

на дальнем посту!

Ни чудес, ни огней,

ничего —

разводящим видней,

где поставить кого.

1954

Немец

В Берлине, на холодной сцене,

Пел немец, раненый в Испании,

По обвинению в измене

Казненный за глаза заранее,

Пять раз друзьями похороненный,

Пять раз гестапо провороненный,

То гримированный, то в тюрьмах ломанный,

То вновь иголкой в стог оброненный.

Воскресший, бледный, как видение,

Стоял он, шрамом изуродованный,

Как документ Сопротивления,

Вдруг в этом зале обнародованный.

Он пел в разрушенном Берлине

Все, что когда-то пел в Испании,

Все, что внутри, как в карантине,

Сидело в нем семь лет молчания.

Менялись оболочки тела,

Походки, паспорта и платья.

Но, молча душу сжав в объятья,

В нем песня еле слышно пела,

Она охрипла и болела,

Она в жару на досках билась,

Она в застенках огрубела

И в одиночках простудилась.

Она явилась в этом зале,

Где так давно ее не пели.

Одни, узнав ее, рыдали,

Другие глаз поднять не смели.

Над тем, кто предал ее на муки,

Она в молчанье постояла

И тихо положила руки

На плечи тех, кого узнала.

Все видели, она одета

Из-под Мадрида, прямо с фронта:

В плащ и кожанку с пистолетом

И тельманку с значком Рот Фронта.

А тот, кто пел ее, казалось,

Не пел ее, а шел в сраженье,

И пересохших губ движенье,

Как ветер боя, лиц касалось.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы шли с концерта с ним, усталым,

Обнявшись, как солдат с солдатом,

По тем разрушенным кварталам,

Где я шел в мае в сорок пятом.

Я с этим немцем шел, как с братом,

Шел длинным каменным кладбищем,

Недавно – взятым и проклятым,

Сегодня – просто пепелищем.

И я скорбел с ним, с немцем этим,

Что в тюрьмы загнан и поборот,

Давно когда-то, в тридцать третьем,

Он не сумел спасти свой город.

1948

вернуться

«Ваше здоровье», «Русские солдаты», «Русские друзья», «Русские парни» (англ.)