Пути, которые мы избираем - Поповский Александр Данилович - Страница 95

Курцина вдохновляло желание увидеть между желудком и прочими частями пищеварительной системы непосредственную связь. Он верил, что насыщение служит сигналом для включения деятельности поджелудочной железы и что эта сигнализация опережает действие блуждающего нерва и выделения двенадцатиперстной кишки, двигающиеся к железе с током крови.

Как всегда, когда Курцин пускался в дебри исканий, его вдохновляли думы о клинике. Если бы удалось найти механизм, связывающий этот орган с желудком, думал он, врачи могли бы узнавать о состоянии железы по сокращениям желудка. Это тем более необходимо, что поджелудочная железа заложена глубоко в организме и исследование ее почти невозможно.

Первые же опыты серьезно обнадежили ассистента. Двести пятьдесят кубических сантиметров воздуха или воды, наполнившие баллон в желудке животного, уже через минуту вызывали отделение поджелудочного сока. Выделения усиливались в три с лишним раза, когда содержимое желудка увеличивалось вдвое, и почти прекращались, когда объем воды или воздуха превышал пятьсот кубических сантиметров. В этом случае у животных наступала рвота — результат вмешательства защитных механизмов. Удаление раздражителя — воды или воздуха — резко меняло деятельность железы. В любой части желудка, на дне ли, на большой или малой кривизне или в привратнике, — всюду были рассеяны нервные сигналы, способные возбудить железу.

Результаты не совсем удовлетворили ассистента. Опыты проводились на животном, а так ли это происходит у человека? Нигде на белом свете желудок собаки не набивают воздухом или водой. Как еще откликнется железа при подлинном насыщении? Пища бывает и холодная и теплая — как отразится на сокоотделении та же вода в баллоне высокой или низкой температуры?

Опыты дали недвусмысленный ответ. Сигнализация из желудка в поджелудочную железу поражала удивительной точностью. Вода, нагретая до десяти градусов, вызывала лишь десять кубиков сока в час; тридцати восьми градусов — тридцать девять кубиков за то же время и сорока пяти градусов — сорок пять кубиков.

Еще больше вырастало сокоотделение, когда желудок собаки с перерезанным пищеводом вначале раздражали баллоном, наполненным воздухом, затем водой сорока пяти градусов тепла и лишь потом давали ей есть. При этом мнимом кормлении количество поджелудочного сока достигало семидесяти пяти кубиков в час — значительно более, чем при подлинной еде. В руках исследователя был прием — с помощью различной сигнализации заставлять железу давать больше или меньше сока.

Еще один вопрос к природе.

Воздействуя на желудок, мы можем оказать влияние на поджелудочную железу. Медики спросят: насколько эти влияния продолжительны, можно ли повторными раздражениями усилить возбудимость железы, когда в этом возникает потребность?

Опыты ответили недвусмысленным «да». Длительное раздражение желудка баллоном повышало отделение желез не только во время еды, но и в продолжение последующего времени.

Все эти опыты Курцин повторил на больных и получил те же результаты,

О так называемой «сшибке»

Врачи, собравшиеся в 1950 году послушать Курцина на одном из своих собраний, имели все основания проявить нетерпение. В продолжение полутора часов он подробно говорил об условных рефлексах, о «возбуждении» и «торможении», о «дифференцировке» и «сшибке». Они много раз слышали об этом, читали в книгах, но почему он вдруг вздумал потчевать их физиологией? Где обещанное сообщение о неврозе желудка и язвенной болезни?…

Курцин догадывался о настроении своих слушателей и всячески старался разнообразить затянувшееся вступление. Он придумывал примеры из клинической практики, отпускал шутки, цитировал Павлова и красноречивыми жестами призывал своих слушателей к терпению.

Свою речь ассистент начал издалека, с той поры, когда Павлов занялся «сшибкой» — возбуждал животных сверхсильными раздражителями, перенапрягая их вынужденным торможением, и, «сталкивая» эти состояния подъема и угнетения, вызывал экспериментальный невроз. Все это Курцину хотелось показать на примере и обязательно из клинической практики, удивительно ли, что вступление так затянулось?…

— Я понимаю ваше нетерпение, — как бы извинялся ассистент, — я бы рад не томить вас, да примеры уж очень хороши. Вот еще один — сам Павлов приводит его для объяснения невроза… Дочь присутствует при последних минутах отца. Она знает, что он скоро умрет, но от больного скрывает правду, уверяет, что все превосходно, замечательно. У самой горе, тоска смертная, а надо улыбаться, утешать старика. К чему это ведет? Конечно, к неврозу. Почему? Столкнулись два нервных процесса: возбуждение — хочется плакать, рыдать и торможение — подавляй свою скорбь, улыбайся и держись. Столкнулись и стукнулись… Или такой еще пример: меня оскорбили, ранили в самое сердце, а ответить, проявить возбуждение нельзя. Тормози, одолевай раздражительный процесс… Вот и невроз. То же самое и на собаках выходит. Нагружу тормоза через силу, задам трудных задач — и готов сокол, сорвался. Не одни наши собаки нажили во время наводнения 1924 года в Ленинграде невроз, сколько людей пострадало тогда!

Вот и все. Теперь пора перейти к делу, никаких больше отступлений, конец.

Мы задумали вызвать у собаки невроз и проследить, как это отразится на деятельности желез. Не мне вам рассказывать, каково влияние душевных страданий на нормальное пищеварение. Еще Мудров говорил: «Должно удалить больного от забот домашних и печалей житейских, кои сами по себе болезни…»

Собаке наложили фистулу желудка и выкроили маленький изолированный желудочек, в который, как известно, пища не попадает. Благодаря общим нервным связям в нем отражаются все процессы, происходящие по соседству. Затем у животного выработали серию временных связей. Звучание метронома частотой в сто двадцать ударов в минуту и зажигание электрической лампы, подкрепляемые обычно пищей, стали сами по себе вызывать отделение слюны. Стук метронома частотой в шестьдесят ударов в минуту ничего хорошего собаке не сулил, и раздражитель поэтому вызывал у нее торможение. Интересно было проверить, как эта мозговая работа отражается на состоянии желудочных желез.

Выяснилось, что она действует угнетающе. Для вас, клиницистов, это не новость, нечто подобное вы видели в клинике, и неоднократно. Тем интересней мне казалось проследить, что будет дальше.

Опыты продолжались. Мы снова и снова вызывали перенапряжение мозговых центров и каждый раз убеждались, что сокоотделение снижалось. Железы желудка болезненно откликались на испытания коры больших полушарий мозга… Должен вам сказать, что в ответственных случаях я опыты делаю сам и никому их не доверяю. Ждать подолгу решения мне не под силу, а ошибка помощника отодвинет результаты на несколько дней…

Пришло время перейти к последней части опытов, столкнуть состояния возбуждения и торможения, вызвать битву в коре головного мозга. Это было нелегко, и я, признаться, не сразу добился удачи. «Во врачебном искусстве, — говорит Мудров, — нет врачей, окончивших свою науку». То же самое относится и к физиологии.

Мы приступили к этим экспериментам. Наши приемы не изменились: свет лампы и метроном, отбивающий сто двадцать ударов в минуту, вызывали готовность к еде, а метроном с замедленным звучанием — торможение. В опыт ввели маленькое новшество: прежде чем включить условные раздражители, призывающие организм к еде, звучал сигнал торможения — жестокая весть, что пищи не будет и голод придется подавить. Так продолжалось не больше минуты и повторялось в течение нескольких дней. Прежде, чем поесть, собака подвергалась угнетению, которое сменялось возбуждением, связанным с получением еды.

Первое, что мы увидели, — это резкое снижение выделения слюны. Сигнал торможения не давал железе возбудиться, хотя условный раздражитель — свет лампы, сменивший его, — призывал ее к действию. Изменилось и поведение собаки. Послушная и уравновешенная, она стала беспокойной, по всякому поводу отчаянно лаяла и рвалась из станка. У нее порядком испортился характер.