Кремлевский фантомас - Кассирова Елена Леонидовна - Страница 9

Костя отволок пачку в сорок томов восвояси, плюхнул в прихожей, в угол у вешалки.

Нет, не Иванов. Характер, конечно, у него есть. Жену выгнал, терпит один. Но человек чести. Не станет мараться за квартиру. Фирма дороже. И корректен. Сказал – возьмите, Костя, и всё. Подлецы разговорчивей.

Костя вдохновился и позвонил Кате.

– Ты еще не зарезан? Странно. Бросила трубку.

Напроситься к Потехиным? После кошмара со старухами все, так сказать, очевидцы сроднились на почве взаимных подозрений. Зайти можно и без звонка. Не удивятся.

Костя всё-таки сперва позвонил.

– Джамиля Джохаровна?

– Вай, Костя? – по-восточному криком отозвалась Потехина. – Заходи, гостем будешь.

11

ОМАРЫ И ТАПОЧКИ

Костя пошел в соседний подъезд. Во дворе гулял дебил Виля.

– Виля, здравствуй, – сказал Костя. Считая себя уже детективом, Касаткин поздоровался корыстно: разговорить. Мало ли! Устами младенца глаголет истина.

– Котя, Котя, Котя, Котя, Котя, Котя… – залепетал Виля и выпустил слюни. На этом он отвернулся и засеменил прочь.

Костя вошел в подъезд, поднялся, постучал в стальную дверь старинным дверным молоточком на цепочке.

Открыл Вовка Потехин в смокинге.

– Как раз к обеду.

За столом сидели еще два типа под «качков». Они буркнули что-то, кивнули – и отвернулись к экрану. Телевизор престижный, в полстены. Фильм «Подводная Одиссея».

На столе стояло блюдо, на нем кораблики – половинки папайи с колбасными парусами на щепочках и креветками, как с фото из журнала «Домовой». Бутылки смирновки и спрайта.

Потехина никто не звал по отчеству. Вова или Вовка.

Тонкий, небольшой и кучерявенький: вечно молодой. С годами Вовка не заматерел – только подсох и стал жестче. Мать у Вовки была безответной школьной техничкой Нюсей, отец неизвестен, но на самом деле – еврей, беспутный сынок директора ювелирной фабрики. Потехин унаследовал от него коммерческую жилку и черные кудрявые волосы, а от матери недалекость.

Вовка кончил техникум, отсидел случайно, за плутни, за какие, в общем, не сажают, иначе посадили бы всех.

Но на несправедливость судей Вова не обиделся. Бандитом он не стал. Снова сказались гены. Материна простоватость не дала стать диссидентом. А отцова расчетливость и, несмотря ни на что, древняя порядочность не пустили во все тяжкие.

Выглядел Потехин европейски: кудряв, поджар, одет.

Женился Владимир Борисович так же природно-компромиссно. Дуру взять не хотел, интеллигентка бы не пошла. Жена была кавказкой.

Джамиля тоже не ума палата, но не по-русски, не занудно. Она базарно безвкусна, в оранжево-малиново-золотистом платье.

Впрочем, Джамиля красилась блондораном и не выделялась. Последнее время, когда Потехин стал ездить в Германию, она тоже оевропеилась, надела ка­шемир.

Потехин Владимир Борисович и торговал частично в России, частично в Германии. И работал он также двояко: с русской удалью и еврейской масштабностью.

Когда стало у нас свободно, Потехин начал с икон. Советские ценности были в новинку, дела сразу пошли.

Насытив рынок, Потехин перешел на машины. Но машинный бизнес был груб и грязен, а Вова тонок и чист.

Чистюля взялся за напитки. Продавал он немецкое вино и пиво: там покупал за бесценок просроченное, исправлял срок годности и здесь продавал, тоже очень недорого, но наваривал хорошо. Потом он возил в Германию ереванский коньяк в варварских армянских граненых бутылях. Последние два года Вова стал совсем приличным. Он примкнул к хорошей фирме и завел связи с респектабельными и, говорили, кремлевскими людьми.

Костю усадили за стол.

– Джама! – крикнул Потехин в дверь. – Скоро?

– Морем пахнет, – сказал Костя. – Хека жарите?

– Хека, хека, – сказал Потехин. – Садись.

Джама внесла омара, обложенного звездочками карамболы.

У Потехина все было престижное. Его «Сааб» стоил пятьдесят четыре тысячи зеленых, телевизор самый дорогой, на запястье «Ролекс» с брильянтами, еда – фрукты моря и фрукты экзотические. И это понятно. Последнее время Потехин добивался признания в большом бизнесе. А в нем встречали по одежке.

– Я наследник, – сказал Костя. – Сорок томов Порфирьева – мои.

И он рассказал, как получил их.

– Да ну, – сказал Потехин. – Тоже мне, товар. Эх, старуха-дура.

– Володе в тот вечер тоже не повезло, – сказала Джамиля. Она откусила кусочек сухого хлебца, аккуратно не задев крашеных губ. – Он проиграл тогда в казино двадцать кусков.

– Каких кусков? – не сразу включился Костя.

– Зеленых, разумеется.

Потехин, как всегда, смотрел ровно, в пространство.

– Двадцать тысяч! – не удержался Костя. – Лучше бедным деткам дать. Качки хмыкнули.

– Я и деткам дал, – равнодушно сказал Потехин.

– А ушли мы от Розы еще до Тамары, – вставила Джамиля. Она была по-женски догадлива и по-кавказски чутка: поспешила оправдаться.

«Убьет Потехин или нет?» – думал Костя. И вглядывался ему в лицо.

Вовка, опустив глаза, вынимал мясо из омаровых косточек. Он вечно тихий и ровный. В руках – серебряные вилка и нож. Такие честолюбивые пальцы в шею старухи не вцепятся. Нет, не убийца Потехин. Темперамент не тот. И потом у Вовки цель – престиж. Ему не до старухи. Ему до благотворительности.

– Порфирьева можно подарить библиотекам, – предложил Костя. – Они возьмут всё.

– Посмотрим, – сказал Потехин. Костя поднялся, попрощался.

– А-хм-гм, – сказали качки.

– Заведи себе «смит-вессон», Кот, – сказал вдогонку Потехин. – Я устрою.

– Лучше «Стингер», – отшутился Костя.

– «Стингер» – дорого, – сказал Вова. Качки посмотрели на Костю и отвернулись.

– Вай, вай, зачем ментов боишься? – сказала в прихожей, выпуская его, Джамиля. – Не надо ментов бояться. А пушку ти возьми.

– А может, и пушки не надо? – оглянулся на лестнице Костя.

– Пушки нада, вай, нада! – прокричала Джамиля и закрыла дверь.

Последней в пролете Косте мелькнула ножка в черном чулочке и шитая золотом черная тапочка с острым загнутым вверх носком и без задника.

12

НЕ СТУЧАТЬ, А ГОВОРИТЬ

Алиби или не алиби, Вовка мог прийти и после, – рассуждал Касаткин, бредя по двору. – Старуха Тамару отпустила, надеялась на себя. Или ее боялась. Любой, вообще-то, мог прийти после. Иванов тоже. Кто угодно. Вопрос – кому ее смерть на руку. Иванов, делец он или кто, ему нужна квартира. Но он может и купить, он богатый. Хотя, кто богат, тот жмот. И за старухины хоромы Иванов заплатил макулатурой. И ту он не купил: добыл по какому-то своему бартеру.

Потехину выгоды нет. Хотя есть, есть! Он хотел получить от нее картины. Ходил, уговаривал. Она ни в какую. А Вова – бывший иконщик. Мало ли. Престиж! В конце концов, и убьют для престижа.

Прибрать, что плохо лежит, и Блевицкий не дурак.

С другой стороны, тайком прийти к Порфирьевой было трудно. Позвонили бы в дверь, старуха спросила бы: «Кто?» Еще и переспросила бы, глухая. Зато не глухой Брюханов. Посольско-советские ушки у него до сих пор на макушке. Услыхал бы, выполз бы.

Неужели Тамара? Тетка она корыстолюбивая.

– Сволочь он, сволочь. – Хабибуллин пьяно бормотал на лавочке. Рядом сидел Виля, держась прямо, глядя на Костю обиженно, руки прилежно на коленях.

– Кто, Василь Василич?

– Сволочь. Душегуб.

– Вы видели?

– Видела моя, видела. Большой, черный. Старуха он зарубила.

Когда Хабибуллин говорил на русско-татарском, можно было не слушать: слесарь налимонился.

– Задушил, – поправил Костя.

– Зарубила. Бежала из дома, с топором.

– С каким топором? Не было топора.

– Была топор, была. В крови вся выходила.

– Выходила, – прогугнил Виля, – на берег Катюша. Выходила, песню заводила. Гы-ы.

Дебил, а издевается. Обиделся он на Костю за недавнее невнимание.

Костя раздавил окурок, пошел к себе.

«Эх я, психолог. Вычислял убийцу по глазам. И правда: чужая душа потемки. Глупо, но верно».