Тринадцать полнолуний - Рок Эра - Страница 18

Он открыл глаза.

Марыля увидела, что подёрнулись они поволокой мутной от усталости.

— Ничего-ничего, родная, сейчас настоится отвар, выпью, и легче станет. Давай две кружки, тебе тоже надо выпить его выпить. — А мне-то зачем?

— Что бы смогла увидеть то, что я тебе должен показать.

— Боязно мне, — сказала Марыля.

Но сама не поверила в свои слова. Доверила она Зенеку полностью и тело, и разум, и душу.

— Ну, тогда, с богом, — Зенек тяжело поднялся, налил в кружки отвар и одну протянул Марыле, — пей, не бойся.

Первым выпил. Марыля посмотрела на варево. Кружка тоже стала прозрачной, а напиток в ней был чистым, и словно, радуга была в нём растворённая. Все цвета, что доступны нашему взгляду, были в этом отваре.

«Ну, будь что будет» — подумала Марыля, зажмурилась и выпила. На вкус это было сладковато-приторное, мятное, с горчинкой и что-то ещё, незнакомое.

— А теперь, дай руку и доверься мне, — Зенеш протянул ей руку и посмотрел в глаза.

Марыля, секунду помедлив, вложила свою ладонь в его. Краем глаза заметила, что из печки выскочил уголёк, и, искрясь, полетел на пол.

«Надо поднять, а то до беды не далеко» — успела подумать Марыля, но тут всё поплыло перед глазами, голова закружилась, тело стало лёгким и невесомым.

Очнулась она на поляне. Увидела деда Демьяна, собирающего что-то. Вдруг всё потемнело, с неба на землю, со свистом, упали два огненных шара. Дед не испугался, повернулся посмотреть, что произошло, и пошёл к тому месту, где упали огни. Марыля, чувствуя руку Зенека, сжала её и оказалась рядом с дедом.

— Дедушка, — позвала она.

— Он не слышит тебя, мы в прошлом, — услышала Марыля голос Зенека, — смотри дальше, все вопросы потом.

Она повернулась опять в сторону деда. Увидела, как Демьян нагнулся, будто разглядывал что-то на земле и поднял младенца, завёрнутого в тёмно-синюю ткань. Потом опять нагнулся, прислушался и поднял ещё одного ребёнка, но уже в серебристо-матовой материи. Покачал головой и, держа обоих детей на руках, ушёл в лес.

Марыля с Зенеком оказались в демьяновой хате. Дети лежали на столе. Дед развернул их покрывала. В иссиня-чёрной материи с золотистой каймой был мальчик, а в серебристо-матовой с серебряной каймой девочка. Мальчик по виду был немного старше, чем девочка. У каждого из них на груди, на тонких цепочках висели медальоны. Они были похожи на две половинки одного целого. Дед снял с детей медальоны, сложил их друг к другу и получился один круглый, большой, плоский. Что на нём было изображено, Марыля не разглядела, кто-то постучал в дверь хаты. Демьян пошёл в угол избы, к иконе, открыл сзади потаённую стенку и положил туда медальон, а детей отнёс за занавеску, на полати. В дверь вошла тётка Тася.

— Мама! — крикнула Марыля, но вспомнила, что её никто не слышит.

У Таси на руках был ребёнок, завёрнутый в её исподнюю юбку. Тася плакала и говорила Демьяну, мол, родила её на закате, но девочка не дышит и грудь не берёт. Дед взял ребёнка, положил на лавку, распеленал. Осмотрел, послушал сердечко и сказал, что мертвых оживлять, ему бог таланта не дал. Тася разрыдалась, дед завернул мертвую девочку, почитал над ней молитву и сказал Тасе, что сам её похоронит. А Тася плакала, не в силах успокоиться, и столько материнского горя было в этом плаче, что Марыля сама почувствовала, как полились слёзы из её глаз. Дав Тасе выплакаться, дед присел на лавку и сказал, что поможет ей излить свою любовь на другое дитя, найденное им сегодня в лесу. Тася, вытирая слёзы, посетовала, что за нелюди дитя в лесу бросили, но дед не сказал при каких обстоятельствах нашёл ребёнка. Пошёл к печке и принёс девочку. Тася развернула младенца, удивилась, что покрывальце необычное, ткань дорогая да не похожая на те, что ей знакомы. Предположила, может дитё богачей каких, но как в лесу, далеко от города оказалось, уж не беда ли какая приключилась с её родителями. Сокрушённо покачала головой, что маленькая, как новорожденная. Белокурый ребёнок с голубыми глазами, улыбался, тянул ручонки к Тасе. Демьян ответил ей, что следов трагедии в лесу не видел, и что произошло ему тоже неведомо. Так и порешили, возьмёт Тася найдёныша, да за своего ребёнка представит. И то будет их тайной от односельчан. Тася завернула ребёнка, попрощалась с дедом и вышла за дверь. Так у деда остался мальчик.

Марыля, чувствуя присутствие Зенека, повернулась к нему и спросила:

— Так этот мальчик — ты, а девочка, значит, я?

Зенек, молча, кивнул. Перед глазами Марыли промелькнула вся жизнь Зенека у деда, как болел он, как лечил его дед всякими снадобьями да отварами. Как помер Демьян, а что дальше с Зенеком было, то Марыля сама помнила.

Зенек всё ещё держал её за руку. Они снова оказались на той поляне, где Демьян нашёл младенцев. Она увидела Василя, Михая и Грица. Была ночь, но светло как днём. Мужики лежали возле костра и смотрели, разинув рты, как из земли вырастают два гладких, огромных камня. Как Зенек, прежний, подходит к камням, как из них выходят мужчина и женщина и что-то говорят ему. Слов она не услышала и повернулась к Зенеку. Он, предугадав её немой вопрос, поднёс палец к губам, давая понять, что бы ни о чём не спрашивала, а просто смотрела. Вся сцена на поляне прошла перед её глазами.

— Теперь ты всё видела. Нам пора, — Зенек прижал девушкук себе.

Они снова стояли по среди Марыленой избы. В её голове была мысль о том, что уголёк из печи упадёт на пол и до беды не далеко. Её взгляд упал на печку и, к своему удивлению, она заметила, что уголёк был в самом начале своего падения. Искрясь и потрескивая, он упал на пол, ярко вспыхнул и погас, подёрнувшись пеплом. «Как же так, а куда время подевалось, ведь столько я увидела?» она посмотрела на Зенека. Он улыбнулся и сказал:

— Теперь время и расстояние нам подвластны, — Зенек подошёл к иконе, достал из задней стенки медальон, разделил его на две половинки, как было на тех детях, одну половину одел на шею Марыле, а другую себе.

— Ну вот, это пока всё, что я могу тебе показать. Эти дети — мы с тобой, ты правильно догадалась. Обо всём остальном, пока сама думать будешь, а я устал сильно, мне ещё два месяца придётся сил набираться. Буду лежать в покое, как эти семь месяцев, разговаривать не смогу, но слышать тебя буду. А как день сорока святых придёт, тогда и встану я. А если в себе изменения находить будешь, не пугайся, так и должно быть. Теперь пойду лягу, силы на исходе, упаду ещё и придётся меня тащить, а надо тебя поберечь, голубку мою, — слабеющими руками Зенек обнял Марылю, и еле передвигая ноги, пошёл к полатям.

Марыля подхватила его, помогла лечь. Он вытянулся, улыбнулся ей, взял за руку:

— Ничего, милая моя, потерпи, чуть-чуть осталось и будем мы…

Его рука ослабела окончательно. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и выпустил руку Марыли. Она подоткнула ему одеяло, посмотрела на его изменившееся, но такое родное и близкое лицо и присела в ногах. Взяла медальон, что Зенек ей на шею повесил, разглядывала долго диковенную вещицу, а потом опять на спящего парня посмотрела.

«Господи, глазам не верю, что же это? Словно сон какой-то. А может, это и был лишь сон, отваром дедовым навеянный? Спросить у дяди Василя о том, что они на поляне видели или не надо? А вдруг они не помнят ничего да ещё за полоумную меня посчитают? Ведь просто волшебство, не иначе. Какого мы роду-племени? Откуда свалились? Что же всё это значит? А Зенек опять в беспамятство впал. Дождусь, пока в себя придёт, обещал же разъяснить мне всё. Так и решу, ждать надо. Как же он прекрасен, ладный да пригожий, а я? Обычная серая птаха, не то что барышни городские. Руки от работы как у старухи и глаза блёклые да выцветшие. Вот поправится, надоест ему жизнь деревенская и уйдёт от меня в город. Ну, будь что будет».