Если б заговорил сфинкс... - Аматуни Петроний Гай - Страница 14

— Слоны? — спросил Мериптах.

— Нет, — засмеялся кормчий. — Камни. Так многие думали, потому назвали город у этих скал — Абу: Слоновый...

Вокруг легла темная африканская ночь, и в небе разом зажглись звезды. Черные перья пальм, у причала тянулись к судну, уже сбросившему парус, словно пытаясь помочь ему пристать к острову Йэб.

Гребцы взялись за весла: до конца долгого путешествия оставалось всего несколько минут...

9

Нефр-ка — отец Кара — видел вельможу Сепа всего два раза, да и то издали. У каждого из них своя жизнь, а город Белых Стен многолюден. Со всеми, даже именитыми, не познакомишься близко.

И все же, когда по пути с работы домой, ночью, он встретил человека в длинной белой одежде вельможи с богатой расписной лентой на лбу, он сразу признал в нем Сепа и замер, не зная, как поступить.

Тот остро и зло глянул на скромного смотрителя пирамиды, скинул с плеч накидку, под которой был только роскошный набедренник, и ни с того ни с сего набросился на Нефр-ка. Оба покатились по земле, яростно колотя друг друга.

Изловчившись, противник удержал Нефр-ка на спине и набил ему полный рот песку. Почувствовав в правом боку острый укол, Нефр-ка застонал и на короткое время потерял сознание.

Когда она пришел в себя и огляделся, склон холма у края города, где случилась эта стремительная схватка по-прежнему был пуст. Рана в боку кровоточила, но, судя по первому впечатлению, казалась неопасной, и Нефр-ка, пошатываясь и время от времени отдыхая, доплелся до дома.

— Сенеб, отец, — весело встретил его Кар, но, почуяв неладное, кинулся к старику. — Ранен ты, отец, ране? Кто? Где?

Нефр-ка молчал, тяжело дыша от боли.

Кар и Акка обмыли рану и сделали луковую повязку, подавив для этого в миске целую головку. Вначале рану сильно пекло, и Нефр-ка морщился и стонал, но, когда боль и жжение улеглись, он облегченно вздохнул, глянул на сына и отчетливо сказал:

— Сеп!

10

Африканское утро так же коротко, как и вечер. Большущее солнце резво выкатывается на небо, прогоняя мрак, будто сдергивая черный полог, и начинает припекать.

Но земля еще не отогрелась, и воздух слегка пронизан прохладой.

Мериптах хотел сразу окунуться в воды Хапи, но, вспомнив вчерашний подарок гостеприимного хозяина, снял ожерелье. На тонкую волосяную нить нанизаны крупные, глянцево-черные семена эбенового дерева, перемежающиеся кусочками пахучего лотоса. В нижней части ожерелья — яйцеобразный, с плотной зеленой кожурой, плод пальмы дум. Изящное, типично негритянское изделие Юга.

Бережно положив ожерелье на камень, Мериптах прыгнул в воду. Да, Хапи здесь много теплее, чем в дельте, на севере. Или утренний воздух прохладнее. Или то и другое вместе.

Немудреный завтрак, И Мериптах снова в пути. На этот раз в весельной, трехпарной лодке. Покинув Йэб, они направились на юг, обогнули островки Салуга и Сехель и вскоре свернули в широкий и глубокий канал. Он вел на восток, в центр знаменитых каменоломен.

Северный берег потемнел и стал повышаться, каменисто взбираясь к небу. От резкой смены дневной жары и ночного холода и от времени скалы покрылись коричнево-черной корочкой, красиво и впечатляюще выделяясь на фоне золотистого песка, ручейками огибающего камни и гонимого ветром то в одну, то в другую сторону. Точь-в-точь как невдалеке отсюда воды Хапи пробираются сквозь первые пороги.

Сойдя на берег, Мериптах стал взбираться наверх — туда, где виднелись рабочие, слышались их голоса, стук молотков и ворчание сверл. Поднявшись локтей на сорок, он остановился и с интересом стал наблюдать, как рабочие катали большие каменные шары по ровному желобу, трением постепенно углубляя его. Когда желоб достигнет нужной глубины, начнется подсечка скалы снизу — зубилами, долотом и шарами, чтобы еще позже забить в оставшуюся полоску камня деревянные клинья и поливать их водой...

Шагах в пятидесяти отсюда камнерезы обрабатывали вчерне два саркофага. От них Мериптах узнал, как найти учителя Рэура, высекающего статую царя Хефрэ. Объясняя ему, как пройти, камнерезы как-то странно посмотрели на него, но Мериптах не придал этому значения.

Поднявшись еще локтей на двадцать, он увидел ровное плато, несколько неожиданное среди хаотического нагромождения скал, и в середине его слегка намеченную скульптуру царя, лежащую на спине. Головной убор — корона — и лицо уже прорисовывались, но туловище пока еще казалось бочонком, и предстояло удалить немало лишнего камня. Ног, по существу, тоже не было. Но Мериптах опытным глазом уловил общий замысел — учитель задумал...

Только сейчас Мериптах рассмотрел человека в белой накидке, сидящего к нему спиной. Скорбная поза, загорелые руки, сжавшие виски, говорили о тягостном душевном положении: очевидно, вдохновение покинуло художника, и ничто на свете не даст ему душевного спокойствия и мира, пока боги не укажут, где и как возник просчет и что делать дальше.

Мериптах понимает учителя: дорога творящих ведет сквозь ущелья отчаяния и неверия, сквозь топи самоуспокоенности и дельту поисков. Далеки урожайные поля победы, как далеки!

Он обошел Рэура кругом и увидел милое, такое любимое им удлиненное худощавое лицо с тонким носом, маленьким ртом и острым подбородком. Черные прямые брови, как две стрелы, приподнялись к вискам над закрытыми веками.

— Учитель, — волнуясь произнес Мериптах. — Сенеб, Учитель! Я рад видеть тебя вновь...

— Мериптах! Мальчик мой! — воскликнул Рэур, подняв голову. — Как хорошо, что ты приехал. Но где ты?.. Где?..

Он смотрел в сторону своего ученика и задавал этот непонятный вопрос! Мериптах вздрогнул и медленно приблизился, с тревогой всматриваясь в его невидящие, слезящиеся глаза.

Учитель был слеп!

— Что... Что с тобой, мой Учитель?! Я же тут... Вот я стою перед тобой — ты видишь?

— Нет, мой мальчик, я только слышу тебя...

Они обнялись, и Мериптах, как ребенок, зарыдал на его груди. Рэур гладил его голову дрожащими руками, неумело ощупывал тонкими пальцами его лицо и негромко говорил:

— Я был увлечен работой, Мериптах. Все внимание, весь я ушел в эту скульптуру, что лежит у моих ног. Я забыл о почтении к богам... Меня наказал теперь сам Рэ: яркий свет убивал мое зрение. Завистливый Сет, покровитель пустыни, засыпал мои глаза мелким песком. Вот сижу я сейчас, а надо мной ночь... Ночь, еще маленькие танцующие звезды вижу я... Это все, Мериптах, все, что мне осталось... Ты можешь завершить мое дело, только ты...

— Учитель, чья рука прикоснется к твоему творению? Кемт мало знает художников, равных тебе...

— Но они есть — ты один из них.

— А кто даст этому камню именно ту жизнь, что задумал ты, Учитель? Кто бы ни взялся продолжить, он сделает это по-другому.

— Ты прав, Мериптах, ты прав: искусство неповторимо, как мы сами... Прав ты, говорю я.

— А что... врачеватели?

— Вот говорят мне: боги лишили тебе зрения, они одни могут вернуть его...

— Значит, надежда еще есть!

— Надежда — это то, что не зависит от богов, а зрение могут вернуть только они...

Большое горе постигло Рэура, но и оно не сломило окончательно волю художника. Сегодня он — на время! — прощался с начатой им скульптурой и намеревался вернуться в Белые Стены, чтобы дома переждать беду: он и раньше слышал истории временной потери зрения. Кто знает... Болезнь глаз в Кемте обычное дело...

Когда оба они несколько успокоились, Рэур сказал:

— Долгий путь за твоими плечами — начало большого дела? Так думаю я?

— Верно, Учитель! Ты помнишь скалу, что возле Великой пирамиды?

— Помню, Мериптах. Рядом брат твой Анхи строит нижний заупокойный храм для нашего царя.

— Я хочу, Учитель, я хочу сделать из этой скалы фигуру льва с головой владыки Обеих Земель...

Рэур порывисто встал.

— Я понял, Мериптах, все понял. Кемт еще не знает подобного! Тысячи людей видят скалу, а ты увидел — скульптуру... Ты один! Боги вдохновили тебя. Как проста сущность великого, как проста, говорю я. Но не все глаза видят ее, не все уши слышали ее, не всякий ум постигнет эту простоту!