Я не боюсь - Амманити Никколо - Страница 11

Я встал. Никому не нравилось быть вратарём. А мне нравилось. Может, потому что руки у меня были более ловкие, чем ноги. Мне нравилось прыгать, падать, вертеться в пыли. Отбивать штрафные.

Другим нравилось только забивать голы.

В это утро я напропускал их множество. То мяч вылетал у меня из рук, то я опаздывал с броском. Я не мог сосредоточиться.

Сальваторе подошёл ко мне:

– Микеле, что с тобой?

– А что такое?

– Очень плохо играешь.

Я поплевал на ладони, вытянул руки и ноги и прищурился, как Дзофф[6].

– Готов. Ни одного гола больше.

Череп отобрал мяч у Ремо и сильно пробил. Мяч был лёгким, из тех, что можно запросто отбить кулаком или же поймать на грудь. Я попытался сделать это, но мяч выскользнул у меня из рук.

– Гол! – заорал Череп и поднял кулак, как будто забил его «Ювентусу».

Меня влёк холм. И я мог пойти туда. Отца и мамы не было. Главное, вернуться до обеда.

– Я не хочу играть, – сказал я и пошёл к дому. Сальваторе догнал меня:

– Ты куда?

– Так, пройдусь немного.

– Прокатимся кружок?

– После. Сейчас у меня есть дело.

Я сбежал, оставив все в беспорядке, – лист сдвинут в сторону вместе с матрасом, яма открыта, верёвка свисает вниз.

Если бы пришли те, кто охранял яму, сразу бы увидели, что их тайна открыта, и мне пришлось бы дорого заплатить за это.

А если там уже никого нет?

Я должен набраться храбрости и посмотреть.

Я заглянул.

Он лежал, завернувшись в покрывало.

Я прочистил горло.

– Привет… привет… здравствуй… Я тот, кто был вчера. Который спустился, помнишь?

Никакого ответа.

– Ты себя плохо чувствуешь? Ты жив?

Он согнул руку, потом поднял её и что-то пробормотал.

– Что? Я не понял.

– Воды.

– Воды? Хочешь пить?

Он протянул руку.

– Подожди.

Где я ему найду воду? Я увидел две банки из-под краски, но они были пусты. В ванне было немного воды, но она была зелёной, вся в комариных личинках.

Я вспомнил, что в комнате рядом с конюшней видел бидон, полный воды.

– Сейчас принесу, – сказал я ему и полез в оконце над дверью.

Бидон был налит наполовину, вода была чистой и не пахла.

В тёмном углу на деревянной полке стояли банки, свечные огарки, кастрюля и пустые бутылки. Я взял одну, сделал пару шагов и остановился. Вернулся назад и взял в руки кастрюлю.

Это была маленькая эмалированная кастрюлька со стенками, расписанными красными яблоками, она очень походила на ту, что была у нас дома. Нашу мама купила на рынке в Лучиньяно, её выбрала Мария из множества кастрюль на прилавке, потому что ей нравились яблоки.

Эта казалась более старой. Была плохо вымыта, на дне оставалось немного прилипшей пищи. Я провёл по ней пальцем и понюхал.

Помидорный соус.

Я поставил кастрюльку на место, взял ведро и вылез на улицу.

Привязал верёвку к ведру и поставил в него бутылку.

– Спускаю! – крикнул я. – Бери её.

Не снимая покрывала, ощупью, он поискал бутылку в ведре, схватил и вылил в кастрюльку, не дав пролиться ни одной капле, потом вернул её обратно в ведро и дёрнул верёвку.

Как будто делал такое всегда, каждый день.

Так как я не поднимал, он дёрнул ещё раз и что-то раздражённо проворчал.

Едва я вытащил ведро, он наклонил голову и, не поднимая кастрюльки, начал лакать воду, стоя на четвереньках, словно собака. Когда закончил, отвалился к стене и замер.

Было уже поздно.

– Тогда… пока.

Я накрыл яму и ушёл.

Пока я катил в сторону Акуа Траверсе, я всё время думал о кастрюле, которую нашёл.

Мне казалось странным, что она была так похожа на нашу. Не знаю, может, потому, что Мария выбрала именно такую из множества других. Как будто специально расписанную яблоками и самую красивую из всех.

Я вернулся домой точно к обеду.

– Скорее иди мой руки, – сказал папа.

Он сидел за столом рядом с сестрой.

Все ждали, когда мама откинет макароны.

Я сбегал в ванную, вымыл руки с мылом и уселся за стол именно в тот момент, когда мама раскладывала макароны по тарелкам.

Кастрюля с макаронами была без яблок. Я посмотрел на посуду, сохнущую в мойке, но и там её не увидел. Должно быть, стоит в буфете.

– Через пару дней к нам приедет один человек, – сказал папа с полным ртом. – Вы должны вести себя хорошо. Никаких капризов и криков. Не выставляйте меня дураком.

Я спросил:

– Кто этот человек?

Он налил себе вина.

– Мой друг.

– Как его зовут?

– Серджо.

– Серджо! – воскликнула Мария. – Какое смешное имя.

Впервые кто-то собирался к нам приехать.

Иногда на Рождество приезжали дяди и тёти, но никогда не оставались на ночь. Негде было. Я спросил:

– Надолго он приедет?

Папа вновь наполнил стакан.

– Не очень.

Мама поставила передо мной тарелку с куском мяса.

Была среда – день, когда готовили мясо.

У меня и моей сестры оно вызывало отвращение. Я, прилагая огромные усилия, проглатывал твёрдую пресную подошву, а моя сестра не могла. Мария могла жевать её часами, пока мясо не превращалось в белый волокнистый окатыш, раздувавший щеку. И, когда оно достигало такого состояния, она приклеивала его снизу стола. Там оно и тухло. Мама недоумевала:

– Откуда эта вонь? Что это пахнет?

До тех пор, пока однажды не выдвинула ящик с вилками и ложками и не обнаружила эти ужасные лепёшки.

Так фокус и открылся.

Мария начала жаловаться:

– Я не хочу мяса! Мне не нравится! Мама рассердилась:

– Мария, ешь!

– Не могу. У меня разболелась голова, – сказала моя сестра, словно ей предложили яду.

Мама дала ей подзатыльник, и та захныкала. Сейчас погонит её в постель, подумал я. Но папа взял тарелку и, глядя маме в глаза, сказал:

– Оставь её в покое, Тереза. Не будет она есть. Успокойся. Убери.

После обеда мои родители легли отдохнуть. Дом был раскалён, словно печка, но им всё равно удалось уснуть.

Это был удачный момент для поиска кастрюли. Я открыл буфет и стал перебирать посуду. Кастрюлька отсутствовала. Я посмотрел в ящике, где хранились вещи, которыми редко пользовались. И там её не было. Я вышел на улицу и заглянул за дом, где находилась большая мойка, огород и верёвки с сохнущими тряпками. Иногда мама мыла посуду здесь и оставляла её сохнуть на солнце.

Никаких следов кастрюли в яблоках. Испарилась.

Мы сидели под перголой и в ожидании, когда солнце опустится пониже и можно будет играть в футбол, соревновались в том, кто дальше плюнет, когда я увидел отца, спускающегося по лестнице в выходных брюках и чистой рубашке. В руках у него была синяя сумка, до этого я её никогда не видел.

Мы с Марией вскочили и догнали его у самого грузовика.

– Папа, папа, ты куда? Уезжаешь? – спросил я, ухватившись за дверцу.

– Возьми нас с собой! – заканючила сестра.

Нам очень хотелось прокатиться на грузовике.

Мы хорошо помнили, как он возил нас поесть пирожков с острой начинкой и макароны. Он включил мотор:

– Очень жаль, ребята. Но сегодня – нет.

Я попытался втиснуться в кабину.

– Но ты же обещал, что больше не уедешь, что останешься дома…

– Я скоро вернусь. Завтра или послезавтра. Все, спускайся, давай, давай. – Он очень спешил. И не хотел спорить с нами.

Моя сестра ещё пыталась настаивать. Я – нет, не было смысла.

Мы смотрели, как он удаляется в пыли, за рулём своей огромной зелёной коробки.

Я проснулся среди ночи.

Не потому, что выспался. От шума.

Я лежал, не открывая глаз, и прислушивался.

Мне казалось, что шумит море. Очень похоже. Только море это было железным, целый океан из болтов, винтов, гвоздей, которые набегали на пляж. Медленные металлические волны скручивались в тяжёлые буруны, наступавшие и отступавшие от берега.