Время барса - Катериничев Петр Владимирович - Страница 65

Один из подручных Жоржика ринулся на Глостера, но тот ускользнул артистично, шагнув в сторону и поднырнув под несущуюся на него руку. Его же рука с ножом молнией метнулась к шее противника. В следующее мгновение Глостер был уже за спиной нападавшего, спокойный и улыбающийся… Нож был забит в горло по самую рукоятку, лужица алой крови быстро набухала на паласе рядом и впитывалась, окрашивая белое черным. Атлет рухнул на колени, как остановленный кувалдой бык, и следом — тяжко завалился на спину, уставясь стекленеющими глазами в белый потолок.

— «Давай вечером умрем весело», — пропел Глостер, безучастно моргая длинными, почти девичьими ресницами. Смотрел он прямо в глаза красавцу Жоржику.

Тот отпустил Мишаню, потянулся было за лежащим на столе пистолетом, но Глостер шагнул вперед, выставив руку с ножом. Жоржик понял: не успеет. Одним движением схватил лежавший здесь же Мишанин тесак, сработанный из рессоры, и — ринулся на Глостера.

Такой прыти от противника Глостер не ожидал. Жоржик легко перекинул нож в другую руку, схватил обратным хватом, и только виртуозная легкость позволила Глостеру уйти от разящего удара. Бодрящая, прохладная струя ударила в мозг, Глостер крутнулся на месте, качнувшись, словно маятник, в сторону противника; его рука с ножом плавно пронеслась полудугой, он почувствовал, как лезвие рассекает не только ткань футболки и кожу, но и слой мышц… В голове Глостера играла баркарола. Он легко ускользнул от другого выпада: боль и ранение лишили Жоржика былой координации и быстроты.

— Ну что? Пора заканчивать наши танцы?

Глостер смотрел прямо в глаза противнику, стараясь навязать ему то, что превращало любого бойца в кусок говядины: покорность своей воле. Глостер приблизился, подставляя противнику незащищенное туловище, сделал ложный выпад, как бы «провалился»… Жожик соблазна не выдержал: ринулся на врага, как бык на тореадора, выставив вперед клинок тесака.

Одним движением, так похожим на танцевальное, Глостер запустил собственное тело волчком, неприметно перехватил руку с ножом, и… клинок вошел в живот легко, как в масло; что было силы, Глостер дернул его вверх, чуть расслабив руку, с оттягом; специально заточенное лезвие прошло до грудины, распластав мышцы живота и внутренние органы… Глостер выдернул лезвие, прыжком ушел, успел полюбоваться содеянным: разрез походил на тонкую красную полоску, противник еще не догадался о степени нанесенных ему повреждений, боль анестезировалась в разгоряченном теле выброшенными в кровь стимуляторами.

Жоржик замер посередине комнаты, покачнулся, встретился взглядом с Глостером, и тот увидел, как глаза Жоржика помутнели, словно подернулись бельмовой пленкой, тесак выйал из разом ослабевшей руки и ударился об пол с глухим стуком. Следом медленно сползло и мертвое тело — словно опал проколотый целлулоидный пакет.

— «Давай вечером умрем весело…» — пропел снова Глостер, опустил руку, разжал кисть: нож с негромким стуком воткнулся в пол рядом с самой кромкой Паласа. Глостер вернулся к двери, заблокировал ее замком, прошел к столу, увидев пульт управления, секунд пять просто рассматривал кнопки и тумблеры, а затем быстро и уверенно переключил их в ведомом ему порядке.

На экране высветилась схема пансионата «Мирный» с расположением постов охраны и такая же схема дома-особняка. Он был выстроен в виде буквы "п", причем внутренняя часть представляла тот самый двор, в который въехала «воль-во» и который пересек Глостер. Он рассмотрел расположение внутренних постов. Владлена, тоги атлета, которого Глостер завалил первым, могли не найти еще с пару часов.

Удачно.

— «Давай вечером умрем весело…»

Глостер прошел вдоль периметра всего просторного кабинета, выглядывая в окна и пытаясь обнаружить не указанные на плане, но возможные двери.

Передвигался Глостер с природной грацией, совершенно бесшумно и очень легко. Он словно подчинялся какой-то музыке, какому-то ритму, звучащему для него и внутри него… Застыл, прикрыл глаза и, постукивая рукой, повторил полюбившуюся ему музыкальную фразу… Прошел к окну, выглянул во двор… Там был все тот же знойный день, ни ветерка, но из прохлады кондиционированного кабинета все бывшее за окном казалось неживой, застывшей декорацией.

Глостер сел прямо на пол, по-турецки, выудил мобильник, набрал номер, с увлечением вслушиваясь в короткие звуки… В душе его продолжала звучать совсем другая музыка…

— Это Глостер.

— Лаэрт слушает Глостера.

— Жоржик мертв. Я в его кабинете. Жду вас.

— Мы будем через семь-восемь минут. У вас… что-то с голосом, Глостер?

— Нет.

— Вы словно поете?

— О! Это — песнь ангелов!

— Ангелов? — В голосе Лаэрта послышалась тревога.

— Да. Этаких зудливых молодцев с крылышками как у шмелей. Или — у валькирий. Помните Вагнера?

— Вам ничто не угрожает?

— Нет. Все здешние куда-то подевались. По щелям. А что вы хотите от химер, Лаэрт? Впрочем… мы все химеры. Призраки. Нетопыри. Нелюдь.

— Глостер, мы выезжаем.

— А вот это правильно! — радостно подтвердил Глостер. — Как нас учит пиво «Золотая фикса»: «Нужно чаще встречаться». Особенно со смертью.

— Не понял?

— Рассуждаю вслух. Хулиганю в эфире. Это никому не нужно. — Глостер помолчал, лицо его было напряжено, на нем читалось незаурядное волевое усилие, словно он… словно он желал стряхнуть, сбросить с души нечто липкое и вязкое, как паутина, и не мог… Наконец, кое-как справившись с охватившим его — страхом? отвращением? — свел жестко губы, произнес в трубку, с видимым усилием разжимая будто сведенные судорогой скулы:

— Не обращайте внимания, Лаэрт. Все прошло успешно. Иногда хочется и расслабиться. Пошутить.

Фразы давались Глостеру ценой невероятного напряжения; все лицо залил липкий пот. Глостер повторил, словно граммофонная игла проскочила на испорченной пластинке:

— Пошутить.

— Я понимаю… — эхом отозвался Лаэрт. По его тону, напротив, было ясно, что Лаэрт озадачен. Но… объяснить хоть что-то Глостер не мог даже самому себе.

Да и как можно объяснить вечность? Вот эта, последняя мысль, была замечательной: прохладной, как предрассветный туман, и легкой, как солнечный свет! Вот только… Глостер снова сделал титаническое усилие, сглотнул странный комок в горле, произнес:

— Все штатно. Конец связи.

— Есть.

Глостер перевел дух. Ну наконец-то… Наконец-то он может хоть немного отдохнуть… Глостер обессиленно приник спиной к столешнице. Черт возьми! Что с ним происходит? Что?! И началось это… Да дьявол знает, когда это началось, вот и все! Но в такой форме… Ну да, после поединка с Диком там, в подвале московского особняка… Так что это? Усталость? Депрессия? Безумие? Откуда? Или — сумасшествие заразно? Глостер вспомнил тусклые, водянистые глаза Лира, и ему стало жутко. Неужели и с ним теперь происходит та же страшная метаморфоза?..

Музыка снова возникла в самой глубине его существа, заклубилась, превращаясь в великолепный, сиренево-фиолетовых оттенков туман, потом туман стал совсем приятного, радостного цвета, определить который Глостер не смог… Или — это снова была музыка?.. И она заполнила все пространство внутри него и вовне и стелилась вокруг облачными прядями, . пока не поглотила совсем и его самого, и все сущее…

Глостер словно принял сильнейший, неведомый стимулятор… И вот уже анестезирующая жидкость помчалась с током крови, превращая нервы в тонкие, вибрирующие струны, превращая мозг в подобие симфонического оркестра, в коем теперь рождались чудесные, золотистые, почти осязаемые звуки… В душе, словно в заброшенном замке, ожили вдруг тени — страшные призраки упырей и вурдалаков, вялой нежити, когтистых нетопырей — и, едва показавшись, исчезли; их место заступили одетые в шелка дамы, кавалеры в бархатных кафтанах… Вокруг сияли люстры, блестел позумент, тускло мерцали драгоценные каменья в фамильных диадемах стареющих виконтесс, легкомысленно блистали бриллианты в ушах и на шеях юных прелестниц, опекаемых внимательными дуэньями и развратными дядьями из камергеров, послов и лордов-хранителей…