Вальс сердец - Картленд Барбара - Страница 6

– Но ведь они такие же артисты, как и ты, – возражала Гизела. – И потом, мне интересно с ними познакомиться.

– Твоей матери это бы не понравилось, – твердо отвечал ей отец, и у Гизелы не было особого желания с ним спорить.

Он договорился с управляющим, и для Гизелы это кончилось заточением в ложе. «Как будто я дикий зверь», – с хмурой улыбкой говорила себе Гизела.

Впрочем, вслух протестовать она не решалась, тем более что здесь никто не мешал ей наслаждаться красотой и убранством театра. Гизеле он представлялся самым лучшим из всех театров, несмотря на то что Королевский столичный театр был гораздо величественнее и больше.

Гизеле очень хотелось побывать в Доме оперы, но у нее не было времени, чтобы осматривать достопримечательности, потому что отец репетировал буквально от зари до зари.

– Я так давно не упражнялся по-настоящему, что теперь играю из рук вон плохо! – восклицал он. – Не могу же я позволить себе опозориться перед венской публикой, великими ценителями музыки. Это погубит мою репутацию. Я должен использовать каждую свободную минуту, чтобы репетировать.

– Папа, вы играете великолепно!

Тем не менее Гизела понимала его беспокойство. Жители Вены не думали ни о чем другом, кроме музыки, и если они ни на чем не играли, то пели.

Наблюдая за репетициями оркестрантов, Гизела сама убедилась, что отец был прав, говоря, что искусство музыкального исполнения достигло в Вене совершенства.

Оркестр закончил играть, и режиссер произнес из партера:

– Пол Феррарис. На сцену вышел отец.

Даже в обычной, повседневной одежде, которую он надевал на репетиции, он был способен затмить любого мужчину в театре.

Пол Феррарис мог сколько угодно называть себя австрийцем, но при этом все равно оставался англичанином.

– Чувство собственного достоинства у англичан в крови, – сказала как-то Гизеле мать, – и я горжусь, что мой муж, и я, и ты, моя дорогая, – мы все принадлежим к этой великой нации.

– Только не говори так при нем! – заговорщицки прошептала Гизела.

И обе заулыбались, зная, как ревностно отец пытается доказать всем, что он настоящий австриец и в мыслях, и в словах, и на деле.

Поль Феррарис обвел взглядом зал и, подложив белоснежный шелковый платок, поднес к плечу свою любимую скрипку. Гизела с гордостью подумала, что ни у одной девушки нет такого замечательного отца. Смычок взмыл вверх, дирижер взмахнул палочкой, и зал заполнили волшебные звуки концерта для скрипки с оркестром Вольфганга Амадея Моцарта.

Чарующая музыка унесла Гизелу далеко отсюда, и она вновь оказалась в Венском лесу, напоенном ароматом необыкновенных цветов. Ей казалось, что музыка доносится не со сцены, а звучит в чаще леса, где танцуют прекрасные нимфы. Руки Миклоша вновь коснулись ее, и она опять почувствовала его объятия, в которых ей было так хорошо и спокойно.

А потом – тот необыкновенный поцелуй!

Погруженная в сладостные воспоминания, Гизе-ла не сразу заметила, что отец закончил первую часть своего выступления, а вернувшись на землю из мира грез, обнаружила, что она в ложе не одна.

Рядом с ней сидел какой-то мужчина, и она, подумав, что это управляющий, повернулась к нему, чтобы выслушать его комплименты в адрес отца. Но, к своему изумлению, Гизела увидела совершенно незнакомого человека.

Впрочем, она сразу поняла, кто этот человек.

– Именно такой я вас и представлял, – произнес он.

Его голос был таким же глубоким, как тогда, в темноте леса.

– Почему вы… здесь? – запинаясь, проговорила Гизела. – Мне казалось… что вы… уехали… вы сами говорили, что должны… покинуть Вену.

– Я пытался. Я расскажу вам об этом. Когда мы увидимся наедине?

Гизела недоуменно посмотрела на него и нерешительно произнесла:

– Я должна поблагодарить вас… за то, что вы поговорили с управляющим… Когда… мы пришли… он был очень… добр к отцу.

– У него не было причин поступать иначе, – ответил Миклош. – В то же время неожиданный визит не всегда приводит к желаемым результатам.

– Я… вам очень признательна.

– Ваша благодарность всегда была щедрой. Гизела вспыхнула, вспомнив, что почти такие же слова послужили поводом для поцелуя.

– Вы очаровательны! – воскликнул Миклош. – Особенно сейчас, когда покраснели!

– О, прошу вас… не смущайте меня! – взмолилась Гизела.

– Вы так же прекрасны, как звуки вашего голоса, – сказал Миклош. – Но умоляю вас, скорее дайте ответ, иначе ваш отец может здесь застать нас. Вероятно, он будет удивлен, увидев вас беседующей с мужчиной, которого он видит впервые в жизни.

Гизела вскочила и быстро пересела в глубину ложи за тяжелые складки портьер из красного бархата.

– Прошу вас! – произнесла она умоляюще.

– Тогда ответьте мне.

Гизела бросила тревожный взгляд на сцену, но отец еще продолжал играть. Сейчас он исполнял свою любимую пьесу Шуберта.

– Это невозможно, – прошептала она. – Папа ни на минуту не выпускает меня из виду.

– Я должен вас видеть, – настаивал Миклош Толди.

– По-моему, вы пытаетесь мне угрожать.

– Это лишь оттого, что я отчаянно хочу встретиться с вами. – Миклош вздохнул и добавил: – Я покинул Вену, как и говорил, но, проехав сотню миль, повернул назад – только затем, чтобы вновь вас увидеть.

– Увидеть… меня?

– Мог ли я уехать, не написав заключительной коды в столь прекрасной и волнующей симфонии? – Он помолчал и пояснил: – Это не совсем то, что я хотел сказать, но, надеюсь, вы поняли меня правильно.

– Я… не могу… с вами встретиться… – сказала Гизела уже не так уверенно, и это не укрылось от Миклоша.

– Вы колеблетесь?

– Я почти забыла… но… нет, нет, это… невозможно.

– Возможно, если речь идет о нас с вами, – сказал Миклош. – Скажите же мне скорее, о чем вы только что вспомнили!

– По дороге в театр отец сказал мне, что сегодня вечером он приглашен на ужин к Иоганну Штраусу. Он собирался отвезти меня в отель, а сам поехать…

Гизела знала, что Миклош улыбается, хотя и не смотрела в его сторону.

– Я думал, что ваш отец, как и многие другие, считает музыку Штрауса слишком легкомысленной и развращающей молодежь.

– Нет, нет, что вы! Как он может так думать, ведь музыка Штрауса так прекрасна!

– И романтична, особенно для нас с вами, – тихо сказал Миклош.

Гизела тихонько рассмеялась:

– Всегда находятся люди, которым не по душе все новое или модное. В Париже еще до войны танцевали вальсы Штрауса.

– Вы слишком молоды, чтобы танцевать в Париже.

– Да, конечно, но сейчас я уже достаточно взрослая, – задумчиво произнесла Гизела. – Мама часто рассказывала мне о балах. А когда папа давал концерты, она брала меня с собой в театр. Я даже видела императора и императрицу. Тогда они казались мне принцем и принцессой из сказки.

– Я рад, что вы были недостаточно взрослой, чтобы танцевать в Париже, – быстро заметил Миклош.

– Почему? – с невинным видом спросила Гизела.

– Потому что теперь вы достаточно взрослая, чтобы вальсировать со мной в Вене, – ответил он.

Она не сразу осознала смысл его слов, а когда осознала, ощутила необыкновенный восторг.

– Но… папа никогда не позволит… это невозможно, – с сожалением произнесла она.

– Мы обсудим это позже, – сказал Миклош. – Сегодня вечером я хотел бы побеседовать с вами в каком-нибудь тихом месте, где нас никто не увидит.

– Я не могу… так поступать…

– Прошу вас, – умоляюще сказал Миклош, – пожалуйста, вспомните, ведь я помог вам однажды. Быть может, я еще смогу оказать вам услугу. И я вернулся в Вену за сотню миль лишь затем, чтобы видеть вас.

– Я уверена, что у вас были другие причины, – обороняясь, сказала Гизела.

– Нет, только вы, – нежно ответил он. Гизела старалась убедить себя в том, что не имеет права поступить столь же опрометчиво, как тогда, в лесу, потому что это расстроит отца.

Но когда слова отказа уже были готовы сорваться с ее губ, она взглянула Миклошу в глаза и позабыла обо всем на свете. В это мгновение она была способна думать только о том, как ее тянет к этому человеку.