За порогом смерти - Роолингз Мориц - Страница 26

4.Депрессия - обычно четвертая стадия. Когда неиз лечимо больной человек не в силах дольше отрицать факта своего состояния предсмертной ситуации, его возмущение и гнев быстро сменяются чувством непоправимой утраты. Хотя такое чувство и может являться следствием потери места под Солнцем, результатом операции, сожалением об оставленных приятных явлениях жизни, все же самая неотвратимая и гроз ная потеря, которая его пугает, это потеря самого себя. По теря надежды, если это имеет место, представляется в итоге разрушением своей личности. Среди пациентов доктора Кюблер-Росс атеисты и люди непреклонной веры принима ли смерть с гораздо большим спокойствием, нежели те, кто не имел твердого мировоззрения.

У моих пациентов депрессия принимала различные формы. Мне, например, вспоминается один больной раком - настолько подавленный, что был не в состоянии ни с кем разговаривать - ни с медсестрами, ни с семьей, ни с друзьями -только кивал головой, выражая свое согласие или несогласие. В дополнение к своей неизлечимой болезни его состояние усугублялось еще и тем, что он чувствовал себя виновным в чьей-то смерти. Позднее он понял, что причина смерти того человека действительно состояла в его заболевании. И только после этого он сумел справиться с мыслью о собственной смерти. У него начал пробуждаться интерес к жизни, и вскоре он стал свободно общаться со своими близкими.

5.Признание. Считается пятой стадией. После депрессии и раздумывания о неминуемой утрате близких, и стирания памяти о себе среди живых, больной в итоге встречает свой конец с определенной степенью одобрения и даже тайного предвкушения. Однако склонность к уединению и апатия остаются по-прежнему. Наконец, может появиться отношение к миру как к бессмысленному явлению, гиперболизация негативных моментов жизни.

Хотя больной и может смириться с угрожающей ему смертью, семья его может упорствовать в своем неверии в такую возможность. Члены семьи начинают избегать с ним обсуждения как раз тех вопросов, которые ему необходимо как можно глубже понять и к обсуждению которых он стремится: болезненная ли смерть? Есть ли жизнь после смерти? Как мне следует приготовиться к ней? Могу ли я быть спокоен?

Не многие обреченные пациенты умирают с уверенностью в существовании иной жизни. Лев Толстой, например, в рассказе «Смерть Ивана Ильича» описывает ужасающее выражение, застывшее на мертвом человеческом лице, когда тот лежал в гробу. Это выражение было написано на его лице в последней стадии процесса умирания - трагического наблюдения за собственным умиранием. Лев Толстой опередил Кюблер-Росс в описании точно таких же стадий во время ожидания смерти. Герой рассказа Толстого упал с лестницы и ушиб бок. Эта травма стала причиной незадиагно-стированного заболевания, которое привело его к медленной и мучительной смерти. Реальность приближающегося конца заставляет Ивана Ильича начать анализировать свою жизнь.

Ему вспомнились некоторые светлые моменты детства и юности, но зрелость всплыла в его памяти как нечто «скверное и бессмысленное». Ожидая своей кончины, он увидел, что его жизнь оказалась «обратно пропорциональна квадрату расстояния смерти». Три дня протекли в пронзительных страшных стонах, - он словно бы сопротивлялся смерти своими криками. Наконец он признал свою жизнь пустой и никчемной. Затем наступил покой. На смену страху пришла некая радость «спасительного» знания.

Эта метаморфоза представляется неожиданной, поскольку никакого намека на веру в будущую жизнь в «Смерти Ивана Ильича» нет. Герой был убежден только в существовании этой жизни. Исправленная жизнь Ивана Ильича продолжалась только небольшой момент, и смерть представлялась ему забвением. Толстой, очевидно, верил, что этого было вполне достаточно. Реальность для Толстого существовала только в настоящем, и это также продолжает являться характерным моментом в нынешней советской идеологии. Я помню, как предчувствовал смерть один необычный пациент, и как он постоянно пытался заговорить об этом со своими домашними. Он словно знал, что завтра уже будет поздно. Так и случилось. Возможно, нам следовало бы более внимательно прислушиваться к предчувствиям умирающих больных. По каким-то сверхъестественным законам их предчувствия часто оправдываются. Нам также следовало бы меньше бояться откровенного разговора с умирающими. Если им хочется поговорить с нами о своей болезни, то нам необходимо принять такое приглашение и начать беседу, принимая условия, поставленные больным и пытаясь разрешить его проблемы. Любопытно, что среди более чем двухсот больных, опрошенных Кюблер-Росс, она отмечает только трех, которые были непригодны к беседе. Другие доктора также находят, что больные проявляют горячее желание поговорить о себе, о своем состоянии, о предположениях относительно дальнейшего течения своей болезни и даже о собственной смерти.

Мое предположение подтверждается: умирающий действительно становится наиболее одиноким и оставленным среди прочих пациентов, если не говорить об инфекционных больных. Очевидно, что ни священники, ни врачи - ни в Семинарии, ни в Медицинской школе - не проходят необходимого в таких случаях специального курса, где раскрывались бы проблемы подхода и взаимоотношения с умирающими. Смерть, вместе с тем, может напомнить о собственной недолговечности.

Члены семьи, как правило, неловко чувствуют себя у постели умирающего. Смерть остается общественно неприемлемой патологией, которой все остерегаются, избегают и противятся. Конфронтация часто отсрочивается в надежде, что опасность исчезнет, словно по мановению волшебной палочки.

Кроме стадии отрицания, когда никто не желает говорить о смерти, пациент стремится получить сведения об интересующих его вопросах, нуждается в лекарстве и утешении. Если этого утешения у него нет, он ищет его, если есть - желает еще большего. Если, допустим, раньше он отвергал Евангелие, то теперь он проявляет к нему самый живой интерес. Он может пожелать узнать о том, как возможно изменить свою жизнь. Будь вы его доктор или близкий ему человек, вам необходимо стать внимательным его слушателем.

Однако умирающий с гораздо большей охотой выслушает такого же простого человека, как и он сам, нежели проповедника. Больной считает нас такими же простыми смертными, то есть грешниками, с которыми он может отождествить и себя. Его интересует наше мировоззрение. И если он узнает, что вы, обычный человек, можете верить Библии, то он рассудит, что и сам также может верить этой Книге.

К тому же многие пациенты не считают пастора грешным - «нет, он проповедник, не грешник». Они могут рассуждать! «Откуда ему понять мои проблемы?» Если же мы -вы и я - такие же люди, как и сам больной, верим, что Иисус Христос ЖИВ и побеждает днесь, вчера и во веки, то этому может поверить и сам больной! Об этом он хочет услышать от нас! Однако именно этого-то - самого важного, что может быть для человека - мы и избегаем...

Мы, врачи, быстро заполнив карту пациента и коротко его опросив, ловко тушуемся, чтобы уклониться от расспросов больного о его шансах на выздоровление и что будет с ним в момент смерти. Точно так же и священник может войти к больному, открыть Библию, прочесть стих или два, проговорить молитву и затем быстро исчезнуть, чтобы уйти от нежелательных вопросов,- вопросов, ответы на которые больному необходимы более, нежели когда-либо прежде.

Если мы будем считать, что катехизация является делом священника, вместо того чтобы самим разрешить подобные вопросы, то проблема тем самым не снимется. Когда бы, однако, духовенство могло, в частности, обучать своих мирян для такого рода контактов, то такие лидеры сами были бы в состоянии умножать Христово стадо. Подобное сближение «грешника» с «грешником», наедине, смогло бы принести большие и действенные плоды, которые послужили бы к уте шению пациента.

Я помню одного судью, у которого обнаружилось лим-фозное заболевание,- опухоль, поражающая кроветворные органы. Он знал, что эта болезнь развивается подобно белокровию и в итоге приводит к смерти. Подробно расспрашивая о своей болезни, он спросил, мучительна ли будет его смерть. Я ответил отрицательно; я смогу принять необходимые для этого меры, дав ему незадолго до смерти достаточную дозу лекарств, так что никакой боли он не почувствует. Я уверил его, что ему совсем не будет страшно, так как он совсем не будет этого и подозревать, и беспокоиться. Подобно другим пациентам, этот судья проявил сильное желание услышать об истинах Библии, которую прежде, однако, игнорировал. Я был самым неподдельным образом изумлен, когда услышал от него, что ему хотелось бы получить уверенность в спасении. Независимо от того, останется ли он жить или умрет, он желал посвятить свою жизнь Иисусу Христу и попросил меня помолиться за него. Я возразил ему, что вовсе не являлся священником, но это для него не представляло большой важности. Его состояние было состоянием крайне счастливого человека. Моя молитва показалась мне чрезвычайно неумелой, однако действие ее привело меня в удивление - ведь я был совсем новичком этой области.