Охота на медведя - Катериничев Петр Владимирович - Страница 36

Это я потом подумал: может, следили они уже за вашим-то батяней? Парни те стылые? Да кто наперед в этой жизни что нагадать может? Никто.

Ну вот. Просидели мы с Тараненкой часиков до пяти, а может, и до полшестого. Он отдыхать лег: ему же на сутки, а мужчина он обстоятельный, ночью службу тоже несет; раньше при нем и собака была, московская сторожевая, Громом звали, да пропала дней десять до того; сначала Тарасыч и не сильно сокрушался, думал, по сучкам сбег песик, придет, а как неделя минула — запечалился. С таким ночью ходить сподручно, да и в вагончике если сидеть — все ж живая душа.

Днем-то Тарасыч без ружья сидел, а ночью «тулку», двустволку, с собою брал: все спокойнее. А то время какое: бомжи и те могут ножиком прикончить, а наркоманы — те подавно, если заведенные и поперек им что скажешь. А у Грома, бывало, не забалуешься: авторитетный был псина. Большой, что теленок. Но не злой.

Глава 42

Вот таким манером наговорились мы, он прилег, а я... Завело меня. Не поленился до Теремков протопать, там палаточка стоит, потому как остановка автобусная и народ бывает. Ну и вот. Взял я в той палаточке пару чекушек: оно палево, конечно, но никто не травился, да и дешево. Бутылку не стал: знаю себя, как открою, так до дна и вылакаю. В смысле — допью насовсем. Я так себе решил: чекушку выпью на даче да лягу покемарить, к ночи и запашок выветрится, и сам как стекло. Ну тогда и за руль можно и в обратную дорогу. А вторую чекушку — в подъезде приговорю, как до дома доеду: «москвичек» свой я во дворе оставляю, никто на него, тридцатилетнего, не зарится, а так — он железный, не замерзнет.

Думаю, выпью вторую и — спать прямопехом, чтобы Антонина моя, значит, не ругала шибко.

Сказано — сделано. Пошел в домик, завалился. У меня ведь и «буржуйка» есть, да кирпичом обложена; я ведь как приехал, перво-наперво ее затопил, потом к Тарасычу чаевничать подался. Пришел, в домике тепло, выпил я водки в два приема, вот тут меня в тепле и разморило навовсе. Уснул чуть не до ночи. А проснулся: зуб на зуб не попадает. Дверь по пьянке забыл запереть, щель осталась изрядная, вот избушку мою всю и выстудило, да и приморозило вдруг к ночи нешуточно, под двадцать, не менее. А может, мне и с перемерзу да с похмела так показалось...

Короче, махнул я рукой: какие ночью гаишники, а вожу я всегда аккуратно, не лихач, авось доеду. Так убедил я себя и — второй чекушке голову-то свинтил.

И — выпил всю. Без закуси.

Запер домик, сел в машину. Завелась, даром что на морозе простояла: ну да я ее не тираню: и прогреться даю, и масло хорошее заливаю, и антифриз, и профилактику каждый год, а то и два раза — все как положено. Потому и бегает столько. Не шибко, зато надежно.

Поехал я, печку включил. Да и настолько продрог, что куртку свою болоньевую там и оставил, в домике, а на себя надел кожух, тулуп в смысле.

Хороший тулуп, на собачьем меху, только что непредставительный вовсе, потому как старый. Но теплый.

Разогрелся я с печкой да в кожухе. А уже как на трассу выехал, чувствую — повело: пришлась чекушка на старые дрожжи! А дорога чуть ледком прихватилась: то сыро было, а то — приморозило. Ну, думаю, гражданин-товарищ Кузнецов, эдак ты до дому запросто можешь и не добраться. И хотя Антонина моя — суровая женщина и Люська — в нее, только подобрее чуток, а пропадать все одно — жалко.

Ну и съехал я на грунтовку, благо она была жесткая, морозцем прихваченная, потом чуток в сторону, в самый лесок: а то, не ровен час, набредет шпана какая на сонного, да глушанут, и не корысти ради, а так, позабавиться. От дороги, от большака который, стал я метрах всего в сорока. Прогрел машину печкою, затушил габаритки да и задремал.

Проснулся ужле помню во сколько. Часы стали. И трезвый уже: железку-то мою, машина которая, быстро выстудило. И как бывает на холоде — по малой нужде нужно стало так, что спасу нет. Выбрался я из машины, а фонарик у меня давно не горит, так что вышел бесшумно, побрызгал, слышу — голоса. Недалече от меня, в аккурат между машиной моей и дорогой. Пригляделся: тож стоит коняга, да какой: джип, не моей маленькой чета. А возле — трое. Один то ли рацию, то ли трубочку мобильную к уху поднес, слушает. Другой приладил на штатив трубу, вроде подзорной или «фары» гаишной, но здоровую; чуть на взгорок влез, ноги штатива расставил и все в нее глядел, будто прицеливался. Ну прямо землемер с нивелиром, ни дать ни взять — это в ноябре да ночкой темною!

Нет, сначала я так и решил — гаишники засаду на кого вроде меня организуют, денег решили постричь. А потом гляжу: сказал что-то этот малый в рацию ту и через пяток минут со стороны города «КамАЗ» несется, фура, и прямо напротив тех затаившихся затормозил, да с визгом! А водила опытный: рулем рулил, тормоз резко не жал, так, слегонца. Но не остановился: прочертил колесами полоски, вильнул влево и — дальше себе поехал. Там, если свернуть метров через двести, можно по другому проселку на Кураевское шоссе вырулить.

Километров пять срежешь, только фуры не особенно так ездят, им по тракту сподручнее, придавил под восемьдесят по прямой и — вперед! Ездют только те, какие товар левый везут, ту же водку.

А эти что? Вышли двое из троих на дорогу, посмотрели тормозной путь и «вилку», что колеса большегруза оставили, один показал тому, что на обочине и с треногой, большой палец, дескать, хорошо: а что хорошо и почему — я тогда и не уразумел.

А тот, в кустах, снова к трубе приник и начал что-то примеривать или прицеливать — это я потом смикитил. Глядь — засуетились они все: что-то в рации заговорили, вроде как подобрались... А я, даром что мутный был чуток, все ж с похмела, а догадался: что-то подлое здесь готовится, а потому нишкни, ветошью рваной торчи, сучком замри, а не отсвечивай. Не то — не сносить головы.

И — снежок еще пошел. А минут через пять — фары галогенные небо прочертили, машина шла ходко, уверенно, участок здесь был прямой. Парни эти замерли, напружились, что волки; тут я заметил — воздух-то мглистый был, да снег еще, — словно паутинка ночь прочертила и — в лобовое той «Волге» уперлась.

А «Волга» вильнула вдруг, заюзовала, да не сюда, здесь полого, а аккурат влево, на обрывчик... И — с дороги слетела, что птица, да жаль — неловко, боком, и — пошло ее крутить-вертеть... Двое парней так за нею вслед и ринулись. Через дорогу перебежали, минут десять их не было, вернулись — веселые...

— Все. Покойник, — сказал один.

— Уверен? — спросил тот, что за трубой стоял.

— Сто процентов. Старичку клетку грудную рулем проломило. Повезло. Быстро.

— М-да. Жил-был старик, да помер. Бывает.

— Непростой был этот старик. «Волга» — то у него хотя и непрезентабельная с виду, а движок — фордовский. Может, все-таки подпалим, для надежности?

— Зачем? Бензобак хоть и разбит — а не загорелся. Не, так достовернее. Ты, Валера, мастерски дедушку уработал. Я бы сказал, творчески. Встречный «КамАЗ» фарами ослепил — они и соскользнули с дороги. Немудрено в такой гололед. — Помолчал, добавил:

— Достоверно. — Снова замолчал, видно, думал об чем-то, и по всему видать, он у них за старшего был. Потом приказал:

— Собирайте все и — ходу. — Хохотнул нервически:

— А я, как честный обыватель, буду выполнять гражданский долг.

Парни запаковали снаряжение и были таковы. А я себе так подумал: начальник-то их как? Пешком, что ли, в город подастся? Он пошел в сторону дачного поселка, я — ринулся к своей колымаге. Сам только что не плачу: ой, Господи, пронеси! Сел, а машина моя, как назло, не заводится. Вот тогда мне стало так страшно, что... Сижу, как дурак, в непонятном месте и жду. Слезливо сделалось до тоски! И тут небо — словно прорвало. Снег повалил валом, густой, пушистый. Люди говорят — примета хорошая... Ну для тех, которые... Такие в рай попадают.

А тот, который был за главного, объявился. На машине, со стороны дачного поселка. Остановился. Вынул мобильный. Позвонил. И остался ждать милицию.