Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг. - Семанов Сергей Николаевич - Страница 51

Каперанг Михаил Петрович Васильев очень удивился, когда вошел в каюту Макарова и увидел его сидящим на стуле около иллюминатора, а не за письменным столом, как обыкновенно. Впрочем, ему сразу стало ясно, что адмирал позирует художнику Верещагину, почтенному гостю российского флота. Вид Василия Васильевича был весьма живописен и резко отличен от всегда сдержанных в одежде и в манерах военных моряков. На нем — широкая, свободно сидящая тужурка из голубой ткани с ярким воротником и обшлагами, вокруг шеи замотан серый шерстяной шарф. Перед ним стоял мольберт, а в руке он держал кисть.

Художник и Макаров продолжали оживленный разговор.

— Да, Степан Осипович, мы мыслим едино: не хватает, ох, как не хватает нам Михаила Дмитриевича Скобелева, царство ему небесное! Я ведь с ним еще в Кокандском походе был еще в середине семидесятых, уже генерал-майором он стал. А уж как отважен! И высок, красив, бас раздавался на всю пустыню. Под пули лез, под клинки — ни одной царапины не получил. Солдаты про себя шептались, что он заговоренный. Но как любили! Только издали завидят его на белом коне — словно ток электрический пройдет по рядам: глаза у солдат и офицеров начинают гореть, все словно подтягиваются, одна его команда, жест — все тотчас в атаку, «ура». Так и звали его — «белый генерал». Всегда носил в бою только белый мундир, и конь в масть. Да вы сами ведь видели.

— Да, — вставил Макаров, прерывая горячий монолог Верещагина (он любил поговорить за мольбертом), — вы же знаете, что мы с ним в текинский поход ходили, так вот…

— Степан Осипович, вы для меня не командир эскадры, а только модель, как мы говорим, натурщик, — перебил его тотчас художник. — Извольте сидеть спокойно, а то я изображу вас похожим на китайца. К вам вот каперанг пришел, не заставляйте ждать Михаила Петровича, а то я по лицу вижу, что он очень озабочен.

Васильев улыбнулся на шутливую воркотню художника:

— Доброе утро, Василий Васильевич, извините, что помешал вам обоим работать. Степан Осипович, я по вашей подсказке осторожно разведал по поводу трюмных работ на снарядоподъемнике носовой башни. Там дал трещину один из направляющих, его заменили. Только и всего.

— Рабочие ушли с корабля, когда? — спросил Макаров.

— Ушла вся бригада после обеда. Следил за работами и принимал их исполнение боцман Михаил Гордеев. О мастеровых отзывался хорошо, а сам он унтер-офицер сверхсрочной службы. Опытен.

— Вы свободны, Михаил Петрович. Отправляйтесь на командирский мостик, я вскоре поднимусь тоже.

Верещагин, быстро двигая кистью, продолжал беседу:

— Скобелев! Суворов нашего века! И вспомните — незнатного рода, а едва исполнилось тридцать восемь, стал уже полным генералом. Какая блестящая карьера!

— Но через полгода вдруг умер, — вставил Макаров. — И где? В кабаке, простите.

— Да хуже, Степан Осипович, куда хуже, даже вспоминать не хочется. Но учтите, его убили.

— Ну, следствие, сами знаете, не нашло…

— Убили, убили, — перебил Верещагин. — Это немцы, их рук дело. А он предупреждал и государя, и общество, открыто, громогласно. Потому и убрали немцы «белого генерала». Как не хватает его ныне в Маньчжурии, как не хватает! Алексей Николаевич Куропаткин, наш главнокомандующий, достойный человек, умница, храбрец, сподвижник Скобелева, но… Простите, Степан Осипович, вы военный, вам нельзя осуждать начальство, но я скажу: нет в нем твердости, воли, блеска, что было у Суворова и Скобелева. Чего нет, того нет, уж простите меня, старика неразумного.

— Ну какой же вы старик, — улыбнулся Макаров, отводя разговор в сторону от обсуждения Куропаткина, которого хорошо знал и мнение Верещагина разделял. — Старики так не бегают по откидной лестнице, как вы.

— Ладно вам похвалами сорить, давно уже за шестьдесят перевалило, дедушка, — опять шутливо заворчал Верещагин, но похвалой адмирала был доволен. — А теперь давайте помолчим несколько минут, я сейчас закончу ваше мучение, но мне нужно сделать несколько мазков, самых важных. Давайте оба сосредоточимся. Прошу вас, голову чуть повыше. Так, спасибо.

Макаров, уже несколько утомленный долгой процедурой позирования и непривычной для него неподвижностью, погрузился в свои мысли. Почему его так беспокоят работы около пушечного погреба на броненосце? Ведь пустяки вроде, да и Васильев — человек исполнительный, он наверняка все проверил, почему и доложил точно. А тут еще Верещагин напомнил о Скобелеве. Макаров служил тогда в Константинополе, даже на похороны генерала не имел возможности прибыть. Потом он не раз возлагал цветы к подножию его памятника на Тверской улице в Москве.

Убили, говорит Верещагин. Но он художник, у них у всех головы буйные. Но ведь и то верно, что прямо говорил «белый генерал» об угрозе с запада. А теперь? Нравы никак уж не улучшились, куда там. В Мукдене, во дворце наместника, он успел просмотреть свежие американские газеты. Америка, конечно, провинция, но имеет прямой подводный телефонный провод из Лондона. Ну, а там-то все знают! Так прямо пишут, что заговорщики в России якшаются с японской разведкой в Европе.

«Впрочем, что это я, — приказал сам себе Макаров, — просто переутомился и вот до чего додумался, надо взять себя в руки».

Потом вспомнил о родных. Вспомнил, как заливался слезами отрок Вадим, прощаясь с отцом. Глаза адмирала слегка защипало… Поздний ребенок, что ж делать, но крепенький, и какая добрая душа, дай Бог здоровья! Мечтает стать моряком, но мать и слышать не хочет, собирается отдать его в частную гимназию — в светском обществе такое теперь в моде. Ну, вернемся, посмотрим, а не вернемся… Все в руках Божьих! Ему все ведомо, а нам надлежит лишь прилежно молиться…

— Ну, Степан Осипович, готово, кажется! — раздался вдруг громкий баритон Верещагина. — Не угодно ли взглянуть на дело слабых перстов моих?

Макаров предостерегающе поднял руку:

— Василий Васильевич, попозже, как вернемся в Артур. Чтобы не торопиться, а поглядеть как следует.

…Вот уже довольно долгое время Того смотрел на небольшой листок бумаги, держа его перед глазами. Против него неподвижно сидел каперанг из разведки. Его недавнее бурное оживление как рукой сняло, он замер в ожидании слов командующего. Странный человек этот вице-адмирал, недаром ему так мало симпатизируют многие важные господа в Токио. Известие, которое он ему принес, не имеет цены, почему же он не радуется? Да, самурай должен быть очень сдержан в словах, а особенно в жестах, но все же, все же…

Слов нет, сообщение прямо-таки поразило многоопытного адмирала. Сперва он обрадовался, но потом древний самурайский кодекс чести бусидо напомнил ему — нельзя поддаваться первому чувству, далеко не всегда оно правильно, как полагают простолюдины.

Листок, который вручил ему каперанг, состоял из нескольких колонок с цифрами — ясное дело, секретный код. Ниже давалась расшифровка на английский язык, все выполнено от руки, пишущей машинке не доверяли в интересах соблюдения тайны: можно ведь лишний листок подложить… А на язык английский разведка перешла потому, что японские иероглифы еще не научились кодировать.

Итак, ему кратко сообщали из Генерального штаба, что в Порт-Артуре ожидается совершение диверсий. В конце краткого текста — необходимое в таких случаях добавление: «По прочтении немедленно уничтожить, дать условный сигнал в штаб». Ну, этот сигнал отправит каперанг, ему пароли известны.

Того вытащил из ящика стола шведскую спичку (своих в Японии еще не научились производить) и сжег бумажку на глазах свидетеля. Он оценил тактичную предусмотрительность адмирала. Тот продолжал молчать, думал.