Если б заговорил сфинкс... - Аматуни Петроний Гай - Страница 5

— О боги, прошу вас: не смотрите на меня. Отвернитесь, пожалуйста, я хочу целоваться с Мериптахом!

И, уверенная, что воспитанные небожители исполнили ее просьбу, девушка прильнула к своему верному другу и закрыла глаза.

6

Закончив работу, Мериптах покрыл глиняную фигурку магической красной краской, чтобы скульптура была здоровой и удачливой. Скинул с себя набедренник и с разбегу мягко, без всплеска, ушел в воду.

Проводив его взглядом, Туанес принялась готовить завтрак. Разложила на земле у входа в шалаш пальмовые листья для пищи и мягкие комки сухих водорослей — вытирать пальцы и рот.

В раздумье перебрала продукты в прохладной яме. Выбрала любимое Мериптахом жирное мясо бегемота, несколько черепашьих яиц, священный лук, лепешку и несколько молодых кисловато-сладких побегов паписуса.

Раздув огонь из тлеющих угольков, Туанес подогрела мясо на вертеле. Мериптах уже вылез из воды, отряхнулся и, не вытираясь, присел к костру.

Ели с достоинством и молча: болтливость за трапезой — грех. Мериптах с удовольствием запивал мясо темно-коричневым пивом, от которого Туанес по обыкновению отказалась.

Увидев у реки пьющего ибиса, она направилась туда с кувшином, подождала, пока птица отошла в сторону, и набрала воды из этого места: она знала, священный ибис чувствует плохую воду и не любит ее...

Напившись Туанес поблагодарила богов и убрала остатки пищи. Они надели шляпы из узких и длинных листьев папируса, сели в лодку и отправились на работу, благо плыть было недалеко.

Достигнув заводи, где папирус был выше человеческого роста, Мериптах притормозил лодку веслом у края заросли и принялся за дело.

Выдергивая из воды упругие трехгранные стебли, он отламывал верхушку с цветком, отрезал корневище и передавал Туанес, которая связывала стебли пучками и укладывала посередине лодки, вдоль обоих бортов, чтобы не нарушить равновесия.

Когда запас стеблей становился угрожающе тяжелым, Мериптах направлял лодку к островку, где была их походная мастерская. Они освобождались от груза и возвращались в заросли.

...На северо-западе виднелась ярко освещенная солнцем каменная гряда холмов. Тысячи людей вырезали там в каменоломнях гигантские плиты, вставляли в пропилы деревянные клинья и поливали водой. Дерево разбухало и с треском отрывало известняковые блоки от массива.

Одни грузчики волокли эти заготовки — весом в десятки тонн — на каменных катках к баржам, чтобы речники доставили их к строительной площадке пирамиды, а другие вновь тащили их по твердой, но увлажненной дороге, с криками и стонами, в облаке пыли и песка. Камнерезы вновь должны были распилить камень на куски, обтесать и отшлифовать, а рабочие по насыпям поднять их в небо и с точностью до волоска уложить в предназначенные места усыпальницы очередного фараона, пока еще нежащегося в прохладной тени дворцового сада.

И так день за днем, столетие за столетием...

После трехчасового отдыха в самую жаркую пору Мериптах и Туанес снова принялись за работу.

Особенно ловко работала Туанес. Усевшись на маленькую скамейку, она захватывала пальцами левой ноги нижнюю часть стебля, держа левой рукой его верхний конец, в правую брала острый камень и разрезала стебель вдоль.

Нарезав нужное количество стеблей, Туанес разворачивала их в длинные ленты и осторожно как бы раздавливала их между двух гладких и ровных камней. Потом склеивала из этих лент полосы.

Полоса для письма состояла их двух слоев. Для гибкости и прочности в наружном слое волокна стеблей располагались сверху вниз, а во внутреннем — горизонтально, то есть слева направо. Куски полос шириной менее локтя в свою очередь склеивались крахмалом из кусков до необходимой длины. Изготовленные таким образом полосы подвергались длительной сушке в тени.

Окончив работу, Туанес пошла под навес, где на шестах висели уже готовые полосы, и с удовлетворнием осмотрела их.

— Смотри, Мериптах, смотри, как я научилась... Особенно вот этот папирус...

— Вижу руку умеющего, Туанес. На такой белой, гладкой полосе жаль писать обыденное.

— Пусть она будет моей, Мериптах. Когда-нибудь ты напишешь на ней что-нибудь особенное. Для меня!

— Хорошо, Туанес, я сейчас помечу ее. Спрячу в глиняный футляр...

НОЧЬ ВТОРАЯ, полная беспокойств...

1

Если от Белых Стен пойти на северо-запад, то за чертой города, совсем недалеко, встретится поселок, где живут скульпторы, мастера по камню, надзиратели гробниц, а также вскрыватели трупов, бальзамировщики — одним словом, все те, кто обслуживает Город мертвых — некрополь столичной знати, растянувшийся до самой Великой пирамиды.

На западной окраине поселка стоит дом, ничем не примечательный: глинобитный, одноэтажный, с несколькими комнатами и скромным бассейном во дворе.

Здесь живут Нефр-ка, его сын Кар и маленький черный человечек пигмей Акка, вызывающий острое любопытство соседей. Акка — слуга в доме, помощник Кара во время представлений и просто друг, полноправный член этой небольшой мужской семьи.

Во дворе — от входа направо — зверинец. Там живут мыши, гуси, петух, лиса, змеи и молодой лев Ара. Тут же и стойло ослика.

У Акка две непременные обязанности: ухаживать за животными и тщательно выбривать на своем лице скудную растительность — бороду в Кемте носит фараон, а усы — лишь некоторые из вельмож. Не имеет смысла услаждать доносчиков и раздражать сильных мира сего...

Возбужденный недобрым предчувствием, Кар распахнул калитку и, не глядя на своих четвероногих, крылатых и безногих друзей, шумно приветствующих его, вбежал в дом.

Сперва ему пришлось пройти по глухому коридору с окнами под потолком, затем по следующему коридору свернуть влево, до угла, еще раз влево, и только тогда он попал во внутренний дворик, куда выходили окна и двери жилых комнат.

У одной из них на толстой циновке крепко спал Акка. Увидев его небритое лицо (значит, что-то помешало ему!), Кар, слабея от волнения, присел рядом и пальцами коснулся маленького черного, вздрагивающего во сне плеча.

Акка мгновенно открыл глаза, подскочил и пал ниц, уткнувшись лицом в прохладный, вымазанный глиной пол.

— Встань!

Акка присел. Его широко открытые черные глаза с желтыми белками выражали испуг.

— Говори...

— Я не виноват, Кар. Не виноват я!

— Говори.

— Хозяин ушел ночью. Сказал: Акка, будь только дома. Пропал он...

— Что еще говорил он?

— Злой человек ходит у гробниц... Я выслежу его, сказал он.

— Зверей кормил?

— Да, Кар.

— Возьми еду, воду. Скорее. Еще — веревку...

Несколько минут спустя они покинули двор и направились в сторону гробниц. На их счастье, солнце стояло в зените, почти не давая теней, а улицы поселка были еще пустынны.

Нарисовав на обжигающем песке круг, Кар сказал:

— Ищи этот знак.

— Да, Кар, я ищу этот знак...

...К вечеру они стояли у стены заброшенной безвестной гробницы, и Акка обнаружил камень, неумело или наспех прикрывавший вход.

Добыли огня и осторожно пошли, освещая путь фитилями — Акка впереди. Кар поминутно оглядывался: не выследил ли их кто.

— Нож... хозяина! — в ужасе воскликнул Акка.

Спина у Кара стала мокрой и холодной, как у лягушки: Акка не ошибся. На рукоятке вырезана антилопа и дикая утка — Кар с детства знал этот рисунок, когда-то при нем сделанный отцом. Нож лежал на углу просторного хода, ведущего вправо. Куда идти? Внимательно, уговаривая себя не торопиться, Кар осмотрел следы на густом слое пыли и понял, что здесь происходило...

2

Нефр-ка пробыл в подземелье без малого двое суток.

— Спасибо, сын... — прошептал он, щурясь от света. — Ты спас меня...

— Хорошо сделал, отец, что рисовал знаки. Кто он?

— Не знаю. Было темно. Мы молчали оба. Молодой. Сильный. Тяжелый, думаю я.