Змея Сатаны - Картленд Барбара - Страница 13

– А Пирата?

– Она знает, что для меня это мучительно, и поэтому мы оба сидим на хлебе и воде.

Граф поднес руку ко лбу.

– Я с трудом могу поверить, что все это правда.

Но какие бы слова он ни произносил, было очевидно, что Офелия говорит правду.

Повернувшись, она снова посмотрела на него, и в ее глазах появилась тень слабой надежды.

– Пожалуйста, сделайте то, что от вас хочет мачеха, – попросила она.

Граф подумал, что за всю свою жизнь не оказывался в такой странной, невероятной ситуации.

Если он откажется – а именно этого ему хотелось больше всего, поскольку все, что он услышал о Цирцее Лангстоун, вызывало в нем отвращение, – то тем самым он приговорит этого ребенка и одну из своих собственных собак к таким адским мучениям, о которых страшно даже думать.

Он подумал, что при ежедневных побоях и на такой диете из хлеба и воды никто из них долго не протянет. А может быть, их смерть и была тем, к чему стремилась леди Лангстоун.

Раньше, когда леди Харриет часто и яростно обрушивалась на Цирцею, граф предполагал, что, как и большинство женщин, Харриет преувеличивает. Невозможно быть таким средоточием зла и дурных качеств, каким выглядела Цирцея Лангстоун в этих рассказах.

Но теперь он понял, что она была еще хуже, чем Харриет или кто-нибудь другой мог себе представить.

Он заметил, что Офелия с нетерпением ждет ответа.

– Я обязательно что-то сделаю, – сказал граф. – Я должен спасти вас из этого ужасного положения.

– Только вы можете это сделать, – ответила она тихо.

– А если мне поговорить е вашим отцом?

Офелия сделала беспомощный жест, грацию которого отметил граф; движенье ее рук напомнило ему порханье маленьких бабочек, вьющихся над цветущим рододендроном.

– Отец... не станет слушать, – ответила она. – Он верит всему, что говорит мачеха.

– Но он же не может не видеть, что вы выглядите больной и похудели, – настаивал граф.

– Мачеха говорит, что это моя собственная вина, что я не ем того, что мне предназначено, что я провожу ночи читая, вместо того чтобы спать.

Граф подумал, что всегда знал о глупости Джорджа Лангстоуна, но эта мысль не продвинула его в поисках решения проблемы.

– Вы не могли бы... как-нибудь забрать Пирата? – спросила Офелия. – Это такая милая собака, такая доверчивая и любящая и совершенно не понимает, за что ее бьют.

В ее голосе звучали слезы, растрогавшие графа.

– А как же вы сами? – спросил он.

– Я... со мной все будет в порядке.

– Глядя на вас, этого никак не скажешь, – сухо сказал граф. – Нет ли у вас родственников, к которым вы могли бы перебраться?

– Я думала об этом, – ответила Офелия. – Но уверена, что мачеха вернет меня назад.

– Почему?

– Потому что испугается, что я познакомлюсь с их друзьями, что буду встречаться с людьми. Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал о самом моем существовании.

– Но это же смешно, – сказал граф. – Вы же существуете, и кто-нибудь из родственников должен понимать, что вы выросли и что вас нужно вывезти в свет в этом сезоне.

– Если они и спрашивали обо мне, – ответила Офелия, – то мне об этом не сказали.

Граф подумал, что ситуация сходна с той, как если бы оказаться в лабиринте Хэмптон Корт Мейд, не имея понятия, как оттуда выбраться.

Все время, пока он говорил с Офелией, он думал, что нужно сделать, чтобы спасти этого несчастного ребенка, а кроме того, и свою собственную собаку.

Граф знал, что Лангстоун всецело находится под влиянием своей второй жены и не захочет слушать ничего, что будет сказано против нее. И если дело дойдет до выбора между женщиной, любимой и желанной для него, и его дочерью, очевидно, кого он выберет.

«Я должен что-то сделать», – подумал про себя граф.

И он знал, если речь идет об Офелии, то должен действовать быстро.

– Вы всерьез утверждаете, – сказал он, – что если бы я посетил сегодня вашу мачеху, как ей того, по-видимому, все еще хочется, то вас и Пирата не станут наказывать сегодня вечером?

– Может быть, и так... Только... если вы доставите ей... удовольствие... – сказала Офелия.

Граф понимал, что может означать это слово, и снова подумал, что из всех необыкновенных предложений, услышанных за всю свою жизнь, – а их было немало – никогда столь молодая и красивая девушка, как Офелия, не умоляла его заняться любовью с другой женщиной.

Однако, подумав об этом, он понял, что немыслимо даже дотронуться до Цирцеи, не говоря о каких-то любовных делах. Все в нем восставало против женщины, способной быть зверски жестокой, во-первых, с таким хрупким существом, как Офелия, а во-вторых, с животным.

– Пожалуйста, – повторила Офелия.

Граф вдруг почувствовал, что собака у него на коленях как бы присоединяется к этой просьбе. Он принял решение.

– Я зайду к вашей мачехе сегодня после обеда при одном условии.

– При каком? – спросила Офелия.

– Мы встретимся с вами здесь завтра утром, в то же самое время.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами и сказала:

– Я... я предпочла бы не видеть вас больше. Все случилось из-за того, что я с вами поговорила.

– Но именно потому, что это случилось, – сказал граф твердо, – я настаиваю на том, чтобы увидеть вас здесь завтра. Это мои условия, Офелия. Если вы отказываетесь, я считаю себя свободным сегодня днем.

Он видел, что почти что груб в своей настойчивости, но в то же время, вспоминая, как боялся, что никогда не сможет ее увидеть, понимал, что это единственный способ узнать, что же произошло после его посещения.

Теперь он чувствовал ответственность и за Офелию, и за Пирата. На первый взгляд он действительно послужил причиной их страданий.

Точно так же, как он пришел в бешенство, узнав, как жили его престарелые пенсионеры, так и сейчас его охватила ярость, перешедшая в холодный, рассчитанный гнев на Цирцею за то, что она вела себя таким возмутительным образом. Судьба Офелии неожиданно превратилась в его крестовый поход, который он решил выиграть любой ценой.

Вместе с тем он уже знал, что не станет выполнять все то, чего она от него хотела. Хотя каким другим образом успокоить Цирцею – это был особый вопрос.

– Хорошо... Я встречусь с вами здесь, как вы меня об этом просите, – сказала Офелия со вздохом.

– Вы обещаете? – продолжал настаивать граф.

– Обещаю...

– Позвольте мне сказать, чтобы быть уверенным, что вы не нарушите слово, я принесу сюда чего-нибудь поесть.

– И для Пирата?

– И для Пирата, – подтвердил он.

Он вдруг подумал, что она выглядит такой слабой, что, может быть, не доживет до завтра.

– Неужели никто в доме не даст вам чего-нибудь поесть сегодня?

– Им всем запретили, – сказала Офелия. – Но мне кажется, что Пирату иногда удается стянуть что-нибудь со стола, если ему повезет.

– Я вернусь домой и привезу вам чего-нибудь, – предложил граф.

Офелия покачала головой.

– Мне нужно возвращаться. Горничная моей мачехи заметит, если меня не будет слишком долго. Она шпионит за мной. Это она сказала мачехе, что я разговаривала с вами в гостиной.

«Это невыносимо», – подумал граф.

Однако он знал, что у таких женщин, как Цирцея, всегда есть горничная, которой они доверяют и которая шпионит для них. По-французски это называется complice d'amour – наперсница, но ему пришли на ум более резкие и оскорбительные выражения.

Офелия встала:

– Вы должны продолжать вашу прогулку верхом. – Она посмотрела туда, где Гром мирно пощипывал траву. – Какая великолепная лошадь, – сказала она, затаив дыхание.

– Вы любите лошадей? – спросил граф.

– Мы с мамой часто ездили верхом, когда она была жива. Мы были очень счастливы.

В ее голосе прозвучала грусть, словно все ее счастье было в прошлом и она никогда не будет счастлива вновь.

Графу захотелось посадить ее на одну из своих лошадей и помчаться с ней галопом через весь парк в свой замок.

Но тут же он подумал, что ему надо весьма искусно спасать ее от страданий, причиняемых мачехой, сделать все таким образом, чтобы не пострадала репутация молодой девушки.