В тени Нотр-Дама - Кастнер Йорг - Страница 11

Но помощь подоспела с другой стороны. Автор мистерий, о котором я совсем забыл от волнения, выпрыгнул из своего укрытия. Его глаза встретились со взглядом закутанного в плащ человека — насколько это возможно, если лицо скрыто в тени. Как громом пораженный, Гренгуар остановился и не спешил более на помощь девушке, кричавшей и яростно вырывавшейся из рук Квазимодо.

Звонарь потащил свою сопротивляющуюся жертву, сопровождаемый человеком в плаще и жалобно блеющей козой, и чудом не попал под копыта вороного коня, который выскочил в галопе из-за ближайшего угла соседней улицы.

— Стойте, бездельники, отпустите эту девку! — закричал всадник привыкшим отдавать приказы голосом, который разразился как раскаты грома в темноте. Он был одет в доспехи офицера, капитана королевских стрелков.

Я поблагодарил свой инстинкт, который удержал меня от того, чтобы первым поспешить на помощь цыганке. Капитан был лучшим помощником для девушки, а я, вероятно, стал бы теперь его пленником. Ведь наверняка была лишь одна причина его пребывания в этой мрачной местности: он искал предполагаемого убийцу мэтра Филиппе Аврилло.

Офицер, рослый мужчина с браво закрученными по-бургундски усами, приостановил вороного и вырвал у озадаченного звонаря верную добычу. Капитан положил Эсмеральду перед собой на лошадь и плашмя ударил шпагой по голове нападавшего звонаря. Квазимодо отшатнулся назад — прямо в руки вооруженной толпы. Это были люди капитана, которые следовали за своим предводителем с обнаженными палашами. В темноте внешность Квазимодо не внушала ужас, и потому королевские стрелки ночного дозора[22] бесстрашно набросились на него, пока он не оказался перед ними — уже связанный.

А спутник звонаря, закутанный в плащ? Он, похоже, так же растворился в воздухе, как и Пьер Гренгуар. Париж все больше казался мне городом бесконечных волнений. Или чудес?

Эсмеральда выпрямилась в седле и прильнула к сильному туловищу капитана, что последнему было далеко не неприятно.

— Как вас зовут, мой храбрый рыцарь? — спросила она на нашем языке, но с чужым произношением.

Тщеславный петух выпятил свою грудь, одетую в доспехи:

— Капитан Феб де Шатопер — к вашим услугам, моя красавица.

Эсмеральда прошептала только нежное:

— Благодарю, — и со скоростью выпущенной из лука стрелы соскользнула на землю, схватила маленькую козочку и исчезла в тени. Очевидно, все задействованные в жуткой ночной пьесе испытывали одно жгучее желание — по возможности, поскорее выругаться. Я, впрочем — тоже, но мое парящее убежище не позволяло сделать это без последствий.

Капитан посмотрел разочарованно ей вслед, отдал приказ еще крепче связать пойманного, и прорычал:

— Пуп дьявола, я предпочел бы оставить девчонку, чем этого ублюдка!

— Ничего не поделаешь, господин капитан! — пошутил один из его людей. — Кузнечик ускакал, только летучая мышь осталась у нас.

— И не та, которую мы искали, — похоже, офицер разозлился еще больше. — Ну, ничего страшного, похититель женщин — так же хорош, как и убийца. Кто знает, возможно, наша поимка как-то связана с тем парнем, который от нас ушел. Прекратим поиск. Здесь, во всяком случае, убийцы нет.

Я поблагодарил ошибку (которая собственно таковой не была — ведь я ни в коем случае не считал себя как убийцу), которая развернула обратно Феба де Шатопера вместе с его ротой и пленником.

Когда стих цокот копыт, шаги и голоса, я обождал еще какое-то время в моем укрытии. Ночной шум разбудил бы горожан. Они могли стоять за темными окнами и подсматривать за улицей через щели в закрытых лавках. Поэтому я пережидал, и только болезненно сосущий под ложечкой голод помешал мне заснуть.

Лишь спустя добрый час я выполз из моей бочки. Слишком поспешно, как оказалось позже. Бочка раскачалась на крюках, а те вырвались из стены. И еще прежде, чем я сумел проклясть Диогена за его неудачный пример, я приземлился на мостовую головой вниз вместе с разлетевшейся в щепки бочкой. У меня было ощущение, что мой череп треснул. Потом погасла святость огня Марии — и с огнем и весь Париж.

Глава 5

Отец Клод Фролло

О, что за счастье, которое возникает при мягком прикосновении нежной женской руки! Дрожь охватывает все тело, наполняет его теплом. И то и другое рождено желанием ощущений и предвосхищением радости того, что еще предстоит. Меня клонило в сон и все перепуталось, поэтому я не мог наслаждаться этим чувством счастья, как подобает. К тому же глаза мои были закрыты, мир вокруг меня — мрачен, как облачная ночь. И все же я знал, что это была женщина, которая обтирала мне лоб и щеки влажным, дарящим приятную прохладу платком. Только женщина могла действовать с такой материнской нежностью.

Узкое лицо Антуанетты всплыло предо мной в памяти. Я снова лежал в теплой кровати, которую Донатьен Фрондо ради своих дел в другом городе и с опрометчивым легкомыслием предоставил своей супруге одной. И мне. Прелестная Антуанетта склонилась надо мной, она щекотала меня своими белокурыми локонами и демонстрировала мне два острых холма своей женственности, которые вырывались из тесного декольте. Я прошептал имя возлюбленной и жадно схватил оба розовых яблочка, которые, как спелые фрукты, висели надо мной и, похоже, только того и ждали, чтобы быть сорванными.

Прикосновения были сладкими и нежными недолго. Влажная тряпка грубо шлепнула по моим щекам, и Антуанетта вырвалась из моих растопыренных рук — совершенно также, как в тот злополучный вечер, когда ее супруг неожиданно ворвался в спальню и преждевременно погасил факел нашей страсти тумаками и криками.

— Ваши дела явно пошли на поправку, месье! Слишком хорошо, что вы с закрытыми глазами хватаете женщин. Поищите себе хотя бы ту, которая не дала обет по уставу святого Августина!

Раздраженный голос на пару с мокрой тряпкой, теперь крайне неприятно раскачивающейся, прогнал мой прекрасный сон. Я испуганно открыл глаза, и Антуанетта осталась в прошлом. Я действительно лежал в кровати, но место было мне неизвестным. Большой, залитый солнечным светом зал, в котором в два длинных ряда стояли кровати одна за другой. Большинство занимали больные, как предположил мой постепенно пробуждающийся разум. Некоторые кровати были отгорожены балдахинами и занавесами от любопытных взглядов. Там, видимо, лежали хворающие, которые нуждались в особом покое. Между ними ревностно сновали женщины в одеянии монахинь Августинского ордена. Они подметали пол, перестилали кровати и заботились о больных.

Широкое лицо, склонившееся надо мной и не имеющее ничего общего с белокурым ангелом Антуанеттой, тоже было обрамлено черным монашеским покрывалом. Мясистые ноздри дрожали гневом, а надутые губы искривились в выражении упрека. Большие глаза метали на меня неодобрительные взгляды. Сильные руки, при первом взгляде от которых было трудно ожидать таких нежных прикосновений, вызвавших у меня воспоминания, держали маленькую оловянную миску с водой и влажный платок, с которым я познакомился вначале более, а потом — менее приятно.

— Где я? — спросил я и повернул голову, чтобы осмотреться. Это имело два последствия. Во-первых, я увидел другие кровати с больными, как и монахинь и послушниц, которые заботились о постельном белье. Во-вторых, сильная боль пронзила мою голову. Я вернулся обратно на ложе, закрыл на короткое время глаза и издал подавленный стон.

— Вы в Отеле-Дьё, месье, там, куда вас принес ваш друг. Очень легкомысленно было с вашей стороны присоединиться к толпе сброда в Новом городе, — монахиня глубоко вздохнула. — Если бы волхвы знали, что Париж в день их именин устроит праздник шутов и привлечет так много отбросов на улицы, — отбросов, каких и не сыщешь на всем белом свете! — они бы, возможно, выбрали другой срок для своего посещения у нашего Господа Христа.

Когда я спокойно лежал на подушке, головная боль стихла и дала место размышлениям. Я вспомнил ужасные вчерашние события, мое бегство и укрытие в бочке, которая вдруг рухнула на землю. Но я не мог припомнить сброд, с которым я якобы связался, несмотря на все усилия воли. И еще одно было мне неясно.