Вратарь Республики - Кассиль Лев Абрамович - Страница 11

— С кем это? — понимающе подмигнул Антон. — Молодец Карась! Познакомь когда-нибудь. Иди, иди…

— Да нет, честное слово!

— Да ладно, ладно уж… чувствую.

Пришлось Карасику сознаться, что он ищет славы не только в живописи, но пробует себя также по части изящной словесности. Он писал стихи. Сегодня его ждали в литературном подвальчике «Фиоловая вобла». Там проводились диспуты, литературные суды, поэтические рауты.

— Ладно, — решил Кандидов, — и я с тобой.

Карасик испугался. Куда такого кита в тесный садок для воблы?

— Нельзя, — сказал он.

— Что за петрушка? Что это значит — нельзя?.. Нет такого места теперь, куда нельзя. А если есть, так надо быстренько в Чека заявить: раз, два — и будь здоров!

«Фиоловая вобла» помещалась в нетопленном подвальчике на бывшей Немецкой, ныне улице Республики. Некогда здесь была шашлычная. Теперь стены были испещрены угловатой кабалистикой, оранжевыми угольниками, зелеными кубами, серебряными спиралями и параллелограммами, рыжими кругами, пересеченными пучком прямых линий.

Антон долго смотрел на картину, висевшую у входа, Картина должна была изображать скрипача. Из невообразимой и пестрой неразберихи торчал настоящий смычок, деревянный, с белым конским волосом. А в левом углу, у самой рамы, была вделана в холст электрическая лампочка. Очевидно, по случаю сбора лампа горела.

Скоро пришли два недоедающих, худых актера из ТЭПа — Театра эксцентрических представлений. За ними, держась около стен, пачкаясь клеевой краской, вошли пятеро застенчивых, но старавшихся казаться бывалыми, молодых людей из частного кружка «Эго — я, влетающий, или прыжок в бесконечность». Потом набились какие-то дамы в пенсне и капорах. Пришел и сел в стороне нечесаный старик профессорского вида в золотых очках. Явилась мужеподобная, коренастая, коротко стриженная девица в папахе и громыхающих сапогах, одетая, как ей, видно, казалось, «под комиссара».

Она размашисто подошла к Антону и хриплым басом спросила:

— Свернуть есть?

Оробевший Антон дал ей закурить.

— Будем знакомы! — сказала она и сплюнула. — Василиса Бурундук. Прозу работаете или стихи?

— Я так… тут, сбоку-припеку, — сознался Антон.

Все сидели в шапках, шинелях, шубах, кто в валенках, кто в солдатских обмотках и толстых американских ботинках.

— Господа, пора бы уже, — сказала дама в вязаном капоре.

Услышав «господа», Антон качнулся и хотел было уже что-то сказать, но Карасик молитвенно сложил ладони, и Антон смирился. Председатель, в стеганых ватных штанах, в красных высоких шнурованных ботинках и в пиджаке с шелковыми лацканами — реверами, поднялся на эстраду. Он снял шапку, пригладил волосы, зачесанные от левого уха через лысину направо.

— Сегодня мы, — произнес он необычайно отчетливо, как конферансье, — собрались, чтобы заслушать творческие опусы наших собратьев. Первой выступает со своими стихами наша подруга по лире Василиса Бурундук.

Василиса шагнула на шаткую эстраду. Доски заскрипели под ее сапожищами. Она вынула изо рта цигарку, метко плюнула на нее и отбросила в сторону.

— «Беатриче, или Ведьма на кресте», — возвестила она и заломила папаху.

У нее был голос парохода общества «Русь» и замашки брандмейстера.

Антон прыснул.

— Не в склад, не в лад, поцелуй блоху в кирпич! — шепнул он на ухо Жене.

На него обернулись. Женя укоризненно посмотрел на Антона.

Следующим читал Карасик. Он полез на эстраду, споткнулся. Все увидели его детские ботики. Голос его стал низким и неверным. Антон страшно волновался за Женю. Но стихи Карасика даже понравились ему. В стихах говорилось о том, как белые офицеры разыграли в чет и нечет жизнь пленницы… А потом над убитой летал кречет. Почему кречет — это было не совсем понятно. Но рифмовалось это с «нечет» превосходно.

Антон пушечно зааплодировал. От него шарахнулись. Так как почти никто не аплодировал, то его хлопки грянули, как выстрел. Антон смутился. Карасик сел на место, ни на кого не глядя. Антон не решался сразу заговорить с ним. Женя еще тяжело дышал и был весь как будто в другом измерении. С ним нельзя было еще общаться так, запросто. Как водолаз с большой глубины не может быть сразу поднят на поверхность, а должен быть проведен через промежуточные уровни и давления, так и Карасик отходил медленно. Когда он выплыл на поверхность, на эстраде подвизался самоуверенный молодой человек с моноклем. Он поднял руку, откинул волосы со лба, подтянул пальцами шею и завыл и заныл:

Антон подозрительно и настороженно слушал.

— Надо ему из другого глаза очко выбить, — сказал он на ухо Жене.

И, дослушав, вдруг поднялся, наклонился вперед, навис огромным своим телом над рядами.

— Что ты хочешь делать? — спросил в ужасе Карасик.

— Могу я? — спросил Антон.

— Пожалуйста… — сказал председатель, пожимая плечами, и пояснил присутствующим: — Это наш гость, рекомендованный сегодня…

Антон уже стоял на эстраде, упираясь макушкой в сводчатый потолок подвала. Он громогласно откашлялся. Высокий, горластый, высился он над сидевшими, как большой пароход среди лодок. Он тряхнул головой. Седая прядь его вскинулась.

— Пер-Бако это львенок а не ребенок клянусь душой о боже мой удар был верен я умираю! — проревел Антон, ударил себя в грудь и спрыгнул с настила.

Последовало неловкое молчание. Кто-то нерешительно хлопнул. Карасик готов был исчезнуть сквозь пол. Хоть бы свет погас!.. Но электричество, как назло, горело сегодня отлично.

— Все? — спросил председатель.

— Все. Могу еще раз, если понравилось.

— Господа, товарищи! — закричал поэт со стеклышком. — Я не понимаю, что это за издевательство. Ведь это же стихи Ростана…

— Я и не говорю, что мои, — сказал Антон невозмутимо. — А ты вот сдул чужие, а под своей маркой продаешь! Эх ты, вобла!

Поднялся страшный шум и визг. Скамейки сдвинулись с места.

— Позвольте!.. Как!.. Что такое!

— Кто его пустил?..

— А ну, позво-о-оль! — громким, пристанским голосом сказал Антон, легонько отстраняя наседавших на него. — Раз это не его стихи. К нам в столовую один чудак приходил, голодающий. За какао стихи читал от недоедания. За сочинение какого-то центрального поэта… Из Питера. Я и фамилию знал. На «Зе»… Нам тогда объясняли, да забыл.

— Докажите! — закричал поэт, выронив из глаза стеклышко и постыдно краснея. — Предъявите факты…

— Поз-во-о-оль! — опять сказал Антон. — Не махайся ты перед глазами!

И Карасик двинулся к выходу под прикрытием его широких плеч.

Они вышли в черный морозный воздух.

— Ну, зачем тебе это? — спросил Карасик.

— А чего они воображают?

— Неудобно вышло.

— Брось, Женька! Охота была тебе с ними связываться. Выродки какие-то, тьфу! Мы с тобой, помнишь, какие книжки читали, а? А это ни красы, ни радости.

— Много ты смыслишь! — рассердился Карасик.

— Я, конечно, в этом деле глубоко не разбираюсь, — признался Антон. — Но у меня, веришь ты, Карасик, у меня нюх, знаешь? Носом чую, что не подходящая это тебе компания. Брось ты эту петрушку, Женька, записывайся к нам… Вот где люди, Женька, а? Можешь поверить, сам даже иногда радуюсь. Честное слово! Я не сразу тебя зову. Поработай, увидишь. Свяжешься с нами, плакаты будешь у нас делать, сойдешься с ребятами… Слышь, Женька?.. — Антон, пораженный какой-то внезапной мыслью, даже остановился. — Знаешь что, возьмешься ты у нас раз в неделю занятия вести? С ребятами насчет искусства потолковать. Скажем, Леонардо да Винчи и этот… как его?.. вот вылетело… Рафаэль, что ли?

— Выдумываешь ты, Антон. Фантазия у тебя богатая. Леонардо да Винчи! Очень это им нужно.

— Женька, дурной! Слушать будут, как проклятые! Это тебе не сиреневая вобла твоя. Люди в полном смысле! Разве тебе понять!.. Пошли в цирк, как раз к третьему отделению, к борьбе попадем. Там сегодня бенефис Маски.