Тереза Батиста, уставшая воевать - Амаду Жоржи - Страница 101

Мимо Терезы проносится машина, битком набитая арестованными, за ней — другая, ещё две стоят в Баррокинье, в них вталкивают остальных арестованных.

Сопротивление сломлено, конфликт был коротким и быстро погашенным. Из прибывших в Баррокинью машин высадились агенты и полицейские, оцепили улицу, ворвались в дома и стали избивать всех подряд. Кастеты гуляли по спинам бунтовщиц. Где это видано — оставлять без внимания приказы полиции? «Обломайте этих ослиц дубинками!» — приказал полицейский инспектор Элио Котиас, блюститель общественного порядка, выдающаяся личность. Несколько мужчин, находившихся в это время в домах свиданий, попытались прийти на помощь бунтовщицам, но и им досталось, и их арестовали. Многие женщины старались дать отпор прибывшим полицейским. Мария Петиско поцарапала и укусила детектива Далмо Коку, а негритянка Домингас, сильная как бык, дралась, пока не свалилась побеждённой. Агенты волокли женщин и заталкивали в полицейские машины. Урожай богатый, давненько за одну облаву не было схвачено столько проституток. Весёленькой будет эта ночь в тюрьме.

Добежав до начала Баррокиньи, Тереза видит Акасию, которую тащат два агента. Отчаянно ругаясь, старуха отбивается. Тереза бросается к ним. С револьвером в руке Живоглот вдруг замечает танцовщицу из «Цветка лотоса». Наконец-то наступил долгожданный час возмездия: эта мерзавка заплатит ему за нанесённое оскорбление!

Уже рядом с Терезой полицейский кричит, чтобы все разошлись. Живоглот тычет пальцем в Терезу:

— Вот она! Держите её, чтобы не ушла. Её, её самую!

Тереза, отбиваясь туфлями, попадает в висок полицейскому и прорывается вперёд, к Акасии. Живоглот наступает, Тереза оказывается между ним и ею раненным полицейским, ревущим от боли и злобы:

— Ты мне заплатишь, подлая сука!

И в этот самый момент отъезжает полицейская машина с арестованными и, отъезжая, разделяет полицейского и Терезу. А тут ещё откуда ни возьмись появляется какой-то седой старик с палкой и заслоняет собой Терезу, преграждая путь Живоглоту. Старик представительный, в белом льняном костюме, чилийской шляпе, трость с золотым набалдашником.

— Прочь с дороги, сволочь! — ревёт Живоглот, наставляя на него револьвер.

Старик, не обращая внимания, продолжает преграждать дорогу Живоглоту. Агент пытается оттолкнуть его, но не может сдвинуть с места. Тем временем Алмерио берёт такси, догоняет Терезу и затаскивает её внутрь. Она протестует:

— Забирают Акасию.

— Уже забрали. Хочешь туда же? Не будь глупой! Шофёр замечает:

— Никогда не видел подобного побоища. Бить женщину — последнее дело, трусость.

Исчез и старик, только его и видели. Что за старик? Сукин сын, преградил дорогу. Но старика так никто и не видел ни раньше, ни сейчас, ни потом.

Последняя машина с арестованными покидает Баррокинью. Полицейская сирена расчищает себе путь по площади Кастро Алвеса.

Агенты и полицейские вытаскивают из домов мебель, матрацы, постельное бельё, одежду, изображения святых, радиолы. Всё это громоздится перед дверями. Позже приехавшая полицейская грузовая машина собирает беспорядочно сваленные пожитки и увозит на Ладейру-до-Бакальяу и так же оставляет у дверей дома. Символически, но переселение сделано; как только хозяек пансиона выпустят на свободу, они позаботятся о перевозке остального — обстановки и предметов обихода. Приблизительно так комиссар Лабан сообщил инспектору Элио Котиасу о завершении забастовки. Спокойствие царит в припортовой зоне, сопротивление сломлено, очаг мятежа уничтожен. Если инспектор желает спать, пусть идёт, арестованных, и женщин, и мужчин, оставит комиссару, для него это будет развлечение. Ночь в тюрьме, инспектор, обещает быть весёлой.

Нет, в припортовой зоне не царит спокойствие, это заблуждение самодовольного и храброго комиссара. Слухи уже поползли по ней, разрастаются, наворачиваются, как снежный ком.

Полицейский инспектор Котиас отправляется домой, он заслужил отдых, но в глазах его стоят полуобнажённые женщины, которых, как тюки, бросают в тюремную камеру, и сам комиссар Лабан предвкушает развесёлую ночь в тюрьме. Это последнее омрачает одержанную победу. Пересекая площадь Кастро Алвеса, он убедился, что в Баррокинье спокойно, правда, её патрулируют полицейские. Хорошо, что всё кончилось. Но ночь в то же время, не в пример комиссару Лабану, обещает быть для инспектора Котиаса беспокойной и тревожной.

И вот когда Элио Котиас отправился на покой, весть о насилии и арестах быстро распространяется по переулкам и улицам, проникает в кабаре и бары. Драматический рассказ о происшествии доходит до ушей доны Паулины де Соуза от одного из клиентов. Она вспоминает сказанное Огуном Пейше Мариньо: «Не рискнёшь — не выиграешь».

Когда дойдёт очередь до Пелоуриньо? И она сообщает своим девицам:

— Если увидите какую-либо девицу с Баррокиньи, скажите, чтобы шла сюда, до тех пор пока все не успокоится.

Вава тотчас же был поставлен в известность о случившемся. Обеспокоенный, он ждёт отца Нативидаде, которого задерживают его основные обязанности. В обеденный час Вава не смог дать ответ красотке Терезе.

— Только после полуночи. Это от меня не зависит. Счастье, что ещё не пожаловал Живоглот со своей маконьей, но это может случиться в любой момент. Далмо Кока участвовал в облаве на Баррокинье — Вава знает и об этом. Была там и Тереза, но она не арестована. Чудом. Обуреваемый противоречивыми чувствами: подозрительностью и злобой, самолюбием и любовью, — Вава, сидя в кресле-каталке, следит за ходом событий и поглядывает на часы.

В баре «Цветок Сан-Мигела» Нилия Кабаре, высокая, стройная, популярная в зоне и за её пределами, компанейская девица, большая любительница кутнуть, не раз попадавшая в тюрьму за скандалы и неуважение к властям, заявляет:

— Так вот, знайте все: пока женщины не вернутся в Баррокинью, я свою корзинку закрываю. Ни одного мужчины, ни за какие деньги! И призываю всех сделать то же самое. Корзина закрыта, как на Святую неделю!

Немец Хансен встаёт, целует Нилию Кабаре в щёку. Тут же за столиками сидящие в ожидании клиентов женщины объявляют о своей солидарности с Нилией. Та берёт у хозяина бара амбарный замок и прикрепляет его к юбке в том самом месте. Все выходят на улицу, говорят о своём решении. С ними несколько поэтов, иностранцы, бродяги, рисовальщик Камил — любовник Аналии.

Закрывайте корзину все и сейчас же, наступило новое время, время покаяния проституток, конец которому придёт тогда, когда девицы Баррокиньи вернутся в свои дома. Вот тогда на устах с «аллилуйей» они вновь откроют свои корзины. Решение принято и изменению не подлежит.

Проститутки вскакивают со своих рабочих мест, оставляя одержимых любовью клиентов несолоно хлебавши, и закрывают корзины.

В пекарне Тереза рассказывает Алмерио о событиях, предшествовавших вторжению полиции игр и нравов в Баррокинью. Кое о чём тот уже знал из газет. По его мнению, Тереза сегодня не должна возвращаться в «Цветок лотоса». Она на примете у полиции, ей надо остерегаться злобного Живоглота. Лучше бы ей переночевать здесь, в комнате Зекеса, ведь даже в доме Фины она может стать жертвой произвола полицейских агентов, способных на всё. Но Тереза отвергает предложение. Взглянув на ребёнка, лежащего в новой кроватке, она прощается.

— Разреши, провожу до дома.

Нет, и этого не надо, она ещё не идёт домой. Сначала ей нужно получить ответ Вавы. Сейчас четверть первого, самое время.

— Если никто не переселится, полиция ничего не сможет сделать. Надо себе представить, какие вытянутые будут у них рожи — у них, привыкших всем и всеми помыкать!

Алмерио не разделяет энтузиазма Терезы. Зачем она лезет в склоку, не её это дело, у неё своих бед хватает, неужто мало? Кто знает, может, сражаясь с полицией, ей удастся забыть их и корабль «Бальбоа» — этого бродячего цыгана, на котором ушёл любимый Жану!