Обломок молнии - Сабинина Людмила Николаевна - Страница 7

— Кто его знает, — отмахнулась Люба. Ей, видно, надоело спорить.

Все трое замолчали.

В самом конце деревни, где улицу густо обступали сосны, ярко засветились вдруг фары. Засветились и померкли. Машина шла в обход деревни, задами. Легонько журчал мотор.

— Во, — кивнула Люба, — а вы говорите. Молчали бы уж лучше…

Девочки вгляделись: за огородами мелькали очертания небольшого фургона. Будто крадучись, машина обогнула деревню и вкатилась в какой-то прогон.

— Наверное, продукты подвезли, — снова зевнула Иришка. — Ой, девочки, — вдруг оживилась она, — а почему это продукты всегда ночью? На той неделе, помните? Еще за картошкой с Прасковьей Семеновной ходили, тоже эта машина стояла. Темно, а они выгружаются. Сысоев, Лизавета, еще какой-то тип, в кепке.

— Шофер, — подтвердила Люба. — Я еще помню, как он их поторапливал. Все «живо» да «живо». Слабонервный…

Хлопнула калитка, это, наконец, явилась тетя Паша. Оказывается, задержалась в правлении. В доме зажгли свет, поставили самовар. Пили чай, закусывали сладкими ватрушками. А кипяток в самоваре был особенный: чуть желтоватый и слегка припахивал тиной. Чай пили из ярких расписных чашек. Никогда еще Ксана не пивала такого вкусного чая. Самовар фырчал, пар тонкими струйками вырывался из-под крышки, Прасковья Семеновна наливала чашку за чашкой, приговаривала:

— А вот наш деревенский, чаек-то веселенький наш. Зимой — сугрев, летом — прохлаждение, и всем-то одно удовольствие. И старым и малым. Из озерной водицы, мятной, травяной. Пейте на здоровье, девушки!

Иришка с Любой все-таки сбежали на танцы. Чтобы тетя Паша не хватилась, сеновал на щеколду заперли изнутри. Дело нехитрое, стоит просунуть руку между жердями, щеколда тут как тут… Когда Ксана, запыхавшись, примчалась к озеру. Вандышев уже был там. Взглянул на светящийся циферблат, заметил сухо:

— Двадцать два десять.

Ксана промолчала. Не станешь же тут рассказывать, как торопилась, как нервничала, пока чаек попивали, чашки перемывали, беседовали. Да еще пришлось обмануть девчат, сказать, будто она собирается сегодня ночевать в избе, там теплее. Хорошо еще, догадалась соврать вовремя. А то прибегут с танцев, а ее нет. Чего доброго, тревогу поднимут. Что поделаешь, приходится ловчить. И теперь тетя Паша уверена, что все три спокойно спят на сеновале, девчата воображают, что Ксана греется в избе. В такую-то жарищу. И поверили, надо же! Впрочем, Любе с Иришкой сегодня не до нее. Удрали. Вполне возможно, встретят там и еще кого-нибудь из класса. Еще бы: кино, танцы!

— Пошли, — шепнул Вандышев.

И Ксана заторопилась за ним, вернее, за его длинной зыбкой тенью. Тень скользила по светлой от месяца траве, Ксана догоняла, силилась наступить, но тень вырывалась вперед, была недосягаема. А по сторонам — высокие темные кусты, изгородь, бани, снова кусты… Вот и прогон между заборами. Тот самый, знакомый.

— Стоп. Отдохнем.

Ксана молча прислонилась к забору. И пока он устанавливал в траве свой передатчик, чутко прислушивалась. Вот будет номер, если их обоих застукают здесь, в темноте. Кто? Неважно. Хотя бы тетя Паша. Что тут скажешь? Все равно она не сумеет толком объяснить ничего. Потому что и сама не знает… И Ксана потихоньку начала злиться: «Снова сидеть здесь целую ночь. А зачем? Не мешало бы ему все же рассказать, в чем тут дело. Ну, хотя бы намеком. Словом, что-нибудь должна она все-таки знать. А то — распоряжается, подумаешь, начальник».

Вандышев подошел, близко наклонился к ней.

— Ты как, в форме сегодня? Хоть немного-то спала?

— В форме, — резко ответила Ксана.

— Эге-ге, — насмешливо протянул Вандышев. — Нам, кажется, хочется домой, баиньки!

Ксана испугалась: не прогнал бы.

— Ничего подобного!

— Да? На всякий случай имей в виду, сегодня замена у меня найдется.

— Нет, а все-таки должна я знать? — шепотом заспорила Ксана. — Кого ловим, за что, могу я все-таки знать?

Вандышев молчал. Лицо его казалось темным, только глаза светились совсем близко, широкие, неподвижные.

— А знаешь, бывает и так, — ответил наконец он. — После узнаешь. Бывает.

Он сдержанно улыбнулся, кивнул, заправил за ухо длинную прядь волос.

— Теперь будь особенно внимательна.

— Да?

— Первое: слушай в оба. Второе: смотри в оба. Третье… — он замялся. — Третье. Значит, не высовывайся. Возможно, будет жарко… В общем, если зашумят… Замри.

— Драка? Брать будем? — оживилась Ксана. — А как у тебя с оружием?

Вандышев фыркнул, тут же зажал себе ладонью рот, оглянулся.

— Ну, ты и сильна! Оружие! Ха-ха. Маленькая, а понимает.

Он посерьезнел.

— Ну, все. Летучка кончена. Полезай. Инструкцию помнишь?

— Помню, — шепнула Ксана уже сверху.

Широкий двор внизу белел под месяцем, белели крыши, изгороди, вся деревня будто мелом посыпана. Ксане представилось вдруг, как она сама-то выглядит сейчас: белая фигурка на заборе. Смешно и нелепо. Да и опасно, вся на виду. Пригнулась, обняла руками столб, может, так незаметнее. С нетерпением вглядывалась в зарешеченные черные окошки, хотелось, чтобы все произошло поскорее, чтобы уже сейчас…

Как и вчера, Вандышев кому-то сообщил, что «операция началась», словом, все происходило будто в точности как и вчера. И все же это была другая, совсем непохожая ночь. И кузнечики стрекотали по-особому, жарко, оглушительно; показалось Ксане, что весь мир заполнен сегодня кузнечиками, что обступают они со всех сторон. Или это звезды вместе с ними стрекочут? Хор звезд. Ксана взглянула на небо. Западный край темнел, ширилось черное полотнище, росло. Звезды убегали от него, сухие, яркие. Широко полыхнуло теплым ветром. «Душно. Зря только стеганку надела. Сиди вот теперь».

В соседнем дворе скрипнул колодезный журавль, стукнула крышка. Ксана насторожилась… Ничего. Воду кто-то брал. «И ночью, значит, за водой ходят. Бывает». Что-то звякнуло в углу двора. Или показалось? Ксана изо всех сил всматривалась, но уже совсем стемнело, даже белой дорожки от крыльца до калитки не видать. «Да, обстановочка… В такой темноте слон мимо пройдет, и то не заметишь».

— Не спишь? — окликнул Вандышев.

— Нет.

«Сам не усни смотри, — подумала Ксана. — На траве-то мягко. Здесь, на заборе, не захрапишь… Только скучно. Надоело. Что толку сидеть, все равно ничего не случится. Как вчера. А если ничего не выйдет, неужели и завтра сидеть тут? Ой! Нет, уж спасибо. Впрочем, интересно все же, чем это кончится…» На улице зашумели веселые голоса. Кто-то напевал, кто-то бренчал на гитаре. «Из кино, видно, возвращаются. Значит, Ирка и Люба сейчас домой придут, залягут. Расскажут завтра, что за фильм». И снова все стихло. Внезапно но краю неба полыхнуло оранжевым. Вспыхнуло бесшумно и погасло. И тут же налетел упругий, теплый ветер, закипел в тополевых верхушках.

Ксана сидела тихо, смотрела, как угольно-красный месяц нырял в тучах, и почему-то думала о доме. Цветастая штора в ее комнатке, диван, книжные полки… Подойдешь к окну, а там — ничего, только светящиеся клетки-окна. Желтые, голубые, розоватые. В каждом — своя лампа или люстра, свой цвет, своя жизнь. И все. Так много и так мало. «Вот если бы я не оказалась сейчас в деревне, да еще случайно — на этом самом заборе, пожалуй, за все шестнадцать лет жизни мне и вспомнить было бы нечего. Нет, конечно, школа, подруги. Ну, еще праздники. Театр. Зато ни тополей, ни неба! И как на земле все интересно, и как быстро меняется погода… Здесь понимать начинаешь, что к чему. А там — сидела бы в своей комнатке, и только. Учебники читаешь, книги. Книги — для развлечения, учебники — чтобы отметку получить. А про главное забываешь. А что такое — главное? Может быть, главное это и есть — все видеть, и людей и природу, все перед своими глазами иметь и понимать, что к чему? А не просто так. Не просто так — жить как живется… Об этом подумать надо. Может, и профессию подобрать какую-нибудь такую. Чтобы поехать куда-нибудь, чтобы не в городе… А мама что скажет? Родителям, конечно, это не понравится. Да жить-то ведь все-таки мне. Мне, значит, и решать…» Еле слышный звук достиг до ее сознания, и вдруг она поняла, что окошко и дверной проем освещены и что на крыльце кто-то стоит. Она чуть было не вскрикнула.