Змеиная гора - Рымжанов Тимур - Страница 15

И со всей силой бью головой в оскаленное лицо. Еле оторвавшись от набежавшей ватаги, перепрыгнув через упавшего без памяти, уже было предвкушавшего победу противника, немного выровнял дыхание и оглянулся. Набегали сразу трое. Снова прием айкидо, удобный тем, что, используя инерцию нападающего, только придаешь его телу нужное направление. Отправив его в свободное парение за пределы поляны, брякнулся в ноги остальным. Двое или трое перелетели через меня, довольно жестко приземлившись. Я же, вскочив, тут же схлопотал в ухо.

Ну, это уже мелочи! Левой в пузо, правой в челюсть. Кто-то вцепился со спины, чтобы тут же отвалиться, получив локтем в печень. Самыми рьяными себя показали рязанский воевода и коломенские монахи. Черемисы да мордва сразу сдали позиции и после первого же жесткого приземления больше в драку не лезли. Человеческое тело – это шарниры, рычаги, к которым порой даже много сил прикладывать не приходится, чтобы вывернуть, без особых усилий отшвыривая центнер потного тела, а то и все полтора на приличное расстояние. Я, пританцовывая в боксерской стойке, продолжал контролировать ситуацию, отмечая бессильный гнев в лицах противников, упорно поднимающихся с пыльной посыпанной опилками арены, не понимающих, каким коварством или колдовством я смог их одолеть. Тысячи глаз наблюдали за тем, как разъяренные, ревущие от злости и обиды прославленные воины разлетались от меня в разные стороны, утирая кровавые сопли.

Некоторые из них после трех или четырех попыток больше не решались вступать в драку, хоть толпа их и подначивала не сдаваться, бить до конца. Последним остался монах Афанасий, который, похоже, боли вообще не чувствовал или был настолько терпелив, что мои болевые приемы на него не действовали. С покрасневшими от натуги глазами он наваливался на меня всей тушей, стараясь придавить к земле, но у него не получалось. Мне всякий раз удавалось вывернуться, и я продолжал упорно долбить его в солнечное сплетение, чтобы тот окончательно сбил дыхание и не смог больше нападать.

Наконец-то, задыхаясь и скрючиваясь от боли в животе, он ткнулся мне в ноги, от бессильной ярости укусив за щиколотку, вызвав смех у зрителей.

– ВДВ и в Африке ВДВ, – произнес я непонятную для Афанасия фразу, оторвав его от моей ноги и примирительно похлопывая по спине, потащил шатающуюся фигуру неудачливого соперника из круга под одобрительные возгласы довольной увиденным шоу публики.

Выступление показало, что я в не самой плохой форме, но так занят внедрением технологий, что совершенствоваться просто не остается ни сил, ни времени. Как бы там ни было, тысячи свидетелей теперь понесут весть о том, что Коваря даже дюжиной матерых мужиков, хоть и безоружных, а все одно не одолеть. Слухи, толки, небылицы – их нужно лепить, формировать, подкармливать, подстраивать, подкраивать так, чтобы одними только разговорами обо мне отбивалась охота со мной связываться.

Всех, кто бросил мне вызов в этот день, я пригласил за свой стол, поставленный чуть выше остальных, на свежих досках настила у главных ворот. Уходить праздновать во внутреннюю крепость было бы недемократично. Пить да праздновать с Коварем за одним столом допускался не каждый, но поражение в поединке дало такое право побежденным, заставив всех примириться. Возбужденные разговоры о прошедшем бое переводились в шутку, а оба монаха, чуть выпив, так и вовсе полезли обниматься да брататься.

Рязанский воевода, похоже, возгордился тем, что мы вроде как земляки, а та мелочь, что я с трудом понимаю язык, на котором он ко мне всякий раз обращался, его совершенно не смущала.

Ярославна отвела Димку спать, вверила заботливым нянькам и присоединилась к нам, пользуясь случаем побыть со мной. Гости ели и пили, веселились, потешали друг друга забавными историями, когда к столу со стороны гостиного двора подошли десять человек во главе с боярином, судя по одежде. Боярин вел себя вызывающе, дерзко и выказывал некоторую брезгливость ко всем собравшимся за моим столом.

– Ты что ли тот, кто зовется Коварем? Отвечай!

– Ты кто такой? – возмутился захмелевший Наум, поднимаясь с лавки. – Вот я тебе отвечу…

– Уймись, Наум! – Ухватив разъяренного великана за плечи и удерживая его, я обернулся к Ярославне: – Душа моя, ступай в дом, а Наум тебя проводит. Так ведь? – Я подмигнул Науму, и тот, обиженно недоумевая, тем не менее подхватил бережно за локоток Ярославну, исчез с ней в темноте. Тут я развернулся к незваному гостю и изучающе уставился на него. Мне действительно было интересно, что за придурок явился к нашему столу, и, предчувствуя развлечение, я молча скрестил руки на груди, чтобы не было соблазна навешать ему оплеух. Сидящие за столом притихли, тоже почуяв мое настроение.

Не дождавшись ответа, боярин счел, что произвел должное впечатление и подбоченился, выставив вперед ногу, вытряхнул из рукава свиток мелко исписанного пергамента и, потрясая им, загнусавил:

– По повелению ростовского князя Василько Константиновича, сына князя владимирского Константина Всеволодовича, я, боярин Иван Копыто, приказываю тебе, Коварю, как холопу рязанского боярина Дмитрия Игоревича Мещерского и даннику Ингвора, князя Рязанского, подать к нашему обозу две сотни пудов железа, сто щитов, полста коней, три десятка овец и коз – поровну. Триста гривен-кун, сто гривен серебром. Лучников твоих и с ними три тьмы добрых стрел. Подать сею сопроводить разъездом дружинников рязанских до муромских станов и крепостей на нужды похода до скверных булгар, кои срамно поносят христианских слобод да монастырских угодий разоряют от Итиль по левому берегу.

– Ростовский князь, значит, – прошептал я, состроив испуганную гримасу на лице, – повелел мне, боярскому холопу.

– Да, без промедления, – важно пояснил боярин, убирая свиток с требованиями обратно в рукав.

– Смотрю я, ростовский князь решил пойти пощипать булгар да поучить их хорошим манерам. Может, и ко мне, дикарю да нехристю, заглянет? Вразумит убогого, а?

– Княжьему слову воспротивиться вздумал! Смерд! – воскликнул боярин, хлестнув плетью по столешнице. – Четвертуют тебя, мятежника!

В этот момент волна смеха покатилась от моего стола с некоторой задержкой по всему гостиному двору. Охранники и провожатые обнаглевшего боярина столпились вокруг хозяина, не решаясь даже руку протянуть к оружию. Взгляд у них был запуганный, а гонор боярина и вовсе был не понятен. Весь гостиный двор надрывал животы от хохота, глядя на то, как пыжится и тужится от важности полоумный боярин, явившийся в мои владения с подобным требованием. Уж не знаю, на что рассчитывал отправивший ко мне посла незнакомый мне ростовский князь, но посланника своего он подставил, как говорится, под раздачу.

Не исключен вариант, что таким способом Василько решил нарваться на драку, что ж, дам ему, пожалуй, такую возможность.

– Ты, Иван Копыто, забыл скомороший колпак надеть, когда меня потешать явился. Неужто, простота, думал, что я сейчас брошусь вынимать из закромов, что повелел прислать твой убогий князек? Лошадьми меня рвать собрались?! Четвертовать? Я уж чуть было не подумал, что ты серьезно. А ты просто скоморох ряженый!

Гневные вопли боярина утонули в шквале новой волны хохота. Я хоть и казался веселым, смеялся со всеми наравне, но прибывал в сдержанной ярости от такой беспринципной наглости удельного полудурка, возомнившего о себе бог весть что.

– Скажи-ка, Афанасий, – обратился я к коломенскому монаху, – божий человек, сможешь ли ты мне, Коварю, удружить да подсобить в деле?

– Отчего же не помочь, коль не богомерзкое дело, – согласился монах, залпом опустошая пивную кружку.

– Да не грамотен я, друже, могу ответ лишь на словах передать, да вот только боюсь, что запамятовать может боярин Иван Копыто, чтоб слово в слово донести. Подсоби-ка мне, Афанасий, ответ написать ростовскому князю, с коим чести не имею знаком быть.

– Так то дело простое, – согласился монах, звучно икнув. – Вели дать мне стило да кожу и все, как скажешь, запишу.