Прекрасная монашка - Картленд Барбара - Страница 5

— Уверена, что смогу сделать это, — ответила Аме. — Меня в данный момент беспокоит только одно обстоятельство — у меня нет никакой одежды.

— Как так?

— Разумеется, кроме той, которая на мне и которая в конце концов может выдать меня. Я одета в белую рясу послушницы и черный плащ, который мы в монастыре обычно носим, когда должны петь на хорах в холодную погоду. К большому сожалению, я не взяла с собой ничего из одежды, так как окончательно не знала, что решусь на побег.

— Вы хотите сказать, что решились на этот отчаянный шаг только в тот момент, когда увидели мой экипаж? — спросил у девушки герцог.

— Именно так, хотя вам, может быть, трудно в это поверить, — ответила Аме. — Представьте себе, монсеньор, что в монастырском саду у ограды растет грушевое дерево. Иногда, развлекаясь в свободное время, мы забирались на него и смотрели, что делается в миру за монастырской стеной. В этот вечер я должна была уже находиться в своей келье и спать. Но я так разволновалась, что после сигнала отхода ко сну выскользнула из кельи и направилась в сад погулять.

В этот час в саду никого не было, — продолжала свой рассказ девушка, — я уже говорила вам, что очень нервничала: говорят, рыжеволосые очень темпераментны и нервны, и, чтобы как-то вывести себя из этого состояния, забралась на грушевое дерево и посмотрела на дорогу за монастырской стеной, тогда-то я и увидела вашу карету, монсеньор, которая в этот момент подъезжала к нашей обители. Сейчас я и сама не могу понять, что заставило меня поступить именно таким образом, :

— то ли;. злость, то ли нечистый попугал, — но я спустилась по стене и подобралась, насколько могла, поближе к карете, чтобы постараться выяснить, о чем будут говорить стоявшие вокруг нее люди.

Я увидела, как вы, монсеньор, вышли из экипажа и направились к обочине, чтобы побродить в лесу, — рассказывала девушка. — Потом я заметила, что ваши люди начали выпрягать захромавшую лошадь. Никто из слуг особо не следил, дверца кареты все время оставалась открытой. Я не могла поверить в то, что мои действия могут увенчаться успехом, до тех пор, пока не оказалась на полу вашего экипажа, накрывшись для безопасности пледами.

— Совершенно очевидно, что вы, мадемуазель, весьма импульсивная особа, — проговорил герцог. — Мне даже трудно представить себе, что может случиться с вами теперь, когда вы оказались в миру, вне монастырских стен.

— Я только об этом и думала все время, пока мы разговаривали с вами, монсеньор. И считаю, что все достаточно просто.

— Что именно? Каковы дальнейшие ваши действия? — поинтересовался у девушки герцог.

— Я собираюсь отправиться с вами независимо от того, куда вы направляетесь. Думаю, что в этом случае мне ничто не будет угрожать.

— Это невозможно.

— Почему же?

— Это невозможно ни при каких обстоятельствах, — резко ответил герцог. — Я еду в Париж.

— А мне как раз очень хотелось бы посмотреть этот город. Сколько помню себя, всегда мечтала побывать когда-нибудь в столице. И могу обещать, что не доставлю вам абсолютно никаких хлопот.

— А теперь послушайте меня, — строго заметил ей герцог. — Я готов довезти вас до Шантильи и там высадить, думаю, в этом не будет ничего дурного. А если вы, мадемуазель, исчезнете из моей кареты сразу, как только мы доберемся туда, я могу поклясться, что на все вопросы о вас буду отвечать всем, что ничего не видел и ничего не знаю.

— Но ведь это будет ложью, — с упреком возразила ему девушка.

— Не думаю, что нам с вами при сложившихся обстоятельствах следует беспокоиться по поводу того, где правда, а где ложь, — ответил герцог. — Кроме того, я дам вам немного денег, чтобы приобрести себе что-нибудь подходящее из одежды. После этого вы сможете какое-то время — думаю, очень короткое, мадемуазель, — наслаждаться свободой, пока вас не вернут назад, в монастырь.

Поймите, что рано или поздно они все равно вас отыщут, а может статься, вы сами решите, что наилучшим выходом из создавшегося положения для вас будет возвращение в обитель; но дальнейшее меня уже не интересует.

Как только доберемся до Шантильи, мы с вами расстанемся. Вполне возможно, что когда-нибудь, вспомнив, я буду сожалеть о том, что так и не узнаю, чем же в конце концов закончилось ваше приключение.

— Для меня лучше всего было бы добраться до Парижа в вашем обществе, — настаивала на своем Аме.

— Никак не могу согласиться с вами, что все это так просто, — ответил герцог. — Едва ли мне было бы прилично въехать в Париж в обществе монахини, сбежавшей из монастыря. Пожалуй, они там еще решат, что это я увез вас из монастыря, да еще против вашей воли. Это вызвало бы скандал и ни для кого из нас добром не кончилось.

— Но ведь я еще не монахиня — в настоящее время я являюсь только послушницей; а, кроме того, кто может обвинить вас в насильственном похищении человека, которого вы до этого дня не видели в глаза, — возразила герцогу девушка. — К тому же кто вдруг узнает обо всем? Ведь я, монсеньор, без особого труда могла бы сойти за вашу служанку или еще за кого-нибудь.

— В мои привычки, мадемуазель, не входят путешествия в сопровождении служанок, — возразил девушке герцог. — Все слуги, которые сопровождают меня в поездках, — исключительно мужчины, а женщины, необходимые для ведения хозяйства, будут наняты мной на месте, в Париже.

— В таком случае есть еще один выход: я переоденусь в мужское платье. Какую роль мне лучше исполнять?

— Вы говорите глупости.

— Право, это не глупости. Я могла бы сойти за вашего пажа. Ну конечно же, я могу быть вашим пажом! Одна из новых послушниц в нашем монастыре как-то рассказывала мне о том, что ее брат был пажом у короля. Ему не исполнилось тогда еще и пятнадцати лет, а он уже три месяца находился при королевском дворе в Версале. Если могут быть пажи у короля, то может быть паж и у вас — вы ведь герцог, а герцогу по титулу допускается иметь пажей?

— У меня уже есть паж, — резко ответил герцог.

— А где же он?

— Он сейчас находится в другой карете, которая едет следом за нами. И когда мы доберемся до Шантильи, он через некоторое время появится там. Этот паж — мой кузен; он хрупкий мальчик и всю дорогу, пока мы пересекали Ла-Манш, страдал от морской болезни; он до сих пор жалуется на недомогание, вызванное морским путешествием.

— В таком случае он совершенно непригоден для выполнения обязанностей пажа, — решительно заявила девушка. — И его следует незамедлительно отправить обратно домой, а его обязанности могла бы выполнять я.

Герцог приложил руку ко лбу — терпение его иссякло.

— Послушайте, дитя мое, предложенная вами идея совершенно нелепа. У меня не осталось ни малейших сомнений относительно того, что ваше богатое воображение совершенно несовместимо с пребыванием в монастыре, но все это меня, простите, совсем не касается. Я помогу вам, я уже говорил, но ни при каких обстоятельствах не возьму вас с собой в Париж. Ну что, мадемуазель, надеюсь, теперь вам все ясно?

— Но, монсеньор, как вы можете быть таким жестоким!

Вырвавшиеся у девушки слова прозвучали с оттенком возмущения, даже укоризненно, и вдруг герцог почувствовал, как на его руку легла маленькая теплая ладошка Аме.

— Прошу вас, помогите мне, — взмолилась девушка. — Пожалуйста! Прошу вас!

— Не могу, — ответил герцог. — Вы сами должны понимать, что это выше моих возможностей.

— Но почему? Обещаю, что не доставлю вам за все время пути абсолютно никаких хлопот. Я буду выполнять все, о чем бы вы ни попросили, буду подчиняться во всем, не приказывайте покинуть вас в Шантильи. Прошу вас, монсеньор, разрешите мне остаться. Пожалуйста!

Наступила непродолжительная пауза, и, прежде чем герцог успел вымолвить хоть слово в ответ, девушка вновь заговорила:

— Никогда бы не подумала, что люди могут быть такими непреклонными и жестокими. Сначала кардинал, затем святые отцы, сообщившие его распоряжение в таких выражениях, что заставили меня буквально возненавидеть их, а сейчас…теперь… вы! Когда я увидела вас впервые, не могла и подумать, что вы окажетесь таким.