Волшебные чары - Картленд Барбара - Страница 2

Это был ее первый поцелуй.

Взглянув на свою руку, в которую он вложил что-то, она увидела там целую золотую гинею и едва поверила своим глазам.

Гермия привыкла свободно бродить одна по округе, и все в деревне знали ее.

Ей и в голову не приходило, что это могло показаться странным чужому господину или что он мог принять ее – как она теперь поняла – за молочницу по виду ее одежды.

Ее хлопчатобумажное платье так село от многочисленных стирок, что было слишком узко; ее шляпка выгорела на солнце и потускнела, потому что она носила ее с самого детства.

Но все равно, не выглядела же она как Молли, дочка фермера, помогавшая ему доить коров!

Нельзя было никак спутать ее и с теми повзрослевшими женщинами, которые работали на ферме «Медовая жимолость» уже чуть ли не двадцать лет.

«Молочница!» – повторила она про себя слова незнакомца и подумала, как разгневался бы ее отец, если бы узнал о происшедшем.

Но все-таки Гермия не могла не подумать, что в этом была и ее вина.

Она пришла на помощь незнакомцу, не объяснив даже, кто она такая.

Хотя он и мог бы догадаться по нескольким словам, сказанным ею, о том, что она образованна, вряд ли следовало винить его за то, что он посчитал ее принадлежавшей к совершенно иному обществу.

И все-таки, думала она, оскорбительно со стороны незнакомого мужчины целовать даже молочницу только, потому, что она помогла ему.

Будучи не только рассержена, но и чувствуя себя фактически оскорбленной, Гермия готова была поддаться первому импульсу негодования и отбросить гинею, данную ей незнакомцем, чтобы никто никогда не узнал о случившемся.

Но потом она подумала, что грешно разбрасываться деньгами, когда на эти деньги ее отец мог купить много необходимого для бедных и больных в деревне, на что он обычно тратил свои собственные скудные средства.

После войны наступили суровые времена, когда молодым мужчинам трудно было найти работу, Те, кому не повезло устроиться в усадьбе графа или на землях его поместья, могли рассчитывать лишь на выращивание собственных овощей да на содержание десятка кур.

Гермия вновь взглянула на гинею и подумала, что если она опустит ее в коробку для пожертвований в церкви, которая обычно была пуста, ее отец обрадуется.

Он благословит неизвестного благотворителя, испытав к нему чувства, очень далекие от того, что испытывала к этому незнакомцу Гермия!

Осознав снова с полным негодованием, что ее поцеловал мужчина, которого она не знала и не встретит вновь, Гермия возмущенно прошептала:

– Как он посмел! Как осмелился вести себя со мной таким образом? Это чудовищно, что девушка не может чувствовать себя в безопасности от посягательств таких мужчин в своих родных краях!

Охваченная негодованием на саму себя, сжимая в руке гинею, она недоумевала, почему оказалась столь глупой и не вернула ему сразу же его монету.

Точно так же, когда он приподнял пальцам" ее подбородок, ей следовало бы понять, что он намеревается сделать.

Однако Гермии и в голову не пришло, что неизвестный мужчина, джентльмен, которого она видела впервые, вознамерится поцеловать ее.

И тем не менее она укоряла себя, что должна была вспомнить постоянные рассказы Питера о поведении лондонских щеголей и красавиц и насторожиться, услышав неприличное выражение незнакомца. Ведь можно же было понять, кто он такой, судя по его прекрасной лошади.

– Как я ненавижу его! – громко сказала Гермия.

Затем ее мысли переключились на то, что этот ее первый поцелуй был совсем не таким, каким она его представляла заранее.

Она всегда думала, что поцелуй между двумя людьми, должен быть чем-то ласковыми нежным.

Поцелуй, даримый с любовью и получаемый с любовью, должен напоминать прикосновение к цветку, звуки музыки и первые звезды на вечернем небе.

Вместо этого губы незнакомца были жесткими и властными, и Гермии вновь вспомнилось ощущение, как будто он взял ее в плен, из которого не было путей к побегу.

– Если это и есть поцелуй, – воскликнула она, – я их больше не желаю!

Но она знала сама, что лукавит.

Конечно, она хотела любить и быть любимой, и все ее фантастические истории, в которых она со страшными приключениями переносила себя то на вершины Гималаев, то на кишащие крокодилами реки в центре Африки, были об этом.

Кончалось тем, что героиня находила мужчину ее мечты, и они венчались.

До сих пор герой ее фантазий не обрел ни определенного облика, ни конкретных черт лица, но теперь, после этой встречи, она знала одно: незнакомец, который только что поцеловал ее, займет в ее историях роль главного злодея.

Думая о нем и вспоминая его высокомерный взгляд из-под полуопущенных век и презрительный изгиб его губ, она все больше уверялась, что он выглядел не только как злодей, но скорее даже как сам Дьявол.

«Может быть, это и был он», – думала Гермия, поднимая свою корзинку с яйцами и медленно продолжая путь домой.

Это была завораживающая мысль, и она представляла себе, что может сказать ее матушка, если, возвратившись в дом своего отца-священника, она расскажет ей, что у тропинки, где полно лесных завирушек, она встретила Дьявола, и он поцеловал ее.

Более того, если это сделал Дьявол, то значит, что она теперь стала чародейкой.

Она часто слышала рассказы, шепотом передаваемые в деревне, как в темных лесах, занимающих большую часть поместья ее дяди, разыгрываются сатанинские пирушки, на которые завлекаются глупые девушки.

Никто не знал, например, что точно произошло с бедной маленькой Бетси. Она была нормальная до того, как попала на такую пирушку, но говорят, что сам Сатана виновен в ее сумасшествии.

Ее мать в ответ на эти россказни заявляла, что все" это глупости: Бетси якобы родилась уже ненормальной, и с ее мозгами даже доктора нечего не могли поделать.

Но жители деревни предпочитали верить, что Бетси была дитя Сатаны, и всегда многозначительно пожимали плечами, как будто от мрачных предчувствий, когда она проходила мимо.

Если она бормотала что-то нечленораздельное – что она делала постоянно, – поселяне были абсолютно уверены, что она насылает проклятие на тех, кто ей не по нраву.

Рассказывали и еще об одной девушке, которая все ходила в лес по ночам, пока ее не похитили так, что никто не смог ее найти.

Отец Гермии очень просто объяснял это, напоминая, что как раз в то время исчез и приезжавший в деревню гость из Лондона, так что причина исчезновения девушки совершенно очевидна.

Но деревенские жители были убеждены, что девушку постигла та же судьба, что и Бетси.

Она участвовала в пирушках Дьявола, и он вовлек ее в свое окружение.

Но вряд ли, думала Гермия, приближаясь к деревне, чтобы Дьявол разъезжал на такой превосходной лошади чистой породы и был одет портными, явно шившими на принца-регента.

Эти портные, рассказывал ей Питер, могли выкроить мужчине такую одежду, которая сидела на нем как влитая.

Вспомнив о Питере, Гермия подумала, что было бы хорошо, если бы он сейчас оказался дома. Его позабавило бы ее приключение, но даже своему любимому брату, с которым она делилась почти всем, она не призналась бы, что не поцеловал незнакомец, будь то Дьявол или кто другой.

«Питер высмеял бы меня за мою глупость, – сказала она себе, – а лапа разгневался бы!»

Ее добродушный, веселый отец не часто сердился на что-либо.

Но Гермия стала замечать, что в последний год, когда она уже совсем выросла, ему перестали нравиться комплименты, которыми одаривали ее джентльмены, приходившие в дом священника.

Она слышала, как он сказал однажды ее матери, что такие комплименты являются большой наглостью и он не потерпит их.

Хотя Гермия знала, что совершает поступок, достойный порицания, она все же задержалась тогда за дверью, чтобы услышать ответ матери.

– Гермия уже взрослая девушка, дорогой мой, – сказала матушка, – и поскольку она очень хорошенькая, даже прелестная, ты должен привыкнуть к тому, что она привлекает внимание, хотя, к сожалению, здесь не очень то много достойных ее женихов.