Морская амазонка - Селин Вадим - Страница 23

Мы заехали домой за деньгами, которые впоследствии не понадобились, а потом помчались в больницу. Уже потом я вспомнила, что мельком увидела во дворе перевернутую лестницу и валяющиеся на земле разломанные лагенарии. С труб виноградника свисали оторванные плети.

Отделение травматологии нашли быстро. В больнице пахло лекарствами и хлоркой.

Нас встретила милая женщина с добрым лицом в белом халате. Узнав, кто мы, она сообщила:

— Сейчас ваша мама находится в процедурной, ей накладывают гипс.

— Но как это случилось? — недоумевала я.

— Я сама толком не знаю, — ответила женщина. — Краем уха слышала, что она вроде бы какие-то бивни срезала, лестница пошатнулась, и она упала. Ваша мама так плакала! И не из-за того, что ей больно, а потому, что во время падения инстинктивно схватилась за плети и порвала их. Какие бивни она имела в виду? Какие плети?

— Так она называет плоды лагенарии — длинного кабачка, — пояснила я.

— Поня-ятно. Да что вы стоите? Присядьте. А вон там стоит аппарат с горячими напитками.

Марат заботливо усадил меня на пластиковый стул и направился к аппарату. Принес два стакана кофе со сливками: мне и себе.

— Не переживай, все будет хорошо, — мягко сказал он, поглаживая меня по руке и глядя мне в глаза.

— Ты думаешь? — с надеждой спросила я. Ком подкатывал к горлу. Я дрожала, как от холода.

— Я уверен! — Марат сел на соседний стул и обнял меня одной рукой. Другой держал стаканчик с кофе.

Как хорошо, что в ту минуту он поддержал меня. Я не знала, что делать и как быть в такой ситуации. Перелом переломом, но сам факт того, что мама попала в больницу, действовал на меня угнетающе. Да еще и эта подавляющая больничная атмосфера. Мне нужно увидеть маму. Только тогда я могу успокоиться.

— Все хорошо, все будет хорошо, — шептал мне на ухо Марат. И я ему верила.

Вскоре открылась дверь в кабинет, и нам разрешили войти.

Вид мамы поразил меня — бледная и с гипсом. На правой ноге и на левой руке. Неплохое сочетание.

— Привет, доча, — обыденным тоном поприветствовала меня мама.

Я бросилась к ней.

— Мама! Ты… я не знаю, что сказать.

— Как мне жалко «бивни»! — запричитала мама. — Я же их растила, поливала, налюбоваться ими не могла! Если бы не эта дурацкая лестница… Что теперь с ними?

— Ты не о кабачках своих думай, а о себе!

— Ой, да что со мной будет? Подумаешь, сломалась немного! Зато дома буду сидеть. Столько статей напишу!

Мама была полностью в своем репертуаре.

— А это что за молодой человек? — кивнула она в сторону Марата, переминающегося с ноги на ногу у двери.

— Это Марат. Я тебе рассказывала о нем, — шепнула я.

— Приятно познакомиться, — любезным голосом сказала мама.

— Мне тоже, — Марат подошел к ней.

— Надо же, как странно все вышло — знакомлюсь с молодым человеком своей дочери в больнице.

Я вспыхнула. Марат тоже засмущался. Мы никогда с ним не обсуждали, кем друг другу доводимся. Мы просто были вместе. А тут мама сразу поспешила расставить все точки над «i».

— Если бы я знала, что вы придете, я бы привела себя в порядок, — продолжила она.

— Поверьте, вы и так в полном порядке, — с широкой улыбкой на лице заверил ее Марат. Эта улыбка… даже в больнице она в тысячный раз очаровала меня. — Ну, короче, я буду вам позванивать, — обратилась мама к врачу, который все это время сидел за столом и с изумленным выражением лица наблюдал за нашей беседой.

— Обязательно! Звоните каждый день! Я должен знать, как идет процесс выздоровления.

Мы довели маму до такси и поехали домой.

Мама ни на секунду не смолкала, возмущалась по поводу своей неосторожности и коварной стремянки, плакала о бедной лагенарии и тайком подмигивала мне, что означало одобрение моим выбором. Марата она знала только по моим рассказам.

— Все-таки хорошо, когда мужчина рядом, — заключила она, чем заставила меня в очередной раз почувствовать себя неловко. — Не советую тебе стать моряком. Ни за что! Муж всегда должен быть при жене.

— А почему ты мне сама не позвонила, когда «сломалась»? — Я решила сменить тему разговора. Не люблю, когда вмешиваются в мою личную жизнь. Пусть даже мама.

— Знаешь, когда летишь с лестницы, а потом лежишь на земле со сломанной рукой и ногой, как-то забываешь о звонках. Соседи, которые были при сборе урожая, отвезли меня в больницу. Никто из нас не додумался позвонить тебе. Уже потом медсестра спросила, есть ли у меня родственники.

— Ясно…

С каждым днем мама понемногу адаптировалась к ограничению в передвижении, но ни на секунду не падала духом. С лагенариями, как и следовало ожидать, не случилось ничего плохого — обломанные плети очень быстро срослись, и теперь о том, что они были изрядно потрепаны, напоминали лишь небольшие узелки на местах повреждения. Впрочем, что еще можно ожидать от растения, плоды которого режешь, а им до фонаря — продолжают расти дальше?

Я хотела бросить работу, потому что с мамой нужно было находиться рядом постоянно, но она мне не разрешила это сделать. Мол, справится сама. А переломов и следовало ожидать. На мой удивленный вопрос «С чего ты это взяла?» она ответила:

— Я в конце весны нечаянно наступила на взошедшую тыкву и сломала стебелек. Вот по закону кармы мне все и вернулось. Так что все нормально.

Да, мама была в своем репертуаре — тут же провела причинно-следственную связь, поняла по-своему, из-за чего сломала лодыжку и руку. Не нравилось ей только одно — что кожа под гипсом очень чешется. Но и к этому она приспособилась — просовывала между гипсом и ногой (рукой) спицу и с блаженным выражением лица чесалась.

Так я теперь и жила — после работы сразу бежала домой, чтобы помогать маме. От ее возмущенных заявлений типа «Что я, немощная?» я поначалу терялась, а потом отвечала:

— Да, немощная! Мама, ты невозможная! — сломала себе руки-ноги и никак угомониться не можешь — целыми днями лазишь по двору с костылем и на лагенарии свои смотришь, которые чуть тебя не угробили!

— «Чуть» не считается! — парировала мама. — Это все карма, все она. Ту тыкву я тоже не до конца растоптала. Вот и карма меня не до конца… угробила. И вообще, я пишу статью.

— О чем?

— О мстительных тыквах.

— Лучше напиши статью о лживых снах.

— Ты это о чем?

— Да все о том же твоем сне, в котором я на лошади скакала. Лошадь не меня начала копытами бить, а тебя. Это ты всю душу своим лагенариям отдала, а они тебя… копытами побили.

Мама задумалась.

— А что, в этом что-то есть…

— Вот и иди, пиши статью, а я пока во дворе приберу. И не смей со своим костылем подметать! Это… ты меня позоришь. Вдруг соседи увидят? Что подумают? Что я о своей матери не забочусь? Ты с двумя переломами еще и с веником по двору танцуешь.

— Я что, немощная? — начинала по новой мама.

Так вот и проходили мои дни. Днем я работала на спасательной станции, а вечером ругала маму за то, что она изображает из себя жертву кармы и чуть ли не бинтами перевязывает свою лагенарию. Мама как-то не придавала значения тому, что у нее два перелома.

Если бы я не вырывалась из этой психушки на встречи с Маратом, я бы, наверное, сошла с ума. Раньше мы обычно встречались в половине десятого вечера, но после маминой травмы встречи стали нерегулярными — все-таки мне удавалось иногда усадить маму за ее статьи, а я трудилась по дому. У меня встречаться не хотели. Из-за чего? Из-за мамы. Нет бы ей лежать на кровати, как делают все нормальные больные, и требовать у домашних внимания и заботы, так нет, она скакала по дому на своем костыле и через каждые пять минут стучала им в дверь моей комнаты, вживаясь в роль официантки:

— Вам чайку принести? А пирожные? А лагенарии? Полина, ты угощала Марата жареными лагенариями?

— Мам, я тебя умоляю, не ходи, не перегружай ногу. Врач же говорил, что до поры до времени это вредно, — умоляла я неугомонную мамашу.

— Ой, да ну его, этого врача, — отмахивалась мама, стараясь произвести на Марата самое хорошее впечатление. — Я лучше знаю, что мне можно, а что нельзя!