Пастыри ночи - Амаду Жоржи - Страница 45

…Они вышли на Байша-до-Сапатейро и направились к площади Позорного Столба. К небольшой группе прибывших сразу присоединилось много любопытных. Трамвай опустел и остался стоять на рельсах, так как и кондуктор, и вагоновожатый покинули его и примкнули к процессии. Вскоре образовалась пробка, вызвавшая большое смятение, ибо в этом районе было много торговых и промышленных предприятий. В тот же час некоторые шоферы неожиданно побросали свои грузовики и поспешили в церковь Розарио дос Негрос. Многие рабочие после короткого совещания тоже решили не выходить в этот день на работу и отправились смотреть крестины.

Огун между тем в величайшем возбуждении двигался по площади Позорного Столба, пытаясь вырваться из рук Дониньи и выделывая различные коленца. Время от времени он раскатисто хохотал, и все смеялись вместе с ним. «Где же твои обещания?» — спрашивала его Донинья, но Огун уже не обращал на нее внимания, чувствуя себя хозяином города.

На площади встретились две процессии: сопровождавшая Огуна и сопровождавшая ребенка. В первой группе, кроме матерей и дочерей святого, были вагоновожатый, кондуктор, несколько шоферов, двое полицейских и один солдат, Жезуино Бешеный Петух, скульптор Мирабо Сампайо и его жена, дона Норма, которой очень хотелось сплясать перед святым. Было еще много любопытных, не говоря уже о мальчишках.

Впереди второй группы ехала повозка со старой Вевевой, ребенком и Оталией. За повозкой шли Мартин, Курио, Ветрогон, Ипсилон, соседи негра Массу, приятели с рынка Модело, Диди и Камафеу, Марио Краво с рулевым Траирой, рыбаки и проститутки, музыканты с кавакиньо и гармошками и знаменитая гадалка мадам Беатрис, недавно прибывшая в город и кем-то рекомендованная Курио.

Процессии встретились как раз против школы, где обучали капоэйре. Рулевой Пастинья и Карибэ помогли Вевеве сойти с повозки. Тиберия, вся в шелках, обшитых километрами сержипских кружев, взяла мальчика на руки. Мартин протянул руку Оталии, и девушка грациозно соскочила с повозки, сорвав аплодисменты некоторых мальчишек. Огун довольно смеялся.

Он вышел вперед, приветствуя всех медленным торжественным танцем. Танцуя, он подошел к старой Вевеве, намереваясь ее обнять, однако она опустилась к ногам святого и стала бить поклоны в знак глубокого к нему уважения. Тогда Огун поднял ее и трижды прижал к груди. Донинья облегченно вздохнула: Огун был ласков и почтителен со старой негритянкой. Пока все шло хорошо. Но как он будет держать себя в церкви? Она ни за что не могла поручиться и чувствовала себя обманутой.

Огун, продолжая танцевать, остановился около Тиберии, испустил хриплый возглас и, вытащив спрятанное под рубашкой оружие, коснулся им головы мальчика. Процессия направилась к церковной паперти. Сомнения снова одолели Донинью — зачем Огун щипал Тиберию за зад, почему проявил такое неуважение к ней? Мать святого шла с трудом, готовая в любую минуту предотвратить скандал. Жезуино шагал рядом и вполне разделял ее дурные предчувствия.

Оказавшись на паперти, среди людей, приветствовавших его вытянутыми вперед ладонями, божество расхохоталось столь насмешливо и по-мальчишески легкомысленно, что не только Донинья, но и многие другие перепугались не на шутку. Лишь ребенок в сильных руках Тиберии мирно улыбался буйному Огуну.

9

Когда божество со своей свитой переступило порог церкви Розарио дос Негрос, месса уже кончилась, и падре Гомес, переодеваясь в ризнице, спросил Иносенсио, пришли ли люди, заказавшие крестины. Он хотел начать как можно скорее, поскольку у него была язва желудка и он не мог оставаться долгое время без пищи.

Иносенсио, несколько обеспокоенный необычным оживлением в церкви и шумом толпы на площади, отправился выяснить, в чем дело, и, если надо, принять меры. Как раз в этот момент орган испустил хриплый звук, несмотря на то, что был заперт и на хорах никого не было.

Падре Гомес подошел к двери и взглянул на пустые хоры и запертый орган. Будто бы все как обычно, только в церкви, хоть месса и кончилась, слишком много народу. Наверно, от старости, подумал падре Гомес, начались слуховые галлюцинации. Он грустно покачал головой, однако толпа в церкви привлекла его внимание. Баиянки в праздничных пестрых одеждах оживляли мрачное помещение; мужчины были в синих костюмах или с синими ленточками в петлицах. Да, народу очень много; пожалуй, дружба дороже богатства и выше общественного положения, решил священник. Ведь сегодня крестили сына бедного негра, а людей собралось, как на крестины сына банкира или государственного деятеля, даже больше. Только бескорыстные чувства могли заставить всех их явиться сюда.

Вокруг купели уже стояли Огун, Тиберия, Массу, Вевева, Донинья, Оталия, Жезуино Бешеный Петух, Капрал Мартин, Ветрогон, Курио и еще кое-кто.

Люди вытягивали шеи, чтобы видеть происходящее, а те, кто не сумел попасть в церковь, теснились на площади, куда каждую минуту подходили новые любопытные, многие с музыкальными инструментами, явно настроенные повеселиться. А Огун тем временем все пританцовывал, насмешливо улыбаясь и порываясь выйти на середину церкви. Донинья дрожала от страха. Только теперь она, Бешеный Петух и еще немногие, наконец, ясно поняли, что их ждет.

Падре Гомес подошел к купели, Иносенсио подал крестному отцу свечку. Священник помазал миром лоб младенца, не сводившего с крестного глаз и улыбавшегося ему, затем взглянул на стоявшую перед ним группу.

— Кто отец?

— Я, отец мой…

— А мать?

— Господь взял ее к себе…

— Ах да… Простите… А крестная мать?

Он посмотрел на Тиберию, она как будто ему знакома… Но откуда? Эту женщину с добрым и благородным лицом он мог видеть талька в церкви. Гомес ободряюще улыбнулся ей и тут вдруг вспомнил, кто она, однако улыбаться не перестал, настолько просветленной и набожной выглядела сейчас Тиберия.

— А крестный отец кто?

Он явно пьян, подумал падре. Глаза крестного блестели, он покачивался и смеялся коротким, нервным смешком. Это значит, и есть тот ремесленник с Ладейра-до-Табуана, у которого такое странное имя. Священник не раз видел его в дверях мастерской, но не предполагал, что его зовут так необычно. Но как? Какое-то негритянское имя. Посмотрев на крестного строгим, осуждающим взглядом, он спросил:

— Как тебя зовут?

Тот словно только этого и ждал. Озорной, насмешливый хохот разнесся по всей церкви, эхом прокатился по площади, и, казалось, по всему городу, от него задребезжали стекла, поднялся ветер, животные испугались.

Огун сделал три прыжка и громогласно заявил:

— Эшу, и я буду крестным. Я — Эшу!

В церкви, на площади и соседних улицах воцарилась мертвая тишина. Даже город будто замер. Только Огун блуждал по онемевшей церкви.

И вот тут произошло неожиданное: падре Гомес вздрогнул, встрепенулся, потоптался на месте и закрыл глаза. Жезуино Бешеный Петух заметил состояние священника; как и Донинья, и те, кто стоял поближе, он понял, в чем дело.

Падре что-то пробормотал, мать Донинья почтительно приблизилась к нему и обратилась на своем наречии.

Оказалось, Огун опоздал в это утро, задержался на шумном празднике в Сантьяго на Кубе, а когда прибыл в барак, то его коня Артура уже оседлал его легкомысленный брат Эшу. Эшу посмеялся над Огуном, передразнивая его, и пожаловался, что ему не преподнесли обещанной курицы. Поэтому он решил устроить скандал и сорвать крестины.

Огун, как сумасшедший, понесся по Баии в поисках кого-нибудь из сыновей, в которого он мог бы воплотиться и поставить все на свое место: прогнать Эшу и крестить мальчика. Дочери, правда, ему попадались, но ему был нужен мужчина. В отчаянии бродил он по городу, в то время как Эшу бесчинствовал в трамвае. И только что на площади Огун наблюдал нелепые выходки Эшу. Он видел, как тот обманул всех, усыпил бдительность Дониньи, почтительно подняв Вевеву с земли.

С величайшим волнением он вошел в церковь вслед за Эшу, хотел разоблачить его, поскорее выставить, но как это было сделать, если здесь не было ни одного из его коней, ни одного молодца, на котором он мог бы скакать?