Правда о «Зените» - Рабинер Игорь Яковлевич - Страница 31

У меня тогда было приглашение в «Днепр», и я честно сказал руководству клуба: «Больше так не могу. Или отпускайте, или закончу карьеру». Меня отпустили, сказав: «Дима, мы все понимаем». В моей поездке в Днепропетровск не было никакой партизанщины, я совершенно открыто встретился со старшим тренером Евгением Кучеревским, с женой посмотрели квартиру, которую мне там давали.

Приезжаю обратно в полной уверенности, что никаких препятствий моему переходу в «Зените» чинить не будут. Мне говорят: «Езжай в Тарасовку на сборы команды». Тарасовка — это не база «Спартака», разумеется, а одноименный пансионат ЛОМО под Ленинградом. Приезжаю. Вызывает меня Коньков и задает вопрос: «Ты где был?» Отвечаю: «Ездил в Днепропетровск, разве вы не в курсе?» — «Как ты можешь куда-то ездить, ты же игрок "Зенита"?» — «Я перехожу в "Днепр" по договоренности с руководством клуба». — «Никуда ты не переходишь. Ты — футболист "Зенита" и будешь играть здесь».

Уж как там Коньков договорился с руководителями, не знаю. Но на мою реплику, что у меня другая информация, он ответил: «Ладно, иди. Через полчаса собрание команды». А потом я узнал, что сразу после встречи со мной он вызвал всех «стариков» — Бирюкова, Степанова и других. И сказал, что сейчас нужно будет на собрании осудить Баранника за самовольный отъезд и нежелание играть в родной команде.

У всех ребят глаза округлились, осуждать меня они отказались. Началось собрание — выступать никто не захотел. Но ответ был прежним: «Никуда он не уйдет». Мне же Коньков заявил, что если я уйду, то буду дисквалифицирован.

Что мне делать? Еду с командой в Сочи на сборы. В последний день весь народ развлекается, празднует окончание сбора. Выпивали все. Но Коньков отправил в холл гостиницы своего помощника Зинченко с совершенно конкретной целью. И если молодежь, которую он только что взял в команду — Матвеев, Юшков, Подпалый, — никто не тронул, то меня и еще четверых ветеранов выловили и обвинили в нарушении режима. (По моим данным, это Бирюков, Степанов, Долгополов и Афанасьев. — Прим. И. Р.).

К Зинченко — никаких претензий. Он — человек подневольный, его заставили это сделать. Конькову нужно было убрать из команды авторитетных людей. Но почему таким способом-то? То, что в последний день сбора все выпивают — негласное правило, которое ни для кого не было секретом. Но взяли только определенных людей.

Дальше была очень некрасивая эпопея. Наутро уезжать в аэропорт, а нас пятерых не пустили в командный автобус, дали нам «рафик». Мы, конечно, обиделись и повели себя даже не то чтобы неправильно, а, прямо скажем, нагло. Но этому было объяснение: мы понимали, что все это продумано и подготовлено. И где-то перегнули палку. Сели в «рафик», перед аэропортом заехали туда же, где вечером гуляли — благо время позволяло. Ничего страшного, экипаж подождет! В самолет зашли последними, в хорошем расположении духа. И там немножко добавили. Ходили по салону, веселились, а Коньков бледнел от гнева. Нас спровоцировали, и мы ответили. Что называется, отпустили тормоза.

Прилетаем в Пулково. Там нас встречают жены, которым всегда после сборов разрешают ехать с мужьями в автобусе. И Коньков пытается не пустить туда одного игрока (по имеющейся информации — Афанасьева. — Прим. И. Р.) с женой. Говорит — пусть, мол, на такси добирается. Тут-то мы и взвились. Тренер в «Зените» без году неделя, его еще никто толком не знает — и такое отношение к ветеранам! Уж что-что, а запретить нам садиться в автобус он не мог — мы еще не были отчислены, и это был точно такой же наш транспорт, как и его. Повел себя он, словом, не по-мужски. А в автобус, разумеется, мы сели — кто же может остановить такую «банду».

Потом нас всех вызвали в ЛОМО. И объявили о том, что троих (Бирюкова, Степанова и Афанасьева. — Прим. И. Р.) отчисляют, а нас с еще одним (Долгополовым. — Прим. И. Р.) дисквалифицируют на три года условно с запретом на смену клуба в течение всего этого срока. Все стало ясно: мы-то более молодые, и нас нужно было просто привязать. Мы можем «кровь давать», как говорили в определенных местах. А старших ребят можно взять да выкинуть — что называется, без выходного пособия.

Ну не люблю я несправедливость. И тогда, в профкоме ЛОМО, встаю и говорю при всех: «А вы знаете, я не пил». У Конькова челюсть отвисла: «Как?! Ты был пьяным!» Я спокойненько так: «Покажите мне экспертизу. А вот вы — пили!» С такими, как он, надо общаться по его же правилам — иначе не выживешь. Потому я все это и сказал, добавив, что если нас всех считают в чем-то виновными, то и наказывать должны одинаково. Отчислять — так всех!

В общем, весь этот сыр-бор закончился тем, что всех нас оставили и ограничились какими-то предупреждениями. А я потом объяснил руководству, что так не делается. Сначала меня отпускают в «Днепр», а Коньков накладывает запрет, не сочтя нужным что-либо объяснить. Потом мне хотят испортить жизнь дисквалификацией. Такое впечатление, что в «Зените» я не выиграл чемпионат и не провел восемь лет, а пришел и что-то украл. Мерзко все это было.

Кстати, как специалист Коньков был хорош. Киевская школа, системный подход, работа со штангой — все это у него было весьма толково, а в тренировках даже после Пал Федорыча я увидел много нового и интересного. Но для тренера человеческие качества не менее важны чем профессиональные. Какой смысл заниматься шантажом, ставить людей на колени? Какого результата можно добиться, если отношения с игроками строишь так, как делал это он? Если не можешь договориться с человеком по-хорошему, если не хочет он играть — отпускай. Тем более что в команду пришло несколько талантливых молодых ребят, с которыми ему, видимо, приятнее было работать, чем с нами. Так зачем держать? Насильно мил не будешь. Коньков этого не понял, результата не было — и уже в начале лета его убрали.

Но и на этом мои злоключения не закончились. Вместо Конькова назначили Вячеслава Булавина. И одновременно произошла смена руководства — ЛОМО стало не до «Зенита», и президентом клуба назначили спортивного телекомментатора Владислава Гусева.

Когда ЛОМО уходило, наши контракты отдали нам на руки. А Гусев потребовал в течение двух дней принести их в клуб — чтобы переподписать в одностороннем порядке на ухудшенных условиях. За других не скажу, но я ничего не принес — мне не нужно было опять привязывать себя к «Зениту», после сезона я хотел уехать. Это был сентябрь 90-го, у меня тогда ребенок родился. Мне говорят: неси контракт — иначе и не уедешь, и здесь играть не будешь. Опять, словом, хоронить заживо начали.

Мы к тому моменту играли в первой лиге, и уже не могли ни выйти в высшую, не вылететь во вторую. Но они на компромисс не пошли, и в октябре я из «Зенита» просто ушел. Зарплату мне платить перестали — наоборот, потребовали, чтобы я вернул деньги за последние два месяца. Конечно, я ничего не вернул. А как только ушел, в клубе вообще потеряли ко мне интерес. Никто даже не пытался узнать, где я, что со мной, на что живу, чем занимаюсь. Словно меня прокляли, словно меня в «Зените» никогда и не было.

Слава богу, какие-то мелкие остатки накоплений еще были. Время было тяжелое, голодное — павловскую реформу помните? А тут еще и новорожденная дочка, которую нужно кормить. Но человек может через все пройти. Единственный плюс — наконец-то занялся той осенью институтом, сдал все долги, а летом 91-го — и госэкзамены. Хоть без образования не остался. Но осадок по отношению к «Зениту» остался очень неприятный. Отпустили бы меня в «Днепр» — и вспоминал бы о родном клубе только хорошее. Но этот последний год испортил очень многое. Я понял, что единственный шанс вырваться из этого болота — обрубить все нити, связывавшие меня с «Зенитом» и с Россией, забыть обо всем, что было, и начать новую жизнь. В Норвегии это и сделал, задержавшись там на 17 лет. А с Россией у меня до 97-го года вообще никакого контакта не было.