Песня синей птицы - Картленд Барбара - Страница 15

— Казалось бы, множественное число тут излишне, — заметил кто-то из гостей. — У нас сейчас только одно иностранное дело, как мне представляется, и состоит оно в том, чтобы разбить Бони.

— Это так, — согласился принц. — Вставайте, джентльмены, я предложу вам последний тост. За уничтожение Бонапарта, и пусть его конец наступит возможно быстрее!

Все подняли бокалы, осушили и, следуя примеру принца, бросили через плечо, так что они разлетелись за их спинами тысячами осколков.

«Какая трата дорогого хрусталя», — подумал маркиз.

Но он знал, какое удовольствие доставляют принцу такие эффекты. Вот и сегодня по случаю приема его высочество выглядел на редкость театрально во фраке из клубнично-красного бархата, увешанный орденами, словно рождественская елка — игрушками.

Принц был уже недоволен маркизом из-за того, что на его строгом вечернем фраке была всего лишь одна орденская звезда, усеянная бриллиантами. Фрак был скроен лучшим портным и сидел без единой морщинки. Возможно, именно то, что маркиз так хорошо в нем выглядел, а не слишком малое количество надетых наград, заставило принца высказать ему свое неудовольствие.

— Знаешь, Алтон, — сказал он, — ты мог бы оказать мне любезность одеваться лучше, когда идешь в Карлтон-Хаус.

— Но я решил составить скромный фон вашему блистающему великолепию, ваше высочество, — парировал маркиз.

Принц любил его и позволял ему обращаться к себе с фамильярностью, которой не потерпел бы ни от кого другого.

Еще мгновение принц оставался, казалось, раздосадованным, потом морщинки на его лбу разгладились, и он рассмеялся:

— Алтон, хитрый пес, ты сказал это, чтобы польстить мне! Однако мне кажется, что в такие дни, как сегодня, нам следует показывать иностранцам, что, несмотря на войну, англичане превосходят этого корсиканского выскочку и тогда, когда дело доходит до великолепия.

— Как первый джентльмен Европы (а, возможно, в настоящий момент — единственный джентльмен Европы), — ответил маркиз, — вы всегда могли это делать, ваше высочество.

Принц был в восторге.

— Хорошо сказано, Алтон! — воскликнул он. — Право слово, хорошо! Единственный джентльмен Европы… прекрасно! Это следует запомнить.

«Да, он наверняка это запомнит», — подумал маркиз, слыша, как принц снова и снова повторяет эту фразу гостям, собравшимся в Китайской комнате.

Наконец, под неумолчную болтовню, все общество разместилось в длинной веренице ожидавших карет, чтобы проехать то небольшое расстояние, которое отделяло Карлтон-Хаус от Министерства иностранных дел.

Мистер Лоусон не ошибался, говоря, что зрелище будет впечатляющим.

Довольно мрачные помещения совершенно преобразились благодаря гирляндам цветов — настоящим, казалось, зарослям папоротников и пальм — и бумажным фонарикам, однако наиболее экзотичными украшениями, безусловно, являлись сами гости.

Здесь собрались мужчины и женщины со всего света: индийские раджи, у которых в чалмах горели рубины и изумруды величиной с голубиное яйцо, арабы и китайцы с Востока, чилийцы и аргентинцы, представлявшие Южную Америку.

Во множестве явились бежавшие с родины французские аристократы, заполнившие Лондон: они стремились продемонстрировать свою неприязнь к новому властителю Франции и вновь и вновь засвидетельствовать свою преданность Англии.

Послов было действительно маловато: в Европе оставалось слишком мало стран, где не властвовал бы Наполеон. Однако их малое количество, как и предсказывал лорд Хоксбери, восполнялось целым роем дебютанток в сопровождении блистающих драгоценностями маменек.

Послушно выполняя приказ министра, маркиз занимал гостей, уделяя свое внимание заморским гостям и приводя их в восторг своим обаянием, любезностью и остроумием.

В течение двух часов маркиз исполнял свои обязанности и наконец почувствовал, как внезапно нахлынувшая волна усталости и скуки топит его. Он больше не в силах был выносить все это.

Алтон покинул бальную залу, миновал коридор и через стеклянную дверь вышел на балкончик, обращенный к саду позади здания.

С балкона ступеньки вели вниз, но маркиз не испытывал желания присоединиться к толпе гостей, прохаживавшихся возле фонариков, или помешать парочкам (что видно было с его наблюдательного пункта), страстно и, как они думали, скрытно обнимавшихся под прикрытием искусно расположенных цветов и папоротников.

Маркиз стоял и думал, нельзя ли ему незаметно уйти, и тут услышал, что за его спиной кто-то вышел на балкон. Мужской голос произнес:

— Теперь оставайтесь здесь и не вздумайте куда-нибудь исчезнуть. Я принесу вам бокал лимонада, раз вы просите, но вы будете ждать моего возвращения. — В голосе было что-то на редкость агрессивное и деспотичное.

Маркиз вскользь подумал, что это должно быть весьма неприятно той, кому эти слова были адресованы.

И в то же мгновение до него донесся мягкий прерывающийся ответ:

— Я останусь… здесь.

Все еще не веря своим ушам, маркиз обернулся… и увидел Сильвину. Она стояла одна, повернувшись спиной к застекленной двери балкона, и смотрела на небо, как будто искала помощи свыше.

Маркиз изумленно смотрел на нее. Его скука и лень мгновенно исчезли куда-то, и он быстро вышел к ней от края балкона, где его скрывали тени.

— Сильвина, — негромко произнес он. Она повернула к нему лицо, и в ее глазах он безошибочно прочел безмерную радость. Маркиз взял ее за руку.

— Пойдемте, — сказал он, и она покорно последовала за ним.

Он увлек ее по ступенькам в сад, и, избегая толпы, они свернули на узенькую дорожку, которая очень скоро привела их к калитке в стене, окружавшей сад.

Маркиз открыл ее и, как он и ожидал, за ней оказался часовой, поставленный для того, чтобы не впускать в сад посторонних.

Часовой знал маркиза в лицо и браво ему отсалютовал.

По-прежнему молча ведя Сильвину за руку, маркиз провел ее через узкую пыльную улочку, которая вела к Хорс-Гард, и они вошли в Сент-Джеймс парк.

Он услышал, как она вздохнула всей грудью, когда он провел ее по узкой тропинке к мостику туда, где серебряная вода струилась под плакучими ивами.

Было очень тихо.

Только когда они подошли к месту, где лунный свет, серебривший прекрасные деревья и мерцающий в водной ряби, осветил лицо Сильвины ярче тысячи свечей, маркиз наконец остановился.

— Почему вы привели меня сюда? — спросила девушка, подняв к нему глаза. Он не отвечал, и она сказала:

— Конечно, я знаю ответ: потому что здесь прекрасно! Не так прекрасно, как в нашем волшебном саду, но все равно чудесно! Как вы думаете, утки спят здесь, под свисающими к воде ветками? Мой брат как-то приводил меня сюда днем посмотреть на них.

Маркиз почувствовал, что, говоря все это, девушка стремится скрыть свое смущение, и поэтому прервал ее; его голос прозвучал в тишине глубоко и взволнованно:

— Где вы были? Как вы могли так исчезнуть?

— Вы искали меня?

— Мы договорились, что на следующий день я приду спросить… о Колумбе.

— О, ему лучше, — ответила она, и лицо ее просияло. — По правде говоря, его лапка уже почти зажила. Вы, наверное, сочли меня очень… неблагодарной.

— Мне казалось невозможным, что вы сумеете спрятаться от меня на Олимпе — или откуда там еще вы явились — так стремительно и безнадежно.

На это она рассмеялась.

— Не на Олимпе, а просто в Лондоне, который никак нельзя назвать местом обитания богов… кроме, может быть, этого уголка…

Сильвина не осознавала, насколько она хороша: ее глаза в лунном свете казались таинственными мерцающими озерами, мягкие золотистые волосы — облачком осенней листвы.

Маркиз заметил, что она одета по моде. На ней было платье из газа с серебряной нитью, а по плечам шли серебряные ленты, перекрещивающиеся на груди и завязанные за спиной в виде пышного банта. Волосы ее также были уложены в модную прическу. И все же ему показалось, что она не изменилась, эта лесная фея, с которой он разговаривал и смеялся в те незабвенные очарованные часы.