Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Жди меня (стихотворения)

Симонов Константин Михайлович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Жди меня (стихотворения) - Симонов Константин Михайлович - Страница 13

Изменить размер шрифта:

Он под военною трубой

Был вскормлен, вспоен и воспитан.

И добрый барабанный бой

Не раз в бою им был испытан.

На неприступный Измаил

Ведя полки под вражьи клики,

Он барабанный бой ценил

Превыше всяческой музыки.

Но то, что нынче над Невой,

На барабан не походило:

И день и ночь по мостовой,

Как будто градом, колотило,

Сквозь снег, сквозь волн балтийских плеск

Однообразно, как машина,

Воловьих шкур унылый треск

И прусских дудок писк мышиный.

Фельдмаршал ждал в приемном зале

И слушал барабанный стук.

«И так всю жизнь?» Ему сказали,

Что так всю жизнь. Что от потуг

На барабанах рвутся шкуры.

В них снова лупят, починя.

На потолках дрожат амуры —

Один упал третьего дня.

Сильнее прежнего курнос,

Царь в зал вбежал, заткнув за лацкан

Еще не читанный донос.

Фельдмаршал был весьма обласкал,

Еще с порога спрошен: «Где же

Наш русский Цезарь?» Обольщен.

И надо ж быть таким невежей

И грубым чудаком, как он,

Чтобы, зевнув на комплименты,

Перевести тотчас же речь

На контрэскарпы, ложементы,

Засеки, флеши и картечь;

Ворчать, что зря взамен атак

На смотры егерей гоняют,

И долго шмыгать носом так,

Как будто во дворце воняет.

Здесь все по-прусски, не по нем.

Царь вышел вместе с ним на площадь,

Там рядом с Павловым конем

Ему была готова лошадь.

И, вылетев во весь карьер,

Поехали вдоль фронта рядом —

Курносый прусский офицер

С холодным оловянным взглядом

И с ним бок о бок старичок.

Седой, нахохленный, сердитый,

Одетый в легкий сюртучок

И в старый плащ, в боях пробитый.

Нет, он не может отрицать —

Войска отличный вид имели,

Могли оружием бряцать

И ноги поднимать умели.

Не просто поднимать, а так,

Что сбоку видишь ты – ей-богу! —

Один шнурок, один башмак,

Одну протянутую ногу.

А косы, косы, а мундир,

Крючки, шнурки, подтяжки, пряжки,

А брюки, пригнанные к ляжкам

Так, что нельзя попасть в сортир!

Но это ничего. Солдат

Обязан претерпеть лишенья.

Мундирчик тоже тесноват —

Неловко в нем ходить в сраженья.

Зато красив! Вселяет страх!

Тотчас запросят турки миру,

Завидев полк в таких мундирах,

В таких штанах и галунах.

Но дальше было не до шуток.

Полк за полком и снова полк —

И все, как дерево, и жуток

Вид плоских шляп, кургузых пол,

Нелепых кос. Да где ж Россия?

Где настоящие полки,

Подчас раздетые, босые,

Полмира бравшие в штыки?

Фанагорийцы, гренадеры,

Суворовцы? Да вот они —

Им дали прусские манеры

И непотребные штаны;

Им гатчинцы даны в капралы,

Их отучили воевать,

Им старого их генерала

Приказано не узнавать.

Но сквозь их косы, букли, пудру

Он сам их узнает. И – врешь! —

Еще придет такое утро,

Когда он станет вновь хорош.

И, наплевав на все доносы,

В походе в первый день войны

Рассыплет пудру, срежет косы

И перешить велит штаны.

Он рысью тронул вдоль квадрата

Молчавших войск. Но за спиной

Уже кричал ему штабной:

«Велит вернуться император!»

«Скажи царю, что я не волен

Исполнить то, что он велит.

Скажи царю: Суворов болен,

Мол, брюхо у него болит...»

Прорвавшись в Муттен, он узнал

От муттентальского шпиона,

Что Римский-Корсаков бежал,

Оставив пушки и знамена,

Что все союзники ушли, —

Кругом австрийская измена,

И в сердце вражеской земли

Ему едва ль уйти от плена.

Что значит плен? Полвека он

Учил полки и батальоны,

Что есть слова: «давать пардон»,

Но нету слов: «просить пардону».

Не переучиваться ж им!

Так, может, покориться року

И приказать полкам своим

Идти в обратную дорогу?

Но он учил за годом год,

Что есть слова: «идти вперед»,

Но нету слова: «отступление».

Пора в поход вьюки торочить!

Он верит: для его солдат

И долгий путь вперед короче

Короткого пути назад.

Наутро созван был совет.

Все генералы крепко спали,

Когда фельдмаршал, встав чуть свет,

Пошел бродить по Муттенталю.

В отряде больше нет, хоть плачь,

Ни фуража, ни дров, ни хлеба.

Четыреста голодных кляч

Трубят, задравши морды к небу.

В разбитой наскоро палатке

Вповалку егеря лежат,

У них от холода дрожат

Кровавые босые пятки.

Пять суток без сапог, без пищи,

По острым, как ножи, камням:

Кто мог, обрывки голенища

Бечевкой прикрутил к ступням.

Где повалились, там и спали.

Иные, встав уже с утра,

Сырые корешки копали,

Сбирали ветки для костра

И шкуру павшего вола

Штыками на куски делили:

И, навернув на шомпола,

На угольях ее палили.

Пусты сухарные мешки,

Ремнем затянуты покорно,

Гудят голодные кишки,

Как гренадерская валторна.

Поправив драную одежду,

Встают солдаты с мест своих

И на него глядят с надеждой,

Как будто он накормит их.

Но сам он тоже корки гложет,

Он не Христос, а генерал —

Из корок, черт бы их побрал,

Он сто хлебов испечь не может!

Он видел раны, смерть, больницы,

Но может прошибить слеза,

Когда глядишь на эти лица,

На эти впалые глаза.

На ворохе гнилой соломы

Стоял у полковой казны

Солдат, фельдмаршалу знакомый

Чуть не с турецкой ли войны.

Еще с Козлуджи, с Туртукая...

Стоит солдат, ружье в руках.

Откуда выправка такая,

Такая сила в стариках?!

Виски зачесаны седые,

Ремень затянут вперехват,

И пуговицы золотые,

Мелком начищены, горят.

Как каменный, на удивленье,

Стоит солдат, усы торчком;

В парадной форме по колени,

А ниже формы – босиком.

Подгреб себе клочок соломы,

Ногой о ногу не стучит.

А день-то свеж, а кости ломит,

А брюхо старое бурчит,

А на мундире десять дыр,

Из всех заплаток лезет вата.

Суворов подошел к солдату,

Взглянул на кивер, на мундир,

Взглянул и на ноги босые...

И, рукавом содрав слезу, —

От ветра, что ль, она в глазу? —

Спросил солдата: «Где Россия?»

Когда тебя спросил Суворов,

Не отвечать – помилуй 6oг!

И гренадер без разговоров

Махнул рукою на восток.

Суворов смерил долгим взором

Отроги, пики, ледники.

По направлению руки

На сотни верст тянулись горы;

Чтоб через них пробиться грудью,

Придется многим лечь. Жесток

Путь через Альпы на восток,

Вздымая на горбу орудья,

Влезать под снегом, под дождем

На стосаженные обрывы...

«И все-таки ты прав, служивый,

Как показал, так и пойдем!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С рассветом возвратившись в дом,

Где ждал совет его, впервые

Он все отличья боевые

Велел достать себе. С трудом

Надел фельдмаршальский парадный

Мундир из тонкого сукна,

Поверх мундира все награды,

Все звезды, ленты, ордена:

За Ланцкорону, Прагу, Краков,

За Рымник, Измаил и Брест,

Перо с алмазом за Очаков

И за Кинбурн – алмазный крест.

Подул на орденские ленты,

Пылинки с обшлагов стряхнул,

Потом, оправив эполеты,

С усмешкой на ноги взглянул:

Не лучше своего солдата,

Стоял он чуть не босиком,

Обрывком прелого шпагата

Подметка сшита с передком.

Еще спасибо – верный Прошка,

Как только станешь на привал,

Глядишь, то плащ зашил немножко,

То сапоги поврачевал.

За дверью ждали господа —

Полковники и генералы;

Его счастливая звезда

Их под знамена собирала.

Дерфельден, и Багратион,

И Трубников... Но даже эти

Молчали, присмирев, как дети,

И ждали, что им скажет он.

Казалось, недалеко сдача.

Кругом обрывы, облака.

Ни пуль, ни ядер. Старика

В горах покинула удача.

Войска едва бредут, устав,

Фельдмаршал стар, а горы круты...

Но это все до той минуты,

Как он явился. Увидав

Его упрямо сжатый рот,

Его херсонский плащ в заплатах,

Его летящую вперед

Походку старого солдата,

И волосы его седые,

И яростные, как гроза,

По-стариковски молодые

Двадцатилетние глаза,

Все поняли: скорей без крова

Старик в чужой земле умрет,

Чем сменит на другое слово

Свое любимое – вперед!