Подполье свободы - Амаду Жоржи - Страница 78

Сакила пообещал своим друзьям – тем членам партии, которые еще следовали за ним, – воспользоваться этим заседанием, чтобы разгромить нынешнее руководство, показать бездарность и ошибочность его политики. Но он не предполагал, что доклад Карлоса будет таким обстоятельным и таким резким. Он видел, что по мере того как Карлос говорил, атмосфера вокруг него, Сакилы, все более сгущалась Он почувствовал это по глазам своего друга Сисеро д'Алмейды. Сисеро, искренность которого никто не ставил под сомнение, казалось, теперь разглядел подлинное лицо Сакилы, и именно это заставило Сакилу изобразить раскаяние и самокритически выступить. Он был похож на древнего монаха, занимающегося самобичеванием: да, он действительно, мол, совершил много ошибок – теперь он это видит, – и каждая его ошибка вызывала последующую, еще большую. Он изворачивался, играл на своем мелкобуржуазном происхождении, называл себя недостойным и несчастным человеком. Но за действия Камалеана ответственности на себя не принял. Он не только не взял его под защиту, а, наоборот, резко напал на типографа и первым потребовал исключения его из партии. Потом Сакила обратился с просьбой простить его ошибки и, заявив, что всегда действовал из благих побуждений, обещал исправиться. Он с драматическим пафосом говорил о партии, о революционной борьбе. Просил, чтобы ему поверили, дали возможность исправиться и стать достойным звания члена Коммунистической партии Бразилии.

На заседании был принят ряд решений. Было постановлено начать работу по организации забастовочного движения и развернуть его в короткий срок; решено было послать Жоана в Сантос, а Карлоса – в Мато-Гроссо, чтобы он на месте изучил положение в долине реки Салгадо. Камалеана исключили из партии, а Сакилу вывели из состава руководства и предложили ему вернуться на время в низовую организацию, пока он не докажет свою дисциплинированность и лояльное отношение к партии. Было решено об исключении Камалеана объявить в «Классе операриа».

Когда почти все разошлись и остались лишь члены секретариата, Руйво сказал Карлосу:

– Ты должен выехать завтра же… Дней через двадцать или через месяц может начаться волна забастовок, и ты нам понадобишься здесь.

– Я думал, что Национальный комитет посылает меня, чтобы я на некоторое время остался там.

– Нет. Там уже кое-кто есть или, по крайней мере, должен быть. Ты отправляешься туда для того, чтобы установить контакт с этим товарищем, разобраться в положении, выяснить, в чем он нуждается, и организовать сопротивление мероприятиям акционерного общества. Товарища, который там находится, зовут Гонсало; ты должен разыскать его от имени Витора…

– Это тот Гонсало из Баии, который руководил восстанием индейцев?

– Он самый…

– Тогда дела должны идти неплохо…

Затем они поговорили о Сакиле. Карлос не был удовлетворен резолюцией, он стоял за прямое и безоговорочное исключение журналиста, ему даже показалось, что руководство дало себя растрогать этим самобичеванием, которое Сакила называл «самокритикой».

– Никогда и нигде это не было самокритикой… Обрати внимание, он ни разу не сказал, что согласен с линией партии. Он говорил о своих ошибках, прикидывался несчастным, недостойным… Но ведь он ни на йоту не отступил от своих позиций…

– На всех произвело хорошее впечатление, что именно он сам предложил исключить Камалеана. Сыграло роль и то, что против него нет никаких конкретных улик, если не считать его ложных идеологических концепций. Поэтому его признали ошибавшимся, а не врагом. Мы могли настоять на его исключении, но это не помогло бы воспитанию кадров, а только создало бы впечатление, что против нас борется целая группировка. А Сакила сам себя разоблачит… И, кроме того, теперь, на низовой работе, у него будет гораздо меньше возможностей вредить партии…

Карлос не переставал также думать о Камалеане.

– Этот тип не выходит у меня из головы. Надо было послушать, как он нагло разговаривал со мной, когда я хотел принять у него типографию. Похоже было, что это полицейский… Надо непременно узнать, где он сейчас прячется и что он вообще, чорт его подери, делает.

Зе-Педро согласился:

– Меня он тоже тревожит. Ведь он знает местонахождение типографии, а это уже опасно. Как ни трудно, надо подыскать другое помещение. Нельзя оставаться в зависимости от такого опасного человека…

– Арендовать дом нелегко.

– А наш друг Маркос не знает подходящего?

– Мариана у него уже спрашивала. Он незнаком с пригородами, знает только дома в центре, они для нас не подходят…

Руйво повернулся к Жоану.

– Ну, кончился твой медовый месяц. Ты уезжаешь в Сантос, а молодая остается… Кто тебе велел жениться? – И он засмеялся.

Жоан улыбнулся.

– Поэтому-то я и женился на коммунистке… Ну, ладно, до свидания… – И он простился, решив отправиться в Сантос на другой же день.

Они вышли один за другим через определенные промежутки времени. Когда остались только Руйво и Зе-Педро, появился архитектор с пакетом в руках.

– Это свадебный подарок. Для Жоана. Но он уже, кажется, ушел?.. А я-то пообещал Мариане…

– Я ей передам, – вызвался Руйво.

Маркос де Соуза начал обсуждать с ними приезд Жетулио. В Сан-Пауло все еще об этом только и говорили. Студенты были, наконец, освобождены, но арестованные во время демонстрации рабочие еще томились в застенках центральной полиции, их жестоко избивали. Даже четырех раненых продолжали содержать в условиях строгой изоляции. Архитектор узнал, что инспектор охраны политического и социального порядка в Сан-Пауло будет в ближайшие дни снят со своего поста. На его место, как ему сказали, назначается прежний начальник полицейской агентуры, специализировавшийся на репрессиях против коммунистов, – «знаменитый шеф Баррос». Это садист и палач, его специальность – пытать арестованных, он служит в полиции уже двадцать лет…

– Баррос… – повторил Руйво. – Я его очень хорошо знаю, это зверь; многие наши товарищи искалечены им. Отец Марианы, например, после того как побывал в руках Барроса, вышел из тюрьмы только для того, чтобы умереть…

– В затруднительном положении, – продолжал рассказывать Маркос де Соуза, – оказался, по-видимому, и директор отделения департамента печати и пропаганды. Поговаривают, что он также будет смещен. Вообще у Жетулио, видимо, осталось исключительно плохое впечатление от властей штата, о степени их лояльности. Здесь много армандистов, проникших на ответственные посты, и они, наверняка, готовят переворот. Вы не находите, что такой переворот может удастся?

– Нет, не находим… – засмеялся Карлос. – У них нехватит сил свергнуть Жетулио… Они только усилят его позиции.

– Если так, то жаль… – посетовал архитектор. – В конце концов, лучше Армандо Салес, чем Жетулио…

Руйво собрался уходить, он положил Маркосу на плечо свою худую руку туберкулезного больного.

– Все это одно, старина… Жетулио или Армандо Салес – все это одного поля ягоды… Или вы думаете, что Армандо Салес, совершив переворот, покончит с ноябрьской конституцией? Нет, он оставит ее в неприкосновенности и будет строить «новое государство» для себя… Переворот может привести только к появлению нового диктатора, а покончить с диктатурой он не в состоянии. Это может произойти только в результате массового движения, развернувшегося по всей стране, понимаете? Для нас нет существенной разницы между всеми этими людьми; они представляют, по существу, одно и то же. При тех и других Баррос всегда будет находиться в полиции, всегда будет расправляться с рабочими… Правительства меняются, Баррос остается… Он как символ. И только народ может вымести барросов и всю остальную сволочь…

Он засмеялся. С восхищением рассмеялся и архитектор.

– В вас, коммунистах, мне особенно нравится вера в народ. Я преклоняюсь перед ней… Может быть, вы возлагаете на народ слишком большие надежды, но как это, чорт возьми, хорошо!

– Правильно, друг! Наша сила в народе, – сказал в заключение Карлос.