Затерянная в Париже - Картленд Барбара - Страница 17

— В каком смысле? — спросил герцог.

— Я сказала месье Дюбушерону, что мне необходимо найти какую-нибудь работу, чтобы зарабатывать себе на жизнь, но мне и в голову не приходило, что можно найти работу у вас.

— И что же вы предполагаете делать для меня? — спросил герцог.

— Я… не совсем… уверена… — ответила она. — Когда я сидела в студии и ждала, пока месье Дюбушерон продаст папину картину, я решила, что единственное, чем я могу заниматься, — это учить детей английскому языку. Но потом…

Она замолчала, и герцог ее поторопил:

— Что вы решили?

— Я испугалась, что выгляжу слишком… молодо.

— А что же вы все-таки собираетесь делать для меня?

— Я могу писать ваши письма. У меня очень красивый почерк.

— У меня прекрасный управляющий, который с этим справляется, — ответил герцог. — А если возникнет необходимость, у него есть секретарь, которого специально наняли для этой работы, если мне не изменяет память.

Ума немного подумала и вздохнула:

— Не так уж много дел, которые я могу делать хорошо, — сказала она. — Но, в любом случае, вы в них вряд ли нуждаетесь.

— Например? — спросил герцог.

— Я немножко могу играть на рояле. Я могу рисовать, но, правда, очень непрофессионально, и папа говорил, что из меня никогда на получится художник.

— Я и не жду, что вы будете писать для меня картины, — сказал герцог. — Я уверен, что Дюбушерон сможет предоставить мне любую картину, какую я только захочу.

— Конечно! — согласилась Уна. — Я только хочу вам рассказать, чего я не умею делать.

— Тогда, может быть, мы пропустим это и сразу перейдем к тому, что вы умеете?

Взгляд, который она бросила на него, был полон мучения.

— Правда в том… — совсем потерянным голосом сказала она, — что, хотя мама истратила так много денег на мое образование, я не могу придумать… как им воспользоваться!

— Вы в зеркало когда-нибудь смотрите? — спросил герцог.

Она с удивлением взглянула на него и ответила:

— Конечно! Когда причесываюсь.

— Ну тогда посмотрите сейчас, — сказал ей герцог. — И расскажите мне, что видите.

Уна была маленького роста, так что ей пришлось встать на цыпочки, чтобы рассмотреть свое отражение в огромном зеркале в золоченой раме между севрскими часами и другими украшениями, стоявшими на высокой каминной полке.

Глядя в зеркало, она подумала, что никогда еще не видела себя на таком потрясающем фоне.

Расписной потолок, картины на стенах, тяжелые шелковые французские занавеси — в такой комнате ей очень хотелось бы пожить, да и маме она бы очень понравилась.

— Ну? — спросил герцог из-за ее спины. Она, обернувшись, улыбнулась ему.

— Извините меня, — сказала она. — Я не на себя смотрела. Я смотрела на вашу удивительную комнату. Она точно такая, как на картинах Буше, и я даже показалась себе похожей на мадам Помпадур. Вы помните ее портрет?

— Возможно, это как раз то, чем вы могли бы заниматься.

— Но ее любил король, а сейчас во Франции нет короля, — ответила Уна. — А если бы я и была мадам де Помпадур, я бы ни за что не догадалась, что севрскому фарфору следует быть розовым, как эти прелестные вазы у вас над камином. — И она, вытянув пальчик, осторожно коснулась одной вазы.

Наблюдая за ней, герцог подумал, что таким грациозным движениям должны учить в академии драматических искусств. Она совершенно невероятна и поэтому не может быть естественной.

Уна вздохнула, и в этом вздохе слышался восторг. Она сказала:

— Я чувствую, что не даю вам лечь спать, а ведь вы сказали месье Дюбушерону, что устали. Я тоже устала, и охотно пошла бы в постель, но здесь все так прекрасно, и мне хочется потрогать все ваши сокровища, посмотреть на них, подумать о том, почему и как они были сделаны.

— Даже так — вы бы пошли в постель? — спросил герцог.

— Но ведь они все будут здесь… и завтра, — сказала Уна сонным, усталым голосом.

Затем, словно внезапно вспомнив, о чем они только что говорили, она добавила:

— Большое вам спасибо за то, что вы меня пригласили, а завтра, когда я уже не буду такой сонной, я смогу подумать, каким образом мне отблагодарить вас.

Герцог медленно поднялся из кресла и, кажется, хотел что-то сказать. Но Уна, сведя ладони вместе перед собой, сказала:

— Я надеюсь, мама знает, что я здесь, — сказала она. — Она была бы просто потрясена, что я поселилась у англичанина, подобного тем, с кем она была знакома в молодости, и мне кажется, она была бы… счастлива, потому что, хотя папа и умер, я в безопасности… с вами…

Она посмотрела на него снизу вверх; наступила пауза, в течение которой герцог пытливо смотрел ей в глаза, и Уна опять почувствовала смущение.

— Идите спать. Мы оба устали. Завтра обо всем поговорим, — сказал он, и в голосе его слышалось удивление.

Глава 4

Уну разбудила вошедшая в комнату служанка, которая принесла на подносе завтрак.

Она поставила его у кровати и подошла к окну отодвинуть шторы, чтобы открыть доступ дневному свету.

В первый момент, спросонок, Уне было трудно сообразить, где она. Потом с замиранием сердца она вспомнила!

Она в Париже и поселилась у герцога Уолстэнтона!

Она села в постели, с восторгом глядя на аккуратно накрытый поднос, на котором стоял серебряный кофейник и лежали горячие круассаны.

— Который час? — спросила она.

— Десять часов, мадемуазель, — ответила горничная.

— Десять часов? — воскликнула Уна. — Неужели! Как я могла проспать так долго?

— Мадемуазель устали вчера, — ответила горничная. — А сегодня прекрасная погода, и день очень Теплый.

— Десять часов! — повторила Уна и добавила немного неуверенно: — Возможно… месье герцог решит… что это так невежливо с моей стороны — не спуститься к завтраку.

Горничная улыбнулась:

— Месье отправился на прогулку верхом, мадемуазель, так что некуда торопиться.

Уна почувствовала облегчение.

Она подумала, что вчера ей надо было спросить у герцога, во сколько будет завтрак и должна ли она быть вместе с ним. Раньше ей не доводилось завтракать в постели, если только она не была больна. Когда она жила дома с папой и мамой, они всегда завтракали в восемь часов все вместе.

Только сейчас она поняла, до чего же устала вчера.

Не только долгое путешествие, когда было трудно уснуть в поезде, но и впечатления целого дня в Париже взяли свое.

Сначала — шок, вызванный известием о смерти отца, когда вдруг оказалось, что у нее никого нет и ей некуда идти.

Затем — восторг от обеда с герцогом и поездки в «Мулен Руж», которая в воспоминаниях показалась еще более фантастичной и предосудительной, чем она могла себе представить.

Только уже лежа в постели, она вдруг подумала, что нехорошо было поступать так — отправиться в увеселительное заведение вскоре после смерти отца. Затем она критично спросила себя, что ей следовало делать.

Она инстинктивно почувствовала, что и месье Дюбушерон, и герцог сочли бы ее унылой, если бы она принялась горестно оплакивать отца и настояла на том, чтобы остаться дома.

Тут она вспомнила, что у нее нет дома, и у нее появилось подозрение, что если бы она не сделала того, что предложил ей вчера месье Дюбушерон, он даже и не оказалал бы ей гостеприимства.

Уна вдруг поняла, что под его общительностью и льстивостью в присутствии герцога, скрывается безжалостная натура, стремление все делать по-своему. Она подумала, что он, не колеблясь, присвоит себе все деньги, вырученные от продажи отцовских картин, если она не будет делать то, что он говорит.

Осознав, что она подозревает месье Дюбушерона в таких нечестных, с какой стороны ни посмотри, делах, она и сама едва не была шокирована.

Но Уна, будучи достаточно сообразительной, спрашивала себя, что было бы с деньгами, полученными от продажи картин отца, не появись она в тот момент в его студии.

Казалось маловероятным, чтобы месье Дюбушерон, даже если он и знал что-либо о ее существовании, но никогда ее не видел, взял на себя немалый труд разыскать ее, чтобы вручить ей деньги, принадлежащие ей по закону.