Улица младшего сына - Поляновский Макс - Страница 18

Володя бережно снял с тумбочки хронометр, положил на стол мягкое полотенце и, наклонив над ним, стеклом вниз, часы, ножичком слегка поддел заднюю крышку. Чпок! — крышечка отскочила. За ней оказалась вторая, открыть ее было немного труднее, но Володя справился, и тончайшие колесики, пульсирующие стальные волоски, миниатюрные зубчатки, крохотные и цепкие сочленения мудро придуманного механизма открылись перед Володей в тикающем маленьком мирке, таком лучистом, хрупком и странно живом. Секторы лоснящихся бликов скользили, расходились веером и пропадали в полированном металле. Зеркально сверкали головки шурупчиков; плоские зубчатые шестереночки, напоминающие о работе сказочных гномов, застыли в кажущейся неподвижности, и глаз примечал только, как учащенно дышит тонюсенькая пружинка из стального волоска, то расширяясь, то сжимаясь, то расширяясь, то сжимаясь…

Стараясь не дышать, так как металл сразу же запотевал, Володя при помощи самого маленького лезвия своего перочинного ножа с величайшей осторожностью извлек шестереночку. Тикание разом прекратилось, часы стали, словно Володя лишил их жизни. Но это не испугало Володю: он знал, что стоит только поставить на место вынутую шестеренку, и часы снова заработают.

Теперь надо было укрепить шестеренку на надлежащем месте в моторчике. Володя недаром трудился над ним три недели! Сюда пошли две катушки от старого электрического звонка, колесико от сломанного заводного паровоза, немало винтиков, проволочек, шелковисто-зеленых, в обмотке, и голых, отсвечивающих медью. Но вот шестереночка из хронометра была водворена на уготовленное для нее место. Можно было запускать мотор. Володе хотелось, чтобы его торжество разделила мать. Он сбегал за ней на кухню и после долгих уговоров притащил в комнату.

— Садись, мама, вот сюда, — пригласил он, подставляя матери табурет, — и смотри, как он у меня сейчас заработает. Это я сам все сделал.

— Ох, Вовка, ты мне лучше скажи: не будет, как в прошлый раз, когда потом все окна открывать пришлось?

— Ну что ты, мама, то же было совсем другое дело! Это я готовил бездымный порох для фейерверка.

— Хорошенькое дело — бездымный! Еле отчихались все. Бобик и тот чуть не подох.

— Но то же было совершенно другое дело. Это просто произошло совершенно случайно. А сейчас я все рассчитал. Ну вот, смотри. Я сейчас включаю… Одну минуточку… Что такое?.. « А-а, понял. Тут контакт отошел. Ну вот, сейчас. Раз…

Из розетки, куда сунул штепсель Володя, метнулся огонь. Сейчас же громко щелкнуло где-то в другом конце квартиры. Из маленькой машинки, которую соорудил Володя, повалил желтый дым, обмотка проводов вспыхнула. Страшно запахло паленой резиной, и во всем доме стало темно. Всюду захлопали двери, на лестнице послышались переполошенные голоса:

— Что такое?.. Пробки, что ли, перегорели?

— Это опять там, у Дубининых, что-то!

— Ну да, я слышала, как у них чиркнуло.

— Форменное безобразие! Когда же это кончится? В прошлый раз такую вонь развели, а теперь сиди в темноте!

Но в зале, где произошла катастрофа, к сожалению, уже не было темно: от вспыхнувших проводов занялась бумага на столе, взметнулось синее пламя от опрокинутого Володей спирта.

— Что же ты наделал! — закричала мать, бросаясь тушить руками уже тлевшую скатерть. — Ведь пожар!..

Позади них раскрылась дверь, с грохотом вбежала Алевтина Марковна, соседка.

— Боже мой, горим!.. Так и знала, поджег-таки!.. Боже мой, воды!..

Володя, в темноте налетевший на нее, кинулся стремглав на кухню, прибежал оттуда с большой, очень тяжелой лоханью, в которой мокло белье. Не разобравшись, в чем дело, он вывернул ее на стол. Огонь, шипя, погас. Все молчали, тяжело дыша. Слышно было только, как сперва медленно — кап, кап, — потом частыми каплями и, наконец, в несколько струй хлынула вода, стекавшая со скатерти…

Потом что-то мягко и мокро шлепнулось на пол, словно жаба.

— Посветил бы кто, — виновато проговорил в темноте Володя.

Алевтина Марковна чиркнула спичками и поплыла к столу.

— Боже мой! — раздался ее голос, — Моя новая сорочка… Люди, граждане, смотрите, во что он ее превратил! Евдокия Тимофеевна… нет, вы посмотрите… Володя, кто тебе позволил брать лоханку с моим бельем? Ой!..

Догоравшая спичка обожгла пальцы Алевтины Марковны, и она смолкла на мгновение, чтобы снова, став уже невидимой, огласить своим криком темную комнату:

— Евдокия Тимофеевна, примите меры, я отказываюсь жить под одной крышей с подобным элементом! Я из-за него обожгла руку. Боже мой, как раз палец для наперстка!

На лестнице в темноте продолжали топать, сталкиваться и перекликаться жильцы…

— Ну погоди, будет тебе! — пригрозила Евдокия Тимофеевна. — Смотри, опять какой ералаш натворил… У-у, чтоб тебя!

Она не выдержала и мокрым полотенцем звонко хлестнула два раза по согбенной спине Володи.

— Ну-ну, мама, — негромко, но внушительно заметил в темноте Володя, — постеснялась бы все-таки… А еще Восьмое марта празднуешь, на собрания ходишь! Не стыдно?

Потом он обратился туда, где шумно дышала в темноте Алевтина Марковна:

— Кричать на меня нечего, белье ваше я не загубил. Хотите, могу сам постирать.

— Да, воображаю, на что оно будет похоже!

— А вы лучше дайте мне ваши спички, и я сейчас поправлю пробки.

— Умоляю, не надо! — закричала Алевтина Марковна. — Евдокия Тимофеевна, я вас заклинаю, не разрешайте ему! Он взорвет весь дом!

Но Володя уже, выхватив у нее спички, выбежал на лестницу. Потом он притащил снизу стремянку, приставил ее к стене, полез в угол, где был счетчик и предохранительные пробки. Ему было очень неудобно работать одной рукой, так как другой он светил себе, зажигая одну спичку за другой. Звать кого-нибудь на помощь было бесполезно. Внизу бранились в темноте рассерженные соседи, рядом, на уровне его коленок, бушевала и гудела Алевтина Марковна. Но сквозь этот шум Володя услышал неожиданно звук, от которого чуть не свалился со стремянки. Внизу весело залился лаем Бобик.

Значит, отец вернулся! Снизу уже доносился его голос. Жильцы жаловались ему на Володю. Говорят, что в подобных случаях хочется провалиться сквозь пол. Володе же, наоборот, хотелось проскочить сквозь потолок, который сейчас был гораздо ближе к нему, чем пол. Но бедняга только замер на своей стремянке.

— Опять набезобразничал? — загремел в темноте отец. — Где ты тут хоронишься?

— Я, папа, здесь.

— Это тебя куда там занесло?

— Папа, я потом тебе все объясню… Я только сейчас, я только пробки починю…

— И слезать не смей, пока не исправишь! Нашкодил? Теперь сам налаживай. Давай я тебе посвечу.

И снизу ударил в угол воронкообразный луч карманного фонарика. Он выхватил из темноты две перепачканные руки, которые вертели фарфоровые пробки на щитке предохранителя.

Минуты через три во всех комнатах на обоих этажах вспыхнул свет, и перепачканный, сконфуженный Володя медленно сполз со стремянки.

Отец пошел в залу, чтобы посмотреть на место катастрофы, Володя поплелся за ним, предчувствуя, что главный скандал еще впереди.

Никифор Семенович вошел в залу, поглядел на лужу, растекавшуюся возле стола, на подгоревшую скатерть, взял в руки еще пахнувший горелой резиной мотор.

— Как же это ты его включал? — поинтересовался он. — Прямо от штепселя? Умник! А трансформатор? Звонок-то ведь через трансформатор ставят, а ты напрямую соединил. Вообще, Володька, давай все-таки условимся раз и навсегда, чтобы ты таким самостоятельным не был. Вот будешь проходить в школе физику, станешь учить электричество, тогда уж и орудуй. Эх ты, изобретатель, шут тебя возьми!

Володя молчал. Так вот оно в чем дело! Ну кто ж его знал, этот трансформатор!..

Отец подошел к тумбочке. Прислушался, наклонился и присвистнул:

— Фью-yl Что-то у нас сегодня все не так — и часы стали!

Он поднял хронометр, потряс его, приложил к уху»

— Стоят. С двадцать седьмого года, не стояли, как я со сверхсрочной пришел. Володька, твоих рук дело?