Тогайский дракон - Сальваторе Роберт Энтони - Страница 46

ГЛАВА 14

ДАЖЕ Б СРАЖЕНИИ ПОМНЯ О МИЛОСЕРДИИ

Тогайру, обитающие в южных степях, раскинувшихся у подножия Огненных гор, никогда по-настоящему не были кочевниками, поэтому вторжение бехренцев не столь существенно изменило их жизнь, как это произошло с их северными собратьями. Склоны вулканической горной гряды были достаточно плодородны и изобиловали дичью круглый год, поэтому необходимости в кочевой жизни не возникало. И здесь, вдали от Хасинты и указов Чезру, в местах, где граница между двумя государствами была не так четко обозначена, как между бесплодной пустыней и цветущими степями далеко на севере, многие бехренцы и тогайру относительно мирно сосуществовали на протяжении столетий. Случались даже смешанные браки, хотя они не были частым явлением и открыто не поощрялись.

Единственной реальной переменой после вторжения стало присутствие бехренских солдат. Они переходили от селения к селению, от одного тогайранского рода к другому, пытаясь настроить бехренцев против их соседей. Однако действия их особого успеха не имели — стоило воинам покинуть селение, как между бехренцами и тогайру возобновлялись привычные отношения.

Было и еще кое-что, роднившее южных бехренцев и тогайру. А именно: недоверие и даже страх по отношению к таинственному ордену мистиков, Джеста Ту, по слухам, обитающих в Огненных горах. Эти настроения были особенно распространены среди бехренцев, поскольку религия ятолов объявила Джеста Ту еретиками. Но даже тогайру, традиционно более терпимые к чужим верованиям, поскольку их собственные племена поклонялись различным божествам, никогда не питали особой приязни к Джеста Ту.

Вот какой была обстановка в тех краях, когда, следуя своему видению, там объявился Астамир. При себе у него была заплечная сумка с разноцветными нитями и приспособлениями, необходимыми для плетения многоцветного пояса тому, кто следующим попытается повторить его путь. Мистик понимал, что, в каком бы направлении от Огненных гор ни двинулся, везде его ожидает враждебное отношение. Однако он познал истину, испытал на практике жизненную силу своего Чи и потому не боялся ничего.

Войдя в трактир в первой же встретившейся на его пути деревне, Астамир почувствовал, как все взгляды обратились к нему. Мистик свободно владел как бехренским, так и тогайским языками и, услышав неодобрительный шепоток в свой адрес, не стал обращать на это внимания. Собравшиеся здесь просто многого не понимали. Да и откуда к ним могло прийти понимание?

Тогайранец, хозяин трактира, обслужил его как положено — конечно, это не значит, что быстро! Астамир щедро расплатился с ним серебром.

— У тебя найдется комната для ночлега? — спросил он. Хозяин обвел встревоженным взглядом сидевших в зале; те, в свою очередь, выжидающе смотрели на него. — Хотя нет, дружище, я передумал, — сказал мистик. На лице трактирщика появилось выражение облегчения. — Ночь не холодная, а звездное небо — лучшая крыша, о которой человек может мечтать.

Астамир осушил стакан с водой, улыбнулся, поклонился хозяину и в знак приветствия всем остальным вскинул руку. Они, по крайней мере, не проявляли открытой враждебности, даже те несколько бехренцев, которые находились в трактире. Тем не менее вряд ли разумно ночевать в этом селении, решил мистик и, углубясь в ближайший перелесок, удобно устроился меж ветвей одного из деревьев, следя взглядом за лениво скользящей по небу луной.

Он отправился в путь еще до наступления рассвета, выбрав северное направление. Ему все еще было неясно, зачем видение увлекло его в этот мир, однако продолжающаяся ассимиляция культуры завоевателей чрезвычайно его заинтересовала. Может, ради этого он и был призван — узнать больше о столкновении двух культур, формирующем новую цивилизацию к югу от горной гряды.

Так рассуждал, неспешно шагая, Астамир, даже не догадываясь, что в скором времени им овладеют совсем другие, гораздо более сильные и глубокие чувства.

Его странствие продолжалось уже много дней. Мысль о том, что приближается зима, доставляло Астамиру удовольствие, не вызывая ни малейшего беспокойства; он был Джеста Ту и мог выжить в любом, самом суровом климате.

Однажды днем он почувствовал, что надвигается буря — зимняя буря, которая принесет с собой снег, — и примерно в то же самое время увидел впереди за холмом сносимые пока еще легким ветерком струйки дыма.

Мистик поднялся на вершину холма, и его взору открылись глинобитные хижины и табун пасущихся лошадей — не пегих, что было основной мастью тогайских пони, а более крупных, по большей части гнедых и чалых. Приглядевшись, он заметил рядом с ними человека, светлое одеяние которого и пересекающие грудь кожаные ремни указывали на принадлежность к бехренским солдатам.

— Это может оказаться интересным, — пробормотал Астамир и спустился в деревню.

Там он зашел в местный трактир. Дюжина находящихся в нем солдат, одетых в белые туники с перекрещивающимися на груди черными кожаными ремнями, окинули человека в коричневой тунике и с поясом Джеста Ту настороженными, недружелюбными взглядами. Астамир кивнул им и направился к тому месту, где по обычаю находился хозяин заведения.

Звуки шагов за спиной подсказали ему, что один из солдат покинул помещение. Надо полагать, побежал доложить о страннике начальству.

— Далеко, однако, ты забрался от дома, — заметил трактирщик, широкоплечий ру с лицом, заросшим темной бородой до самых глаз.

— Не так уж далеко, — ответил Астамир. — Быстрым ходом не больше недели.

— А вот бехренские псы наверняка решат иначе, — негромко сказал хозяин.

Услышав позади какое-то движение, мистик обернулся и увидел, что солдат вернулся в трактир, и не один: с ним был человек с суровым лицом, тоже в белом одеянии бехренских солдат, но его широкую мускулистую грудь пересекали не черные, а золотистые ремни.

Вошедший пристально рассматривал Астамира. В ответ тот лишь почтительно кивнул и вновь повернул голову к хозяину трактира.

— Как тебя зовут? — прозвучало у него за спиной на одном из тогайских диалектов. Мистик не ответил. — Ты, Джеста Ту! Как тебя зовут?

Астамир медленно повернулся. Позади вошедшего столпились солдаты, большинство из которых испытывали явное беспокойство. Несомненно, репутация Джеста Ту была известна и в этих местах.

— Как тебя зовут? — в третий раз рявкнул бехренец.

— Мое имя Астамир. А кто ты?

— Я буду спрашивать, а ты отвечать.

— Я уже ответил.

— Молчать! — Прищурившись, он полоснул мистика злобным взглядом, — Ты насмехаешься надо мной?

— Вовсе нет.

— Я командир каре, — надменно заявил бехренец.

— По-твоему, это то, чем следует гордиться?

— А разве нет?

— А разве да?

Астамир понимал, что, возможно, немного перегнул палку, хотя все его высказывания были произнесены совершенно спокойным тоном и представляли собой просто замечания, не суждения. «Или все же суждения?» — стараясь быть честным, спросил себя он. Не обращая внимания на злобу, пылающую в глазах бехренца, мистик воспроизвел в памяти их разговор и вынужден был признать, что его ничуть не содержащие оскорбления слова несли в себе определенный элемент насмешки.

— Меня зовут Астамир, командир каре, — стараясь придать словам оттенок дружелюбия, сказал он. — Я путешествую в поисках мудрости, просвещенности и, уверяю тебя, никому не хочу причинить беспокойства.

Закончив, мистик опустил взгляд, рассчитывая, что надутый от гордости командир расценит это как признак покорности и миролюбия.

Увы. Словно почуявшая кровь акула, бехренский солдат ринулся к Астамиру и попытался взглянуть мистику в глаза, схватив его за подбородок. Тот инстинктивным молниеносным движением оттолкнул протянутую к нему руку и, сжав большой палец командира, отогнул его назад, причинив бехренцу сильную боль.

Теперь мистик смотрел прямо в лицо бехренца, искаженное от ярости и боли.

— Я могу убить тебя за это! — сквозь стиснутые губы прорычал командир.