В горах мое сердце - Картленд Барбара - Страница 23

Они любили друг друга той любовью, которую искал маркиз, но не находил и потому быстро охладевал.

Вероятно, он отличался от ее отца, но и тот и другой были необычайно красивы, получили примерно одинаковое образование и с детства росли в роскоши.

Единственная разница заключалась в том, что отец всем пожертвовал ради любви, а маркиз не готов был пожертвовать ничем, а значит, ему не доводилось любить так, как любил отец.

«Но, быть может, он ищет такое чувство, — подумала Эрайна, — и в этих поисках я могу ему помочь».

Она не знала, как это сделать, однако считала, что если маркиз встретит такую же любовь, какая осенила и осчастливила ее отца, то она, Эрайна, почувствует, как она уже говорила ему, что уплатила свой долг.

«Я стану молиться за него, — решила она, — и, может быть, папа поможет ему, как помог мне и маме».

Чампкинс достал из чемодана очень красивое платье из бледно-зеленого газа и бархатную накидку к нему с отделкой из перьев марабу.

Когда Эрайна оделась, ей очень захотелось увидеть собственное отражение в большом зеркале, потому что платье было просто невообразимо красиво.

Оно затмило собой голубое, которое показалось ей, когда она его надела, сшитым из кусочка неба.

Она нашла ленту, приложенную к платью, точно такую же, какой был отделан корсаж, и повязала ею волосы, как научила ее мадам Селеста.

«Если у тебя есть драгоценности и дорогие гребни, ты в них не нуждаешься, — сказала она себе, — а когда их нет, они тебе кажутся такими эффектными!»

Впрочем, драгоценностей у нее, скорее всего, никогда не будет, подумалось ей, пока она завязывала на голове небольшой бант, придавший ей не свойственный до сих пор задорный вид.

Она знала, что зеленое платье подчеркивает зеленый цвет ее глаз, а кожа при этом покажется очень белой.

Пока она шла в каюту, где они должны были обедать, вечер повеял на нее восхитительным теплом.

Она вошла в каюту и увидела, что маркиз ее ждет, а стол накрыт на две персоны.

Сердце у нее сильно забилось оттого, что они оставались наедине; она волновалась бы куда меньше в присутствии мистера Фолкнера.

Маркиз, словно прочитав ее мысли, сказал:

— Фолкнер просил, чтобы мы не посетовали на его отсутствие. Он так поступил частично, я думаю, из соображений такта, а частично потому, что сильно устал и хотел бы хорошенько выспаться у себя в каюте.

— Вероятно, невежливо говорить, что я рада, — сказала на это Эрайна, — но я предпочитаю быть с вами вдвоем, потому что так легче разговаривать, к тому же вы могли бы поучить меня.

Маркизу подумалось, что большинству женщин хотелось бы побыть с ним наедине по совершенно другим причинам.

— Боюсь, как бы вы не заскучали от моих поучений, — поддразнил он ее.

— Этого со мной не случится, — отвечала Эрайна, — но даже если и так, обещаю вам, что не усну. — Помолчав, она добавила: — Скорее мне следует опасаться, что вам станет скучно меня наставлять.

Слово «вам» она произнесла с ударением, и маркиз пристально взглянул на нее.

— Как вы можете себе представить… — начал он, но тут же оборвал себя и заговорил совсем иначе: — Вы, как я понимаю, успели поболтать с Чампкинсом.

Эрайна залилась румянцем.

— Откуда вы узнали?

— Скажем, я читаю ваши мысли, к тому же отлично понимаю, что Чампкинс мог сообщить вам, от каких вещей меня одолевает скука.

— Я убеждена, что это… что вы очень умны и большинству людей не под силу поддерживать общение с вами.

Эрайна полагала, что вид у нее при этих словах самый простодушный, но маркиз ответил ей с улыбкой:

— Не стоит верить всему, что вам рассказывает Чампкинс. Он со мной вот уже много лет и порядком склонен к излишней фамильярности.

— Он мне очень напоминает мою няню. Она тоже мне многое рассказывала «для моей же пользы»!

Маркиз рассмеялся.

— Мне самому нередко приходило в голову, что, будь Чампкинс женщиной, он, несомненно, стал бы нянькой, которая то управляется с ребятишками железной рукой, то безмерно их балует.

— Замечательно верное описание, но вообще Чампкинс очень славный человек.

Так они дружески беседовали, пока им подавали разные деликатесы, захваченные маркизом на борт судна; было и шампанское, которое Эрайне приходилось пробовать и раньше, но только по особым случаям.

— Папа обычно открывал бутылку на Рождество и на мамин день рождения, — сказала она. — Мне разрешали сделать глоточек, пока я была маленькая, и выпить полбокала, когда я подросла.

— Теперь вы вполне взрослая молодая леди и к тому же маркиза, — проговорил маркиз. — Думаю, можете себе позволить полный бокал.

— А если я не буду держаться на ногах?

— Тогда я отнесу вас в постель, как прошлой ночью.

Она покраснела, вспомнив, что он раздевал ее, ему она показалась в эту минуту невероятно привлекательной.

Тут она произнесла очень серьезно:

— Это было… очень любезно с вашей стороны. Я не поблагодарила вас утром, потому что чувствовала, что вы… забыли об этом.

Он откровенно удивился:

— Почему вы так считаете?

— Потому что я… ничего для вас не значу, и вы не стали бы вспоминать обо мне, как…

Она запнулась, сильно смутившись, но маркиз тотчас подбодрил ее:

— Пожалуйста, закончите фразу, мне очень интересно.

— Это прозвучит дерзко… вы рассердитесь.

— Я не рассержусь, и вообще ничего из сказанного нами друг другу нельзя называть дерзостью. Ведь мы с вами вместе творим наше приключение, и нам необходимо быть откровенными.

— Ну, хорошо… Я хотела сказать, что вы не стали бы вспоминать обо мне, как о тех красивых леди, которые, как рассказывал Чампкинс, постоянно преследовали вас. Если вы относили их в постель, это имело для вас свое значение.

Размышления Эрайны удивили маркиза, но потом он сообразил, что так думать может лишь существо очень юное и невинное.

— Вероятно, вы правы, — небрежно произнес он, — но что я и в самом деле запомнил, укладывая вас в постель, так это ваш слишком малый для такого роста вес. Если вы хотите меня порадовать, ешьте так, чтобы исчезли провалы у вас на щеках, а также, как я подозреваю, те, что есть и в других местах на вашем теле.

— Постараюсь… Обещаю, что буду стараться, — совершенно непосредственно ответила Эрай-на. — Я уже чувствую, что пополнела со вчерашнего дня.

— Это всего лишь ваше воображение, — возразил маркиз. — Нам предстоит еще долгий путь, так что возьмите-ка второй кусочек голубя или съешьте телятины, хоть она и приготовлена не так хорошо, как мне хотелось бы.

— Я не могу больше есть, — взмолилась Эрайна. — Постараюсь завтра быть более послушной, но я обычно съедала на обед яйцо или немного супа из овощей, который готовила для мамы… а на завтрак нам нужно было немного…

Судя по тому, как она это все говорила, маркиз понял, что она вовсе не старается его разжалобить, а просто излагает факты своего прошлого, как есть, чтобы ему все стало ясно.

— В замке у моего отца, насколько я могу припомнить, всегда было много еды, — сказал он, — и еды отменной, но приготовленной далеко не так искусно, как я теперь предпочитаю.

Немного подумав, он продолжал:

— В реке там водятся лососи, и я надеюсь сам поймать их много. В море есть омары. Есть олени в охотничьих угодьях. На вересковых пустошах сейчас подрастает множество куропаток и тетеревов.

— Это звучит заманчиво! — воскликнула Эрайна. — А Чампкинс уверяет, что там будет хаггис.

— Конечно, — согласился маркиз. — Хаггис и овсянка на завтрак. От одного этого вы растолстеете, если больше ничто не поможет!

И он вспомнил, что к завтраку в столовой на первом этаже замка всегда подавали огромную чашу овсяной каши.

Вспомнил и то, как наполняли кашей до краев его собственную деревянную чашку с окаймленными серебром краями, подаренную ему на крестины. Кашу солили, после чего он, как велел отец, ходил по комнате и ел эту кашу.

То была традиция древних скоттов — есть овсянку стоя, на случай внезапного нападения враждебного клана.