Маленькие мужчины - Олкотт Луиза Мэй - Страница 44

— Займите места, — сказал он и, когда все расселись, добавил, медленно переводя с лица на лицо горестный взгляд, который было труднее вынести, чем бурю слов:

— Так вот, мальчики, я задам каждому из вас один вопрос и хочу получить честный ответ. Я не собираюсь запугивать вас, подкупать или вынуждать у вас признание, застав врасплох. У каждого из вас есть совесть, и каждый знает, для чего она дана ему. Теперь самое время исправить зло, причиненное Томми, и оправдать себя прямо перед нами всеми. Мне гораздо легче понять и простить того, кто уступил внезапному искушению, чем того, кто пошел на сознательный обман. Не добавляйте ложь к краже, но признайтесь честно, и мы все постараемся помочь оступившемуся заставить нас забыть и простить.

Он сделал паузу, и в комнате стало так тихо, что было слышно, как муха пролетит, затем медленно и внушительно он задал каждому вопрос, получая один и тот же ответ, хоть и произносимый разным тоном. Все лица были красными и взволнованными, так что мистер Баэр не мог считать румянец свидетельством вины, а некоторые из младших мальчиков были так испуганы, что произносили короткое слово "нет" с заиканием, словно виноватые, хотя было очевидно, что они не могли быть причастны к случившемуся. Когда он подошел к Нату, его голос смягчился, так как бедняга выглядел таким несчастным, что мистер Баэр посочувствовал ему. Он считал, что именно Нат взял деньги, и надеялся спасти мальчика от новой лжи, убедив его сказать правду без страха.

— Ну, сын мой, дай мне честный ответ. Ты взял деньги?

— Нет, сэр! — Нат смотрел на него умоляюще.

Когда слова сорвались с его дрожащих губ, кто-то засвистел.

— Прекратите! — воскликнул мистер Баэр, стукнув по столу и сурово глядя в угол, откуда раздался звук.

Там сидели Нед, Джек и Эмиль, и первые два выглядели пристыженными, но Эмиль воскликнул:

— Это не я свистел, дядя! Мне было бы стыдно бить лежачего.

— Молодец! — крикнул Томми, ужасно огорченный неприятностями, которые вызвал его злополучный доллар.

— Молчать! — скомандовал мистер Баэр, и когда молчание восстановилось, сказал серьезно:

— Мне очень жаль, Нат, но все свидетельствует против тебя, и твоя прежняя вина заставляет нас сомневаться в тебе больше, чем если бы мы знали, что ты никогда не лгал. Но учти, мальчик мой, я не обвиняю тебя в краже; я не накажу тебя за нее, пока не буду совершенно уверен в твоей вине, и ничего больше не спрошу об этом. Я предостваляю тебе решать этот вопрос наедине с твоей собственной совестью. Если ты виновен, приди ко мне в любой час дня или ночи и признайся, и я прощу и помогу тебе загладить проступок. Если ты невиновен, истина выяснится рано или поздно, и в тот же момент когда это произойдет, я буду первым, кто попросит у тебя прощения, за то что сомневался в тебе, и с радостью сделаю все, что могу, чтобы обелить тебя перед всеми.

— Я не брал их! Не брал! — всхлипывал Нат, уронив голову на руки, так как не мог вынести недоверия и отвращения, которые читал во множестве глаз, устремленных на него.

— Надеюсь, что это правда. — Мистер Баэр сделал паузу, словно для того, чтобы дать преступнику, кто бы он ни был, еще один шанс признаться. Но никто не заговорил, и только сочувственное сопение некоторых из младших нарушало тишину. Мистер Баэр покачал головой и добавил с сожалением:

— Больше ничего сделать нельзя, и я одно могу сказать: я больше не заговорю об этом и хочу, чтобы вы следовали моему примеру. Я не могу ожидать, что вы будете продолжать по-доброму относиться к тому, кого подозреваете, но я ожидаю от вас, что вы не станете мучить его, так как ему придется тяжело и без этого. Теперь займемся уроками.

— Нат слишком легко отделался у папы Баэра, — пробормотал Нед, обращаясь к Эмилю, когда они взялись за свои книги.

— Придержи язык, — проворчал Эмиль, который чувствовал, что это событие — пятно на чести семьи.

Многие мальчики были согласны с Недом, но, тем не менее, мистер Баэр был прав: Нат поступил бы умнее, если бы признался сразу и покончил с неприятностями, так как даже самую жестокую порку, какой когда-либо подвергал его отец, было гораздо легче вынести, чем холодные взгляды, отчуждение и подозрение, которые он встречал со всех сторон. Вряд ли какому-либо мальчику приходилось хуже, чем бедному, презираемому всеми Нату, и он страдал целую неделю от медленной пытки, хотя никто не поднял на него руку и едва ли сказал слово. И это было хуже всего. Если бы они только высказали все, что думают, или даже отлупили его, он вынес бы это лучше, чем молчаливое недоверие, от которого было так ужасно встречать каждый взгляд, каждое лицо. Даже миссис Баэр проявляла признаки отчуждения, хотя продолжала заботиться о нем, как всегда, а горестная тревога в глазах папы Баэра пронзала самое сердце Ната, так как он горячо любил своего учителя и знал, что, по всеобщему мнению, обманул его надежды своим двойным грехом.

И только один друг в доме полностью верил в его невиновность и стоял за него непоколебимо против всех остальных. Этим другом была Дейзи. Она не могла объяснить, почему она верит ему, вопреки всему, что казалось очевидным, она знала лишь, что не может усомниться в нем, и горячее сочувствие к нему заставляло ее выступать в его защиту. Она не желала слышать ни одного осуждающего слова в его адрес ни от кого, и даже дала пощечину своему любимому Деми, когда тот попытался убедить ее, что вором не мог быть никто, кроме Ната, так как никто другой не знал, где лежали деньги.

— Может быть, куры их съели! Эти обжоры клюют все подряд! — сказала она, а когда Деми засмеялся, потеряла терпение, ударила изумленного брата и, разразившись слезами, убежала, по-прежнему повторяя: — Он не брал! Не брал! Не брал!

Ни тетя, ни дядя не пытались поколебать веру девочки в ее друга, но могли только надеяться, что природное чутье не обманывает ее, и любили ее еще больше за ее невинную преданность. Когда все испытания остались позади, Нат часто говорил, что не вынес бы душевных мучений, если бы не Дейзи. Когда другие избегали его, она была ближе к нему, чем прежде, и отворачивалась от остальных. Теперь она не сидела на ступеньках, когда он утешался старой скрипкой, но входила и сидела рядом с ним, слушая с лицом, полным такого доверия и любви, что Нат на время забывал свой позор и был счастлив. Она просила его помочь ей в учебе, она готовила в своей кухоньке для него разные невероятные блюда, которые он ел мужественно, какими бы они ни оказывались, так как благодарность придавала чудесный вкус самым неаппетитным. Она предлагала неосуществимые игры в крикет и мяч, когда нашла, что он не может присоединиться к другим мальчикам. Она клала маленькие букетики со своего огородика на его парту и старалась всеми способами показать, что она не из тех, кого называют "другом до первой беды", но верна и в горе, и в радости. Нэн скоро последовала ее примеру, по меньшей мере, в том, что касалось доброты, укротив свой острый язычок и удерживая свой задорный носик от каких-либо выражений презрения или неодобрения, что было очень благородно со стороны миссис Прыг-Скок, так как она твердо верила, что деньги взял именно Нат.

Большинство мальчиков сурово оставляли его в одиночестве, но Дэн, хотя и сказал, что презирает его за трусость, оказывал ему нечто вроде сурового покровительства и быстро усмирял любого, кто осмеливался приставать к его другу или запугивать его. Его представления о дружбе были такими же благородными, как у Дейзи, и он следовал им, пусть грубовато, но верно.

Сидя однажды вечером у ручья и поглощенный изучением домашних привычек водяных пауков, он подслушал обрывок разговора, происходившего по другую сторону стены. Нед, который был очень любознателен, горел желанием узнать точно, кто преступник, так как в последнее время один или два мальчика начали думать, что, возможно, они все-таки ошибаются, поскольку Нат так упорно отрицал свою вину и так кротко выносил их пренебрежение. Сомнение, терзавшее Неда, стало невыносимым, и он несколько раз, оставшись наедине с Натом, осаждал его вопросами, несмотря запрет мистера Баэра. Найдя Ната в тот день читающим в одиночестве в тени ограды, Нед не мог не остановиться и не затронуть запретную тему. Он мучил Ната уже минут десять, прежде чем Дэн появился у ручья, и первые слова которые услышал исследователь пауков были произнесены жалобным, умоляющим голосом Ната: