Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Оппоков Виталий - Страница 68

Кто же мог предлагаться на заветную и опасную «должность» — «божьего помазанника»? Кандидатов имелось несколько, а бога в лице православной русской церкви не спрашивали, так как она, по мнению упоминавшегося здесь митрополита-шпиона Шептицкого, давным-давно себя и скомпрометировала и изжила. С этим доводом согласился… Керенский, приложив немало усилий к тому, чтобы глава униатской церкви не только оживил и расширил свою российскую резидентуру, но и выдал ему (изобличавшие и его, и униатскую церковь, и германский штаб) документы, добытые в свое время нашей контрразведкой. Если учесть, что Шептицкий был тесно связан с высшим немецким руководством, то сам собой напрашивается вывод о возможной тайной связи Керенского с немцами, в чем он безуспешно пытался обвинять Ленина и большевиков и в чем его обвинял генерал Корнилов. И не об этой ли связи говорит загадочная, а точнее, туманная фраза Керенского в его эмиграционной беседе с Соколовым о неизвестной многим огромной роли немцев в русских делах? А не по наущению ли последних царская семья была отправлена вместо вожделенного юга или не менее желанной Англии… в Сибирь? Зачем? Предположений и на этот счет может быть несколько. Сибирь — это не Англия и даже не юг, где были сильны антинемецкие настроения. Русский царь у англичан или русских патриотов, подкрепленных военной мощью, — это продолжение войны против Германии. Сибирь же на то время казалась далекой, спокойной, и царскую семью можно было «законсервировать» до лучших времен, чтобы потом при удобном случае выгодно использовать эту пока еще дорогую «разменную монету». Нельзя забывать, что Сибирь была наводнена немецкими военнопленными, в том числе и «чехословацким корпусом», которого еще в такой вот интерпретации не существовало и в помине, как и предположения, что бывшие вояки австро-венгерского императора смогут противостоять «общегерманскому делу». Расчет мог строиться и на сильной позиции прогерманской партии, которая существовала в высших слоях общества и довольно явственно проявилась после революции. «Если до войны многие из нас, являясь ее противниками, — признавался Соколов в своей книге, имея в виду эти настроения, — не видели врага в Германии, то после революции… такой взгляд стал находить еще больше сторонников. Самый переворот 25 октября ст. ст. многим казался кратковременным, непрочным и усиливал надежды на помощь Германии».

Со стороны Керенского могли быть иные соображения. Не таким уж абсурдным может показаться предположение о мечтаниях «Александра IV» занять со временем царский трон. Его амбиция и великодержавное поведение во многих случаях подталкивают к этому мнению, а примеры из российской истории, когда на троне оказывались и более случайные и менее способные лица, чем он, еще более усиливают такую возможность. Не отрицают подобного варианта и все поступки Керенского в отношении царской семьи. Когда была возможность отослать царя и его семью за границу, Керенский, правда, не располагая на то время должной властью, но влиянием немалым, палец о палец не ударил для осуществления этого плана. Более того, он взял под различными оговорками царскую семью под арест, день ото дня ужесточая режим ее содержания, и в конце концов отправил в Тобольскую губернию. Что это было за место? С точки зрения немцев, может быть, оно и считалось тихим и безопасным. Но только не мог надеяться на безмятежное пребывание там сам Николай II. Во-первых, это извечное место ссылки политических заключенных, как правило, антимонархистов. Царь этим актом публично унижался, а наследники ссыльнопоселенцев получали реальный объект для мести. Во-вторых, Сибирь — вольница, скрывавшая извечно беглецов от крепостнических и самодержавных порядков, и навряд ли она и с этой стороны могла оказаться приветливой к тому, кто столько лет стоял у власти, кто олицетворял собой ту силу, от которой так далеко уходил вольнолюбивый люд. В-третьих, Сибирь, в частности Урал, где затерялся последний след царя и его семьи, считалась сосредоточием каторжного труда, и рабочие демидовских, злоказовских, набоковских и других заводов хранили недобрую память о своих притеснителях. Ну а если вспомнить жертвы ленских событий вкупе с Ходынкой и «кровавым воскресеньем», то уральский и сибирский пролетариат имел немало поводов таить обиду и зло конкретно на нового «ссыльнопоселенца». В-четвертых, и это, пожалуй, могло играть в планах Керенского наиболее существенную роль, — Тобольская губерния являлась родиной ненавистного почти повсеместно Григория Распутина. Не думал ли хитроумный Керенский, что с Николаем II, которого, в угоду многим, а тем более себе (если бы Керенский прочил себя в новые «помазанники божьи»), следовало не только изолировать в надежном месте, но и убрать, расправятся стихийные силы именно там, в Тобольске? Конечно же, за связь с Распутиным, что, между прочим, произошло впоследствии с еще одним «другом» распутинским — епископом Гермогеном. Не произошло ли подобное (в отношении Гермогена — это тоже версия) и с Романовым?..

Добиться через главенство во Временном правительстве, затем через диктаторство царского престола Керенский мог надеяться и с помощью союзников в войне, а еще больше — через «тайное братство». Об этих надеждах явных сведений встретить не довелось, но основания для подобного предположения имеются. В статье Аронсона о масонах можно прочитать: «Стоило бы остановиться еще на одном моменте, поговорить о нитях, связывающих в этот период русских масонов с французскими. Ведь Франция, можно сказать, — это прародина русского политического масонства. К сожалению, по литературе трудно проследить эту сторону вопроса. Однако самый факт взаимовлияния довольно бесспорно вытекает из ссылок того же Милюкова на соглашения Керенского с Альбертом Тома, эмиссаром Франции, которые имели значение и в вопросе коалиционного правительства, и в направлении внешней политики».[220]

В своих показаниях Соколову Керенский довольно напористо обвиняет в связях с немцами и шпионаже в их пользу большевиков. Делает прозрачные намеки он по этому поводу и в адрес царицы. Особенно примечательны его воспоминания о том, как он сам допрашивал Александру Федоровну о ее «немецком» кружке и как та, хитро уйдя от разговора, закатила истерику, как он изобличил царицу и ее фрейлину Вырубову в сожжении каких-то ценных бумаг. Что ж, возможно, он многого и не сказал, кроме этих намеков, имея то ли личные интересы в подобном замалчивании, то ли германское или масонское табу на царские связи. Так что сведения об этих возможных связях остались под семью печатями, как и секрет царской свастики. «Войдя в дом Ипатьева, Государыня сделала отметку на косяке окна своей комнаты. Она нарисовала свой индийский знак и рядом указала дату „13/30 Апр. 1918 года“»,[221] — писал впоследствии Соколов… Что выражала этим государыня? Обозначала свое пребывание, тоже считая его временным, для тех, кто ее разыскивал? Или делала мистическую метку-символ, наподобие той, которую оставили на Ивановском (Михайловском) кладбище Екатеринбурга неизвестные лица. Об этом сообщил инспектору уголовного розыске Талашманову 30 октября 1918 года житель города Антонов. По его словам, в июле этого же года он увидел на кладбище, куда пришел почтить память умершего сына, несколько свежих могил. Какие-то неизвестные женщины объяснили ему, что тут похоронены красноармейцы. Но особенно заинтересовало Антонова одно свежее захоронение в углу кладбища метрах в двадцати от забора. Оно имело необыкновенный вид: «…была сильно большая куча земли с большими комьями, на могиле креста не было, а был воткнут в средину кучи, забит кол, который я с трудом вытащил и спрятал тут же, невдалеке в траве». Так рассказывал Антонов, уточнив, что кол имел длину более метра (1,5 аршина) и толщину около 9 сантиметров (2 вершка). То, что это могло быть символическим захоронением, в некоторой степени подтвердили результаты его вскрытия, проведенные в ноябре 1918 года комиссией во главе с Сергеевым. В могиле оказалось два трупа: юноши свыше шестнадцати лет и мужчины, личности которых не установлены. На том и другом — странная одежда: защитного цвета рубахи и белье в полоску; ни брюк, ни обуви не было. Кто не знает народного символа против нечистой силы — кол в могилу? И кого могли пригвоздить этим символом в то время? И кто мог насыпать эту скорую грубую могилу, обозначив ее вот такой неуважительной и издевательской отметиной среди крестов, установленных на остальных могилах?..