Тайная гавань - Картленд Барбара - Страница 8

— О да, конечно.

По привычке Грэйния уселась рядом с кофейником, напротив Бофора, и спросила:

— Налить вам кофе или вы предпочитаете сделать это сами?

— Счел бы за честь для себя, если бы вы повели себя как хозяйка.

Она попыталась улыбнуться, но что-то в этом человеке привело ее в смущение.

Наполнив чашку, она передала ее французу.

— Круассаны вы, вероятно, привезли с собой, — сказала она.

— Их принес мой слуга, — ответил француз, — он каждый день печет мне свежие.

Грэйния рассмеялась:

— Выходит, что даже пират, если он француз, весьма заботится о еде.

— Разумеется, — согласился пират. — Еда — истинное искусство, и самое трудное для меня во время пребывания в море — это необходимость есть, что придется вместо того, к чему я привык.

Грэйния снова рассмеялась, потом спросила:

— Почему вы стали пиратом? Мне кажется… простите, если это прозвучит бесцеремонно, но мне кажется, что пиратство — неподходящее занятие для вас.

— Это долгая история, — ответил француз. — Могу ли я в свою очередь задать вам вопрос, почему вы здесь и где сейчас ваш отец?

— Я здесь потому, — начала объяснять Грэйния, — что в Гренвилле поднялось восстание.

Француз внезапно весь напрягся и пристально посмотрел на Грэйнию.

— Восстание?

— Да. Оно вспыхнуло несколько суток назад, но мы приехали в дом мистера Мэйгрина только вчера вечером. Ночью Эйб узнал, что восставшие захватили Гренвилл и убили много англичан.

— Но это невозможно! — проговорил француз как бы про себя. — А если оно все-таки началось, то его возглавил Джулиус Федор.

— Откуда вы знаете?

— Я слышал, что он занимался подстрекательством среди французских рабов.

— Значит, восстание серьезное?

— Боюсь, что так, — ответил пират.

— Но ведь вы, разумеется, хотите, чтобы победу одержали французы и захватили остров, как это было двенадцать лет назад.

Он покачал головой.

— Французы могли бы это сделать при помощи кораблей и солдат, а вовсе не в результате восстания рабов. Рабы добьются кратковременного успеха, но английские солдаты непременно явятся, нападут на них, и начнется большое кровопролитие.

Грэйния вздохнула.

Все это так ненужно… и так страшно.

Француз встал:

— Простите, я оставлю вас на минуту, чтобы поговорить с моим слугой. Он должен разузнать, насколько все это опасно для вас.

Он ушел в дом, а Грэйния сидела и смотрела ему вслед. Она невольно сопоставляла гибкую грацию, с которой он двигался, с неуклюжей походкой Родерика Мэйгрина.

Темные и густые волосы француза были аккуратно перевязаны на затылке, галстук накрахмаленный и чистый, уголки воротника торчали выше подбородка, точь-в-точь как у щеголей из клуба «Сент-Джеймс»3. Кафтан сидел на нем без единой морщинки, белоснежные панталоны красиво обтягивали стройные бедра, белые чулки и башмаки с пряжками выглядели отлично.

«Но ведь он настоящий джентльмен, — подумала Грэйния. — Просто смешно называть его пиратом… изгнанником морей!»

Француз вернулся:

— Мой слуга и ваш посылают людей хорошенько разузнать об этом восстании. Но Эйб уверяет, что сведения, полученные им вчера ночью и сегодня утром, совершенно точные. Бунтовщики убивают англичан в Гренвилле, где сотня рабов захватила все благодаря внезапности нападения.

Грэйния пробормотала нечто маловразумительное, и он продолжал:

— Они, как водится, грабили лавки, вытаскивали на улицы мирных жителей и стреляли по ним, как по мишеням.

— О нет! — воскликнула Грэйния.

— Кому-то удалось вплавь добраться до находящихся в гавани кораблей, некоторые бежали на юг, кто-то добрался и до владений Мэйгрина.

— Вы полагаете, что все рабы на острове присоединятся к восставшим? — несмело спросила Грэйния.

— Поживем — увидим, — отвечал француз. — Если дойдет до худшего, мой корабль в вашем распоряжении, мадемуазель.

— Вы считаете, что на нем безопасно?

— В бурю спасаешься в любом доступном порту.

— Да, конечно, но я надеюсь, что отец приедет сегодня. Возможно, он придумает что-то еще для нашего спасения.

— Естественно, — согласился француз, — и мне представляется, что вам и вашему отцу, а также мистеру Мэйгрину охотно предоставят убежище в форте Сент-Джорджеса.

Грэйния не могла скрыть выражения своих глаз при упоминании о Родерике Мэйгрине.

Но она промолчала и принялась за вкуснейший круассан, намазанный маслом и медом.

Наступила пауза, потом француз спросил:

— Мне говорили, возможно, безосновательно, что вы собираетесь замуж за мистера Мэйгрина.

— Кто вам сказал? Француз пожал плечами:

— Я узнал, что уговор состоялся перед тем, как ваш отец отправился за вами в Англию.

Молнией пронеслось в голове у Грэйнии, что, даже если бы мать осталась жива, отец все равно настоял бы на своих правах законного опекуна дочери и увез бы ее на Гренаду.

Едва она вспомнила о Мэйгрине, как отвращение, испытанное ночью, охватило ее с новой силой.

Невольно, даже не думая, что она говорит, Грэйния спросила:

— Что же мне делать? Как избежать этого? Я не могу выйти замуж за этого человека!

В ее голосе прозвучал такой всепоглощающий страх, что француз очень пристально вгляделся в ее лицо своими темными глазами.

Потом он сказал:

— Я согласен, что женщина, подобная вам, ни в коем случае не должна выходить замуж за такого человека, но не мне вам советовать, как избежать этого.

— Но с кем же мне посоветоваться? — с почти детской беспомощностью проговорила Грэйния. — Ведь я до самого приезда ничего не знала о намерениях папы… И теперь, когда я здесь, не знаю, как поступить… Не знаю, где укрыться от него.

Француз с легким стуком положил на стол свой нож.

— Это ваша проблема, мадемуазель, — сказал он, — и вы должны понимать, что я не вправе вмешиваться.

— Да, конечно… — согласилась Грэйния. — Я не должна была говорить так. Простите меня.

— Здесь нечего прощать. Я хочу вас выслушать. Хочу вам помочь, но ведь я враг, не говоря уж о том, что я в то же время и преследуемый законом изгой.

— Возможно, и я хотела бы стать изгнанницей. Тогда мистер Мэйгрин сам не пожелал бы вступить со мной в брак.

Но Грэйния понимала, что нет такой вещи, которая вынудила бы Мэйгрина отказаться от нее.

Она вспомнила, как он смотрел на нее прошлым вечером, и вздрогнула от отвращения.

Она боялась, отчаянно, смертельно боялась не восстания, не гибели, но того, что до нее дотронется этот ужасный человек, само присутствие которого вызывало в ней физическую слабость, почти болезнь.

Выражение ее лица, видимо, было достаточно красноречиво, потому что француз вдруг спросил:

— Почему вы не остались в Англии, в полной безопасности?

— Как я могла остаться после маминой смерти? Я знала очень немногих людей. К тому же папа настаивал на моем возвращении… Как я могла бы возразить?

— Очень жаль, что вы не вышли за кого-нибудь замуж, пока находились там.

— Я считаю, что именно этого хотела мама. Она собиралась представить меня королю и королеве. После этого я стала бы выезжать в свет, меня бы приглашали на балы и приемы. У нее были большие планы, но она заболела… очень тяжело заболела перед Рождеством.

Грэйния на минуту умолкла, прежде чем продолжить:

— Погода стояла сырая и холодная, а мама столько лет прожила в жарком климате, и, как говорил врач, кровь у нее сделалась жидкой. Она была слишком слаба для английского климата.

— Понимаю, — негромко отозвался француз. — Но вы могли бы сказать отцу, что не хотите выходить за этого человека.

— Я говорила ему. Но он заявил, что это дело решенное. К тому же мистер Мэйгрин очень богат.

Пожалуй, она проявляла некоторую некорректность по отношению к отцу, но ведь суть дела заключалась именно в богатстве Родерика Мэйгрина, потому-то отец и проявлял настойчивость. Богатый зять был в состоянии предоставить ее отцу тот комфорт, к которому он привык, и ради этого граф соглашался отдать ему дочь.